Твой XVIII век. Твой XIX век. Грань веков - Эйдельман Натан Яковлевич - Страница 23

«Граф Никита Иванович Панин предлагал основать политическую свободу сначала для одного дворянства, в учреждении Верховного сената которого часть несменяемых членов назначались бы от короны, а большинство состояли бы из избранных дворянством из своего сословия лиц. Синод также бы входил в состав общего собрания Сената. Под ним (то есть под Верховным сенатом), в иерархической постепенности были бы дворянские собрания, губернские или областные и уездные, которым предоставлялось право совещаться в общественных интересах и местных нуждах, представлять об них Сенату и предлагать ему новые законы.

Выбор как сенаторов, так и всех чиновников местных администраций производился бы в этих же собраниях. Сенат был бы облечен полною законодательною властью, а императорам оставалась бы власть исполнительная, с правом утверждать Сенатом обсужденные и принятые законы и обнародовать их. В конституции упоминалось и о необходимости постепенного освобождения крепостных крестьян и дворовых людей. Проект был написан Д. И. Фонвизиным под руководством графа Панина. Введение или предисловие к этому акту, сколько припомню, начиналось так: «Верховная власть вверяется государю для единого блага его подданных. Сию истину тираны знают, добрые государи чувствуют…» За этим следовала политическая картина России и исчисление всех зол, которые она терпит от самодержавия».

К счастью, предисловие Дениса. Фонвизина — «Рассуждение о непременных государственных законах» — сохранилось. Это одно из замечательнейших сочинений писателя, давно включенное в его собрание сочинений. Первые строки по памяти племянник-декабрист приводит почти без ошибок. Его интерес к таким темам понятен! Именно поэтому нужно внимательно присмотреться и к воспоминаниям Михаила Фонвизина о самой несохранившейся конституции.

Сопоставим с рассказом М. Фонвизина первый сохранившийся панинский проект 1762 года — и сразу увидим большие отличия, поймем, что декабрист говорит совсем о другом документе. Нескольких важных сюжетов, разбираемых М. Фонвизиным, у Панина просто нет — о том, что часть членов Верховного сената назначается от короны, а часть избирается дворянством; дворянский сенат, играющий роль парламента, а под ним губернские и уездные дворянские собрания, имеющие право «совещаться в общественных интересах и местных нуждах»; наконец, главное — о постепенном освобождении крестьян и дворовых. Мы не знаем, как и в течение какого срока это мыслилось сделать. Но все же, если верить Фонвизину-декабристу, именно тогда в тайных проектах 1770-х годов были произнесены слова — «освобождение крестьян».

Мечты XVIII столетия, и какие!

Многое бы отдали ученые, чтобы отыскать фонвизинскую конституцию. Мы знаем, что декабрист Иван Пущин перед самым арестом сумел передать друзьям портфель, где рядом с лицейскими стихами Пушкина лежала декабристская конституция, сочиненная Никитой Муравьевым (через тридцать один год Пущин вернется из Сибири и получит свой портфель обратно). Но мы также помним о множестве ненайденных секретных памятников освободительного движения (таких, например, как вторая часть декабристской «Зеленой книги», где излагались конечные, сокровенные цели заговорщиков). Нам грустно, что из полусотни пушкинских эпиграмм мы читали, может быть, половину, что жительница Томска А. М. Лучшева, почитая память Г. С. Батенькова, завещала положить себе в гроб сохранившиеся в ее доме записки этого декабриста; и мы только мечтаем об архиве герценовского «Колокола», немалая часть которого, возможно, хранится где-то в Западной Европе…

Пока что конституция XVIII века — среди разыскиваемых документов.

Никита Панин не дожил до столь ожидаемого воцарения своего воспитанника. Как установил М. М. Сафонов, за два дня до своей кончины Панин опять убеждал наследника Павла дать будущей России конституцию, свободу…

Бумаги таких персон, как Панин, после смерти обычно просматривал специальный секретный чиновник. Однако именно Денис Фонвизин успел припрятать наиболее важные, опасные документы, и они не достались Екатерине. Автор «Недоросля» сохранил по меньшей мере два списка крамольного «Рассуждения»: один у себя, а другой (вместе с несколькими документами) — в семье верного человека, петербургского губернского прокурора Пузыревского.

До воцарения Павла оставалось всего четыре года, когда не стало и Дениса Фонвизина. Он успел распорядиться насчет бумаг, и о дальнейшей их судьбе снова рассказывают воспоминания Фонвизина-декабриста: «Список с конституционного акта хранился у родного брата его редактора, Павла Ивановича Фонвизина. Когда в первую французскую революцию известный масон и содержатель типографии Новиков и московские масонские ложи были подозреваемы в революционных замыслах, генерал-губернатор, князь Прозоровский, преследуя масонов, считал сообщниками или единомышленниками их всех, служивших в то время в Московском университете, а П. И. Фонвизин был тогда его директором. Перед самым прибытием полиции для взятия его бумаг ему удалось истребить конституционный акт, который брат его ему вверил. Но третий брат, Александр Иванович, случившийся в то время у него, успел спасти Введение».

Вот как погибла конституция Фонвизина — Панина, но было спасено замечательное Введение к ней. Судя по рассказу декабриста, видно, что сама конституция была еще опаснее Введения (недаром истребление бумаг началось с нее).

Денис Иванович Фонвизин, как и его «шефы», братья Панины, не дождался своего часа.

Хотя их планы отнюдь не были столь смелыми, как позже у Радищева, декабристов; хотя они собирались ограничить самодержца не столько в пользу народа, сколько в пользу аристократии, — но все равно, в XVIII веке это было смело, тайно, крамольно…

«Уже и господин Фонвизин учит меня царствовать…»

Денис Фонвизин прятал конституцию, зато — выпустил в свет «Недоросля».

«Умри, Денис, лучше не напишешь!» — хохотал всемогущий фаворит Потемкин, один из тех, кого Денис презирал, ограничивал, даже истреблял в своих тайных политических проектах…

«Крик ярости, — заметит много лет спустя Герцен, — притаился за личиной смеха, и вот из поколения в поколение стал раздаваться зловещий и исступленный смех, который силился разорвать всякую связь с этим странным обществом, с этой нелепой средой, насмешники указывали на нее пальцем». Первым настоящим насмешником Герцен назвал именно Фонвизина: «Этот первый смех… далеко отозвался и разбудил фалангу насмешников, и их-то смеху сквозь слезы литература обязана своими крупнейшими успехами и в значительной мере своим влиянием в России».

Потаенная повесть, начавшаяся в свадебный день 29 сентября 1773 года (а по существу, раньше), как видим, растянулась на десятилетия — но где же конец истории?

Наступит день, когда на престоле окажется Павел; когда-то девятнадцатилетний принц жил мечтами в мире благородном, прекрасном, сентиментальном… Теперь сорокадвухлетний император вовсе не собирается ограничивать собственную власть…

Родственники Фонвизина, видно, не торопились представиться Павлу и в течение всего его царствования благоразумно сохраняли у себя подлинную рукопись Введения к конституции.

Вдова губернского прокурора Пузыревского подносит ему пакет конспиративных сочинений Фонвизина — Паниных вместе с «загробным» письмом к будущему императору (самой конституции у Пузыревской, очевидно, не было). Подробности эпизода нам неизвестны, но после этого Пузыревская получила пенсию, Никите Панину велено было соорудить памятник. И более ничего… «Рассуждение» Фонвизина и сопровождающие его документы были присоединены к секретным бумагам Павла, где лишь 35 лет спустя их обнаружили и представили Николаю I. От него рукопись поступила в Государственный архив с резолюцией: «Хранить, не распечатывая без собственноручного высочайшего повеления». Спустя еще 70 лет именно этот писарский экземпляр «Рассуждения» был открыт и опубликован историком Е. С. Шумигорским… Но это уже XX век.

В Бронницах, подмосковном городке за полсотни километров от столицы, на главной площади у старого собора, сохранилось несколько могильных памятников. На одном из них имя «генерал-майора Михаила Александровича Фонвизина», умершего в имении Марьино, Бронницкого уезда, 30 апреля 1854 года. Надгробная надпись делалась с вызовом и, конечно, по заказу вдовы декабриста Натальи Дмитриевны: умерший был лишен чинов, звания, дворянства, наград за 1812-й и никак не мог именоваться генерал-майором, особенно пока еще царствовал Николай I. Однако энергичная владелица Марьина, как видно, сумела добиться своего… Рядом, за тою же оградой, памятник Ивану Александровичу Фонвизину. Брат декабриста и сам декабрист, он отделался двухмесячным заключением и двадцатилетним полицейским надзором; наконец, третий, за церковной оградой, Иван Иванович Пущин, «первый друг бесценный» Пушкина, дождавшийся амнистии и закончивший дни здесь же, в Марьине (незадолго до кончины Пущин женился на Наталье Дмитриевне, вдове своего старого друга Михаила Фонвизина).