Вавилон - Фигули Маргита - Страница 10

• Предыдущая
• 10/181
• Следующая

— Женщины с берегов Евфрата и Тигра каждый день обращают свои взоры в сторону Вавилона. Изо дня в день глядят они в сторону Вавилона, а вечерами поджидают войска, возвращающиеся с учений. Перед сном они тайно думают о Вавилоне и скрывают румянец, выступающий на щеках от этих мыслей. А ночами шепчут во сне: «Вавилон, Вавилон», — и ждут, что звезды, в образе которых являются боги, исполнят их мечты. По утрам они пробуждаются, обманутые в своих надеждах, но, даже в тысячный раз испытав разочарование, продолжают мечтать. Целый день работают они с песней надежды на устах, и сердца их изнывают по Вавилону, потому что там пребывает он. Они ждут и надеются, что однажды, проходя со своим войском через страну, он выберет одну из них. Он, воздвигнувший дворец с золотой башней. Он, опоясанный золотым мечом. Он, сжигающий в своих могучих, пламенных объятиях полчища врагов и надежды женщин. Он — непобедимый и прекрасный, как солнце в голубой бездне полуденного неба. Он — великий Набусардар, первый военачальник его величества царя Валтасара, повелевающий сердцами халдейских женщин так же, как своей армией.

Она на мгновение умолкла и, прежде чем заговорить снова, подняла голову и стыдливо опустила глаза. Только тогда произнесла сокровенное:

— Представь себе, я — одна из этих женщин. И тут же почувствовала, как теплая ладонь опустилась на ее руки, обхватившие колени, услышала свое тихо произнесенное имя.

Она вздрогнула от испуга, а подняв глаза, увидела, что лицо воина ласково обращено к ней и зрачки его расширились, как море, готовое поглотить в безграничном самозабвении всю землю.

— Нанаи, — повторил он, — откуда ты взялась? Я не знаю всех женщин, но ты, бесспорно, прекраснейшая из них, и могучий Набусардар признает тебя достойной своей любви.

Так сказал солдат и спросил, какой же услуги она от него ждет.

Не подозревая, что перед ней сидит сам полководец, она говорила непринужденно, принимая его за солдата. Но потом заметила, что меч висит у него на левом боку, а кинжал — на правом, тогда как обычно солдаты носят их наоборот. Из этого она заключила, что ее собеседник — не простой воин, а военачальник. Тем лучше для нее, тем больше надежды, что ее просьба дойдет до Набусардара.

Она обратила его внимание на непривычное положение меча и кинжала, и такая наблюдательность ему чрезвычайно понравилась. Она не упустила из виду мелочи, о которой позабыл даже он, полководец армии величайшей страны. Не смутившись, Набусардар с улыбкой переместил меч на другую сторону, показывая тем самым, что он не военачальник и лишь второпях при ее приближении надел оружие не по правилам. Но такая перемена ее отнюдь не обрадовала, и, разгадав причину ее разочарования, он заверил, что, даже будучи простым солдатом, он все равно получит доступ к Набусардару, так как состоит его тайным гонцом и везет донесение от наместника Сиппара.

У Нанаи не было причин не верить ему, и она успокоилась.

— Итак, когда ты возвратишься в Вавилон, передай все, все, о чем я тебе рассказывала и о чем я тебе еще расскажу. Скажи, что Нанаи, хранительница стада, хотела бы стать верной хранительницей его жизни. Я хотела бы, чтоб однажды, проходя со своей армией по нашим местам, он задержался бы здесь и попробовал моих ароматных лепешек.

— Ты приберегла эти лепешки для него? — удивился он.

— А ты думаешь, что пастухи питаются яствами со столов Эсагилы? Их пища — вода и черствые лепешки. Но эти лепешки я берегла для моего господина, чтоб он смог утолить ими свой голод, когда будет проезжать поблизости. Я не боялась, что он откажется от них, ведь таких лепешек не пробовал сам царь.

— Вот видишь, а я их съел у тебя, — произнес он с притворным сожалением.

Она засмеялась.

— Признаюсь, я старалась задобрить тебя, чтоб ты выполнил мою просьбу и рассказал обо мне Непобедимому. По нему тщетно вздыхают многие женщины с берегов священных рек, он же не знает ни об одной. Ты расскажи ему обо мне, скажи, что я приду к нему по первому его зову. Скажи это ему словами песни, которую поют сейчас по всей Вавилонии.

Какое-то странное чувство овладело загрубевшим солдатским сердцем Набусардара, пока он слушал Нанаи.

— Ты знаешь эту песню? — спросила Нанаи. Он не знал, потому что в последнее время избегал сборищ, на которых пьют вино и распевают любовные песни. Заботы о судьбах родины и опасное возвышение Кира занимали его мысли.

Внезапно он вспомнил, как старый Гамадан в отчаянии лобызал его сандалии, когда он приказал ему пожертвовать дочерью, лишь бы заманить этих паршивых персидских собак. «А что, если дочь Гамадана так же мила и прекрасна, как Нанаи, разве не жаль было бы обрекать ее на это?» — мелькнуло у него.

— О чем ты задумался? — тревожно спросила она, заметив, как вдруг омрачилось его лицо. Он спохватился и быстро ответил:

— Я пытаюсь вспомнить, не слышал ли когда-нибудь Песни, о которой ты мне говорила.

— И что же, вспомнил?

— Вероятно, не слышал, потому что ни одной новой песни я не знаю, а старые все позабыл. Я буду рад, если ты споешь ее.

Просьба смутила Нанаи, но он повторил ее, и Нанаи согласилась и встала.

Медленно отойдя к колеснице, она прислонилась к ней спиной, все еще колеблясь.

Не желая смущать ее своим взглядом, Набусардар как бы невзначай взял в руки глиняную табличку. На одной стороне таблички было искусно начертано изображение священного быка, над головой которого сияли три звезды — символ божества. На другой стороне были вырезаны слова песни, которую приготовилась петь Нанаи.

Наконец она начала первую строфу:

— «Твоими глазами смотрят сами боги, так пусть же твой взгляд упадет на меня, как взор милостивых богов, услышавших мою мольбу».

У нее был чистый, прекрасный голос, отвечавший всему ее чистому и невинному облику.

Она запела вторую строфу, обращаясь в сторону уходившей вдаль дороги на Вавилон:

— «Твоими устами шепчет сама небесная Иштар, так подай же мне знак, о чудо доброты, что ты снизошел к моим мольбам, чтоб в первый день весны я могла с надеждой ждать твоей любви».

На глаза у нее навернулись невольные слезы, одна из них покатилась по щеке, сверкая, как жемчуг со дна Персидского залива. Упав ей на грудь, она растаяла в белой ткани ее одежды.

А Нанаи уже пела последнюю строфу:

— «В тебе сокрыты сладостные источники жизни, дозволь же, сладчайший, вместе с богами пригубить от них, иначе я погибну от неутоленной жажды, тщетно отыскивая по твоим следам дорогу к тебе».

Набусардар, о котором часто говорили, что он тверд, как скала, сегодня не узнавал себя, не понимал причины охватившей его удивительной нежности. Он не раз попирал ногами обнаженные плечи женщин, припадавших к его стопам, а в обществе этой крестьянской девушки ему вдруг захотелось вернуть молодые годы. Или его настроение вызвано чувством бессилия перед Эсагилой? Быть может, вместо отравы в лепешки подмешано колдовское любовное зелье? Но ему некогда было обо всем этом думать, его словно захватило лавиной, что устремляется с высоких горных вершин севера. Он готов был допустить, что все это подстроено, если б только эта девушка искренне не принимала его за простого солдата. Какой же смысл Нанаи обманывать его, если она любит верховного военачальника царских войск, а он выдает себя за простого гонца? Он завоевал ее доверие, а что будет, если вдруг открыться ей? Что, если посадить ее в колесницу и отвезти в один из своих дворцов?

Но он тут же отказался от этого намерения. Любовные приключения не прельщали его. Долг верховного военачальника повелевал думать о другом. Вавилония в опасности. Персидский лев выпускает когти, готовясь к прыжку. Предстоит борьба с Эсагилой, которую Набусардар непременно должен выиграть. Радости жизни безразличны ему, и все свои силы он обязан отдать укреплению армии.

Пораженная его внезапной серьезностью, Нанаи спросила:

— Тебе не понравилась моя песня? Я сложила ее для него, а теперь ее поет в Вавилонии каждый, кто любит и хочет быть любимым.

• Предыдущая
• 10/181
• Следующая