Странствия Лагардера - Феваль Поль Анри - Страница 25
- Предыдущая
- 25/73
- Следующая
Она стояла неподвижно, не отрывая взгляда от двери.
«Если он ранен, – пронеслось в ее голове, – значит, он дрался, дрался с моим братом! Неужели он убил Антонио? А потом обратил свою шпагу против двух беззащитных девочек? А я ничего не знала! Какая же драма разыгралась там?»
Удары зазвучали с удвоенной силой. Она скрипнула зубами и сжала кулаки, а затем в руке ее блеснул каталонский кинжал.
Но глаза ее сверкали ярче тысячи кинжалов.
– Если те не проснутся, – прошептала она, – и если это действительно Пейроль…
Она подошла к двери и протянула руку, чтобы отворить ее…
То было уже третье преображение Хасинты: женщина, только что возносившая молитву Богу, приняла твердое решение и в эту минуту больше всего походила на Юдифь у палатки Олоферна: она готова была убить врага!
– Кто это так сильно стучит и не дает нам спать? – раздался вдруг чей-то голос за ее спиной. – И отчего вы держите в руках кинжал, красавица моя? Сразу видно, что к вам не так-то просто ворваться и вы умеете охранять покой ваших гостей!
Она стремительно обернулась с намерением нанести удар, но вовремя опомнилась.
К ней подходил, зевая и потягиваясь, Гонзага.
– Черт возьми! – продолжал он. – Я спал недурно… Эй, вы! Поднимайтесь! Петух уже пропел и пришел ломиться в нашу дверь.
Монтобер, Носе и Лавалад приподнялись, глядя на принца осоловелыми глазами. Барон фон Бац, Ориоль и Таранн продолжали храпеть.
В дверь снова начали стучать.
– А где же Пейроль? – спросил Гонзага.
– Дьявольщина! – воскликнул Монтобер. – Неужели ему удалось забраться в постель хозяйки? Шустрый малый! Разрешите мне разбудить его… Уж я постараюсь, чтобы он это запомнил!
Хасинта, вновь сунув за пояс кинжал, смерила мужчин презрительным взглядом.
– Возможно, именно он стучит в дверь, – сказала она. – Если так, то матрасом ему служила земля… Откройте и посмотрите! .
Гонзага толкнул дверь и увидел лежащего на пороге интенданта, бледного, ободранного и избитого… В руках он держал шпагу: это ее эфесом он так долго колотил в деревянную створку.
– Что все это значит? – спросил Гонзага, нахмурив брови.
– Это значит, что мадемуазель де Невер и донья Крус бежали, – с усилием произнес фактотум, – и вы, возможно, никогда их больше не увидите!
– Бежали? Ты бредишь, Пейроль? А ну, рассказывай все по порядку…
Но интендант вновь уткнулся лицом в порог, безгласный и неподвижный. Его поспешно внесли в дом, и Гонзага собственноручно влил ему в рот несколько капель вина. Все было тщетно!
Теперь все приспешники принца стояли на ногах, и никто не думал шутить. На опухших лицах все явственнее читалась тревога… Пейроль не подавал признаков жизни, а молодые дворяне недоуменно переглядывались: из слов интенданта было ясно только одно – девушкам каким-то образом удалось ускользнуть.
Филипп Мантуанский мрачно посмотрел на басконку. Но та ничем не выдала себя – ни один мускул не дрогнул на ее лице. Затем она заговорила уверенным тоном – и в ее звучном голосе не слышалось ни малейшего волнения:
– Можно ли верить этому дворянину? Он был немного навеселе… Надо бы посмотреть и убедиться. Когда я вечером поднялась в комнату молодых дам, они уже спали.
– Идем! – сказал сквозь зубы Гонзага. И, приставив палец к плечу басконки, добавил: – Ты и я, больше никто!
Когда они подошли к двери, Хасинта деликатно постучалась… Впрочем, она прекрасно знала, что ответа не будет.
Принц не скрывал своего нетерпения. Подождав несколько секунд, он настежь распахнул дверь и прорычал:
– Никого! Постель разобрана… но она пуста!
Хасинта и в самом деле позаботилась о том, чтобы развернуть одеяла и примять простыни.
– Еще теплая! – сказала она, засовывая туда руку.
Это была ложь… Никогда не лгала Хасинта-басконка до той ночи, но была уверена, что Господь простит ей грех.
Гонзага, задыхаясь от бешенства, проткнул шпагой матрас, а затем ринулся к окну.
– Веревочная лестница! – воскликнул он. – Значит, с ними был мужчина! Неужели Лагардер? Проклятье! Но если ты с нею еще не в Париже, то она станет моей!
«Лагардер сумеет сберечь ее», – подумала басконка.
В подземном коридоре Аврора де Невер тщетно пыталась подняться на ноги. Как ни радовалась она своему освобождению, силы не возвращались к ней.
Ее душа не выдержала страшных испытаний, она изнемогла под тяжестью отчаяния и страха, сменяемых краткими мгновениями радости и надежды. Слишком многое пришлось пережить за короткое время, и мужество покинуло ее.
Она впала в какое-то оцепенение, как физическое, так и моральное: так случается очень часто после жизненных потрясений, парализующих волю к сопротивлению. Рассудок ее был по-прежнему ясен, но одеревеневшее тело отказывалось подчиняться. Тщетно Флор пыталась растормошить ее – Аврора была не в состоянии стряхнуть с себя апатию.
Порой даже у сильных мужчин беспомощно опускаются руки перед кознями враждебной судьбы. Сколько раз отчаяние настигало Лагардера, и этот бесстрашный рыцарь с сердцем из стали, не уступающим по крепости клинку его шпаги, говорил себе, что все кончено и нет смысла продолжать борьбу… А ведь это был Лагардер!
Что ж удивительного, если невеста его поддалась столь понятной женской слабости?
Между тем девушки пустились в крайне опасное предприятие, и только от них самих зависел его успех. Флор поняла, что должна рассчитывать только на себя и на мужчину, ставшего их спутником. Отступать было уже некуда: им предстоял тяжелый путь, но зато впереди их ожидало спасение.
Баск зажег факел, и в его колеблющемся свете стал виден длинный коридор, чьи стены источали влагу. Несколько летучих мышей сорвались с потолка: сделав круг над огнем, они улетели в темноту, едва не задев своими крыльями волосы беглецов.
– Это похоже на могильный склеп, – прошептала бедная Аврора. – Долго ли нам придется идти?
– Примерно час, – ответил Антонио. – Но вам не стоит тревожиться… Если мы поторопимся, то факела нам хватит… Никто не видел, как мы спустились сюда; никто не увидит, как мы выйдем. В Байонне никто не знает об этом подземном ходе. Пойдемте же!
Мадемуазель де Невер, сделав над собой отчаянное усилие, уцепилась за руку доньи Крус, и обе девушки двинулись вслед за своим проводником.
Стены были влажными и скользкими; когда путники, чтобы не потерять равновесия, прикасались к ним, то тут же отдергивали руку, потому что исходивший от них холод проникал, казалось, до самого сердца.
Пройдя около ста метров, Аврора почувствовала, что изнемогает.
– Оставь меня! – шепнула она донье Крус. – Это конец… Я останусь здесь, чтобы умереть… По крайней мере, мои враги не увидят, как я страдаю… Я не доставлю им такой радости!
– Не говори так, дорогая Аврора! – вскричала цыганка, заливаясь слезами и осыпая поцелуями лицо подруги. – Ты должна быть мужественной, какой была всегда… Ты должна верить! Очень скоро ты увидишься с матерью и с ним…
– Анри! Когда ты встретишься с ним, скажи, что я умерла с его именем на устах и с любовью в сердце! И ты приведешь его сюда, чтобы он позаботился о последнем приюте для своей бедной Авроры! Поклянись мне в этом, Флор, и ступай! Ты должна его разыскать…
Баск отвернулся, чтобы смахнуть слезу: его честное гордое сердце разрывалось от жалости к этой юной прекрасной девушке в подвенечном платье. В эту минуту она и в самом деле напоминала девственную невесту Господню, обретшую покой в могиле.
– Благородная госпожа, – произнес он, обнажив голову и опускаясь на колени, словно перед святой. – Всевышний запрещает человеку отчаиваться, пока в жилах его течет хоть капля живой крови. Верьте – и Господь вас не оставит! Забудьте о своей слабости и положитесь на меня.
Она протянула руку этому преданному юноше, понимая, что он готов пожертвовать ради нее жизнью.
– Да, я во всем полагаюсь на вас, – прошептала она. – Но это свыше моих сил… Я не могу двинуть даже пальцем…
- Предыдущая
- 25/73
- Следующая
