Роковое наследство - Феваль Поль Анри - Страница 18

• Предыдущая
• 18/118
• Следующая

В дверь постучали.

Пока Ренье открывал, натурщики торопливо натягивали на себя одежду.

– И нечего опасаться, что ее кто-нибудь узнает в Прадо, – продолжал рассуждать Симилор.

– Думаю, богатая дама, а, может, и благородная, – вставил Эшалот. – Художник наш – хорошенький мальчонка, он многое может себе позволить.

Симилор пожал плечами и пригладил космы перед осколком зеркала, которое всегда носил с собой, аккуратно завернув в бумажку.

В заднюю дверь вошла женщина довольно высокого роста, одетая в черное, с лицом, скрытым под многослойной кружевной вуалью, непроницаемой, как маска.

– Встречал я дамочек и покрасивей, – пробормотал Симилор, ловя на лету монету в сто су, брошенную Ренье. – Спасибо, хозяин, и до свидания.

Подталкивая Эшалота к парадной двери и одновременно пронзая незнакомку вызывающе нескромными взглядами, Симилор бубнил:

– Пойдем, пойдем, старик! Если художник заметит, что мы не по душе его гостье, то недолго и без работы остаться.

Совершенно очевидно, что стук в маленькую дверцу мастерской возвестил о начале любовного свидания. Незнакомка менее всего походила на обычную натурщицу. Все ее существо дышало изысканным благородством, в осанке чувствовалась властность, и ошибиться на счет этой дамы было невозможно.

Что же касается избитого слова «незнакомка», то нам, к сожалению, без него не обойтись, поскольку дама и после поспешного ухода натурщиков не подняла своей вуали.

Судя по всему, гостья Ренье была обворожительна. Красота обладает удивительным свойством: свет ее пробивается сквозь самые непроницаемые покровы.

А повседневное городское платье облегало многообещающие формы... – Да что тут гадать! Ведь существовала картина, которая говорила сама за себя. Грудь Венеры служила неоспоримым доказательством достоинств таинственной гостьи. Только солдат, бесчувственная, отупевшая скотина, мог посягнуть на такое ослепительное совершенство.

Но Венера умеет мстить заносчивым воякам – да еще как!

В возрасте Ренье художникам случается терять голову и из-за менее прелестных созданий.

Но Ренье, хоть и не был гулякой, пресыщенным удовольствиями, сохранял тем не менее ясность рассудка, несмотря на очевидный и головокружительный успех у женщин.

Странным он был малым, добродушным, по-своему остроумным, без малейших претензий на лидерство, способным – возможно, благодаря своей природной жизнерадостности – пробраться, не уколовшись, сквозь шипы и тернии самой запутанной драмы.

Ренье жил полнокровной и честной жизнью, приключений не боялся, но сам их не искал; свои амбиции он строго соизмерял с реальными возможностями, что бывает крайне редко; он упорно трудился, исполненный самых радужных надежд, и лелеял в душе одну-единственную страсть, ставшую смыслом всего его существования.

Страсть тихую, спокойную – и оттого превосходящую по глубине и силе самые бурные и пылкие чувства.

Ничто не может сравниться с такой страстью, рожденной первым трепетом юного сердца и пронесенной через всю жизнь.

Правда, встречается такое чувство очень редко, а если люди и сталкиваются с ним, то обычно его не распознают: уж слишком оно похоже на дружбу.

Слишком естественно и наивно.

Корни его настолько глубоки, что оно не нуждается ни в каких ярких проявлениях. Аксиома не требует доказательств.

Точно так же и чувство, о котором мы говорим, не требует подтверждения в силу абсолютной очевидности.

Оно нередко становится источником самого безоблачного счастья, счастья, которое совершенно не интересует исследователей и которым пренебрегают писатели, находя его слишком однообразным, плоским и скучным.

Итак, молите небо о том, чтобы оно почаще заставляло скучать ваших соседей.

И все-таки не следует верить в полную безмятежность такой любви, вошедшей в плоть и кровь человека, пронизавшей все его мысли и чувства.

Ее спокойствие обманчиво, как неведение Ахилла, которому судьба еще не предоставила случая испытать свою силу. Поверхность воды в реке ровнее всего за десять: метров до водопада.

Об истории с «Венерой в облаке» мы поведаем читателю ровно столько, сколько знал о ней сам Ренье.

Месяц назад, возвратившись из Рима, он обосновался в мастерской на Западной улице, которую Карпантье само лично подобрал для своего воспитанника.

Винсент встретил Ренье, как любимого сына, однако не пригласил жить в свой особняк, где, впрочем, конторы и мастерские и без того занимали слишком много места.

Карпантье к тому времени уже пользовался славой известного архитектора, заваленного заказами знати.

Разумеется, он мог бы подобрать для Ренье жилье и в менее отдаленном районе. В северных кварталах Парижа живописцы селятся так же охотно, как в окрестностях Люксембургского сада. Винсент, однако, не уставал превозносить достоинства мастерской на Западной улице; мастерская эта и в самом деле была просторной и светлой.

Но не следует думать, что Винсент пытался скрыть от юноши какие-то обстоятельства своей личной жизни. Нет, Карпантье был совершенно одинок.

Впрочем, молодому человеку и в голову не приходило, что названый отец намеренно отдалил его от себя.

Когда Ренье развесил привезенные из Рима работы, свидетельствующие не просто о способностях, но о настоящем таланте юного художника, в мастерскую хлынули посетители. Побывали здесь и все клиенты модного архитектора Карпантье.

А тот вовсе не скрывал, что его дочь Ирен и Ренье питают глубокую взаимную привязанность, зародившуюся еще в раннем детстве, то есть в те годы, когда сам Винсент носил костюм каменщика; все знали, что теперь Карпантье рассчитывает поженить юную пару, как только Ирен завершит свое образование.

Посетил мастерскую и наш добрый полковник. Преклонный возраст не помешал ему нанести визит молодому художнику. Старик слыл знатоком живописи; он по-отечески потрепал Ренье по щеке и предрек юноше большой успех.

Прекрасная графиня Маргарита де Клар сделала еще больше: это она заказала Ренье «Венеру в облаке» для своей галереи.

Полковник Боццо, как нам уже известно, возглавлял мощную организацию, деятельность которой носила исключительно благотворительный характер.

К мнению старика прислушивались, поступки его бурно обсуждали, и потому ни от кого не укрылось то внимание, с каким он приглядывался к Ренье.

В чертах юноши полковник, казалось, узнавал какое-то другое, давно известное ему лицо. Та же мысль поразила, по-видимому, и Франческу Корона.

Она давно уже перестала быть той жизнерадостной девушкой, с которой мы познакомились в начале повествования и которая простодушно высказывала все, что приходило ей на ум.

Франческа была все так же обворожительна, однако в глазах ее таилась грусть. Теперь красавица умела молчать.

Что до самого Винсента, то он тоже изменился, хотя поначалу Ренье не мог понять, в чем именно. Душу Карпантье сохранил прежнюю, а вот с его рассудком творилось что-то неладное. Бывали минуты, когда Винсент вдруг оживлялся и предметом его волнений и забот становился Ренье; Карпантье принимался горячо рассуждать о судьбе, о будущем молодого живописца. Винсент объяснял свою заинтересованность просто: «Ренье и моя дочь – единое целое, их счастье – главное для меня».

Однако затем оживление спадало без всяких видимых причин. Другие, неведомые заботы завладевали мыслями Карпантье. Он делался холоден, рассеян, равнодушен.

Ренье утешался тем, что думал об Ирен, чьи регулярные аккуратные письма поддерживали его все годы пребывания в Риме, об Ирен, встретившей его по возвращении таким сердечным поцелуем.

Вот она-то уж точно не переменилась, вернее, она, превращаясь из хорошенькой куколки в прекрасную девушку, сохранила всю чистоту детской души.

Никакие посторонние чувства не замутили радости Ирен, когда она после долгой разлуки обвила шею Ренье руками.

А он, бедняга, в ту минуту едва не упал в обморок от счастья.

• Предыдущая
• 18/118
• Следующая