Свободен - 2 (СИ) - Лабрус Елена - Страница 36

— В точности, — показывает фото, лежащее на одном из столов довольный Танков.

— А зачем здесь дырки? — разглядываю я его сквозь прорези по контуру ствола.

— Это доска для хлеба, — поясняет Валька. — Верхняя часть. Она кладётся в нижнюю и крошки не сыплются и легко выкинуть.

— Гениально. А это те самые французские лопаточки? — беру я упакованные по шесть штук деревяшки.

— А это самый популярный наш товар, — протягивает мне Валька скалку. Такую ровную без ручек, просто в форме круглого чурбачка. — Держи! В хозяйстве пригодится.

— О, да! — взвешиваю я её на руке, глядя на мужа.

— У них одно время была такая шутка, — улыбается Ленка, глядя как Тёма испуганно округляет глаза. — Все женщины с прямыми волосами хотят кудряшки, все кудрявые хотят иметь прямые волосы. Но все они хотят Танк.

— Ланку у нас этим не проймёшь, правда? — дружески обнимает меня за плечи Валька. — Потому что она спокойна как танк. Может переехать и не заметить.

И у них в арсенале ещё оказывается столько шуточек про танки, что они перекидываются ими весь обед, сидя за большим деревянным столом, который по рассказам Вальки его прадед смастерил своими руками.

Потом мы с Ленкой, закутавшись в пледы, сидим на большом крыльце, в окружении их дюжины кошек, которые хрустят кормом, лежат, вытянувшись в солнечных пятнах на дощатом полу, дерутся, скачут по перилам и точат когти о резные балясины. А парни, вдохновившись рассказами про деда, уходят в столярную мастерскую что-то пилить и строгать.

И настолько здесь останавливается время и забываются все проблемы, что я не сразу понимаю о чём говорит мне в телефон Рос.

— Лан, в общем, я сейчас у отца в больнице, но надо, чтобы ты приехала сама.

— Зачем? — чешу я пузо одной из Мурок, явно терпеливую ждущей окончания этой пытки у меня на коленях.

— Он хочет с тобой поговорить. Отец.

— А мне-то это зачем? — убираю я руку, и кошка спешно ретируется на пол.

— Ты же хочешь знать правду? А он соглашается рассказать её только тебе.

— И это никак не может подождать?

— Нет, ты как знаешь. Но мне кажется он испуган, — понижает голос Рос. — Хочет сбежать.

— Со сломанными рёбрами?

— Почти две недели прошло. Говорит, они его не сильно беспокоят. Наверно, врачи перестраховались, это трещины были, не переломы. В общем, ты решай сама, но сбежит он точно. А там заляжет где-нибудь в тину на дно, и сама знаешь, появится только когда захочет: ищи не ищи.

— Ага, когда деньги закончатся, — встаю я. — Ладно, сейчас приеду. Ты только дождись меня, не хочу говорить с ним одна, — и отключаюсь, получив согласие брата.

Конечно, Артём везёт меня сам.

— А Валька с Ленкой давно знакомы? — отвлекаю я его по дороге разговорами.

— Лет пять, может, больше, — поправляет он зеркало заднего вида и убавляет музыку в машине, чтобы мне не приходилось её перекрикивать.

— А почему не поженятся? Или об этом вы тоже не говорите?

— Не говорим, — качает он головой. — Но я знаю. Ленку лет в семнадцать сбила машина и теперь она не может иметь детей. Не совсем, как сказали ей в одной китайской клинике, куда она ездила со мной, но шансы очень малы. Поэтому она решила, что, если не забеременеет, они не будут расписываться. Не хочет Вальке портить жизнь.

— Хорошо, что меня чёрт за язык не дёрнул сказать о своей беременности. Ещё же не видно, правда? — рассматриваю я джинсы, которые на мне ещё сходятся.

— Ды-а, — смеётся он, протягивая руку, чтобы положить на мой живот. — Особенно в купальнике да с твоей худобой, токсикозом и «дайте сюда эту банку с солёными огурцами».

— Я палюсь, да? Палюсь? — накрываю я сверху своей ладонью его горячую руку.

— Ещё как. Но при Ленке можешь не стесняться. У неё хватает и такта, и ума принимать всё как есть. В то числе и то, что их друзья женятся, заводят детей, покупают дома.

— Я ещё подумаю на счёт дома.

— Я знаю. У нашей малявки будет самая красивая комната на свете, — слегка повышает он голос, явно для того, чтобы малявка его услышала, и наклоняется к нам. — И не знаю почему, но мне кажется она девочка.

— Не знаю почему, но мне кажется так же. Но всё же я не хочу торопиться с выводами. А как мы назовём мальчика?

— А имя для девочки мы уже выбрали? — удивляется он.

— Конечно. Мы назовём её Мария в честь твоей бабушки.

— Тогда имя для мальчика очевидно. В честь деда. Александр.

— Так и знала, что ты не будешь возражать, — улыбаюсь я. Довольная тем, что если уж он так легко заставил меня выбрать дом, то и я не осталась в долгу, склонив его к имени, которое мне нравится, без долгих споров. — Но у нас ещё есть время подумать.

И время поговорить. О разном. В том числе и о моём отце, пока едем в больницу.

И в отличие от выбора имени и разных мелочей, в одном Мой Тиран остался непреклонен: я пойду в палату к отцу только вместе с ним.

— А где охрана? — удивляюсь я, что у двери палаты никто не стоит.

— Ты пересмотрела детективных сериалов, если ожидала на входе вооружённого до зубов амбала, — улыбается Артём и понижает голос. — Вон видишь парня, что сидит на кушетке и активно тыкает в телефон?

— И делает вид, что никого не замечает? Или кого-то ждёт?

— Капитан полиции. Хороший знакомый Воронцова. А вообще их тут четверо, они постоянно меняются и стараются не привлекать к себе внимание, — кивает он парню, а потом открывает мне дверь.

— Здрасьте! — застываю я на пороге. И удивляюсь как в дорогой, оплаченной Росом, индивидуальной палате многолюдно: Рос с Эллой, что режутся на подоконнике в карты, старушка санитарочка, что ловко орудует шваброй, и, собственно, больной, укрытый по грудь одеялом. Он было дёрнулся, когда мы вошли, но тут же скривился от боли и снова привалился к подушке.

— Проходите, проходите, чего стоять, — протягивает к нам тряпку на швабре старушка. — Вытирайте ноги, а я уже закончила.

— Спасибо, — в прямом и переносном смысле расшаркиваемся мы с Танковым.

— Дочь, — протягивает ко мне руку отец.

— О, нет, спасибо, обойдёмся без этих сантиментов, — пододвигаю я к его кровати стул, любезно поставленный мне Ростисом, и лезу в сумку, чтобы достать фотографию, которую я таки прихватила.

— Мне выйти? — тихо, смущённо показывает Элла на дверь.

— Нет, нет, останься. Мне кажется, тебя это тоже касается. Правда, Валерий Алексеевич? — снова поворачиваюсь я к отцу. Он опускает взгляд, но я и не горю желанием с ним встречаться глаза в глаза. Просто ставлю ему на грудь фотографию. — Ты не был в Ленинграде этой благословенной зимой, правда?

— Благословенной? — отворачивается он от неоспоримой улики.

Заросший седой щетиной, с всклокоченными грязными волосами, бледный, исхудавший. Сейчас он выглядит не так презентабельно, как на фото со свадьбы. И уж, конечно, давно далеко не так, как на фото, где он держит на коленях счастливого четырёхлетнего Ростиса.

— Да, благословенной, потому что она подарила мне мужа. И как бы ты ни старался, мы женаты. И как бы ни хотел меня опорочить, счастливы. Не знаю, чем уж я так провинилась перед тобой. И чем всё это заслужила, — как на суде перечисляю я все его грехи. — Мне плевать. Просто скажи, кто тебе заплатил за весь этот спектакль, что ты устроил на моей свадьбе, и будь здоров.

— Информация в наше время дорого стоит, — хмыкает он и криво усмехнувшись, поднимает глаза на Артёма, что стоит за моей спиной. — Или что, опять мне рёбра переломаешь?

«Ну, конечно! Зачем ещё мог позвать меня отец, если не для того, чтобы вымогать деньги! А я то, дурочка, повелась», — выдыхаю я.

И даже не успеваю предупреждающе сжать руку Артёма, чтобы не дёргался, когда поперёк кровати шлёпается черенок швабры.

— Щаз я тебе ноги переломаю! — бойкая старушка санитарка, про которую я и забыла, огрев его шваброй, угрожающе сворачивает мокрую тряпку. — Щаз так отхожу, месяц отсюда не выберешься. Это где же такое видано, чтобы со своим ребёнком такие бесчинства творить? — замахивается она тряпкой. — Говори, ирод, что спрашивают! А то по морде получишь так, что мало не покажется. Кто заплатил?