Ведьмины камни (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 51

– От нашего цесарства, Романа, Стефана и Константина, к великому князю русскому Ингеру… Посылаем мы восстановить прежний мир, нарушенный враждолюбцем диаволом, и утвердить вечную любовь между державой Ромейской и землей Русской…

Послание Романа цесаря с соправителями было написано на голубом пергаменте золотыми буквами, скреплено золотой печатью весом в две номисмы[25] на багряном шелковом шнуре. Под строками собственной рукой Романа цесаря пурпуром было начертано его имя, а также имена троих его соправителей, двух сыновей и зятя. Он, хитрый и упорный престарелый цесарь, чуть ли не из простых воинов сумевший вскарабкаться на вершину земной власти, не мог яснее обозначить свое присутствие здесь, на киевских горах, в качестве гостя и союзника, а тем самым он признал равным себе «архонта тавроскифов», как наверняка и сейчас именовал Ингвара сына Олава.

Впервые с тех пор, как грекам стало известно имя руси, она достигла такого почета. Он, Ингвар сын Олава, привел ее к небывалому торжеству, а это оправдывало даже тот способ, каким он получил власть над ней. Если бы мать, госпожа Сванхейд, теперь стала упрекать его за зло, причиненное сестре, бедной Мальфрид… Может, его успех не уничтожил того зла. Но сделал его не напрасным – даже Сванхейд не сможет этого не признать. Муж Мальфрид и родной внук Олега-старшего – Олег-младший – никогда не сумел бы добиться, чтобы Роман прислал к нему своих послов.

С высоты своего престола Ингвар взирал на протоспафария Ефимия – смуглокожего мужчину средних лет с кудрявой черной бородой и крупным носом. Красная шапка, обшитая золотой тесьмой, не скрывала глубоких продольных морщин на лбу. Грек имел горделивый и надменный вид – так и сама держава Ромейская взирает на весь прочий мир, населенный варварами, но его надменность даже грела Ингвару душу. Само прибытие Ефимия в Киев показывало всему свету силу руси. Не признай сам Роман этой силы – золоченого ларца с голубым пергаментом не привезли бы сюда.

Ингвар покосился влево, на вторую половину престола, где сидела его жена и княгиня – Эльга дочь Вальгарда, та, что и принесла ему право на киевский стол. В красном с золотом греческом платье, с белым шелковым убрусом на голове, с крупными золотыми привесками на очелье, она была так прекрасна, что захватывало дух – казалось, не может быть среди смертных женщин такой блистательной красоты. Золотые перстни на пальцах, золотые обручья на запястья казались не чем-то внешним, а частью солнечного существа этой женщины, чьи глаза так похожи на живые самоцветы, серовато-зеленые с легчайшим голубым отливом. Она приветливо улыбалась Ефимию, ее смарагдовые глаза сияли. Ингвар знал, что большая часть людей в гриднице сейчас смотрит на нее, но не ревновал, а гордился тем, что снова признан ее мужем. За два года, что они прожили врозь, он убедился: в глазах киевских русов здешний князь – муж Эльги, а не тот, кто водит здешнюю дружину. Утрать он ее расположение окончательно – и дружина отвернулась бы. Княгиня не ходила с войском на Греческое царство, но в сегодняшнем торжестве ее заслуга ничуть не меньше.

– Видишь, Эскиль! – негромко проговорил Ингвар-младший, сын Хакона ладожского. – Когда человек обладает настоящей удачей конунга, даже потеря для него оборачивается приобретением! Ты посмотри, кем наш конунг владеет теперь – всякий сочтет этот размен выгодным!

Самые знатные люди из дружины Ингвара стояли в почетной части гридницы, близ престола на возвышении, и могли сколько угодно любоваться князем, его женой и послами греков в их ярких дорогих одеждах. Но, хоть старая Олегова гридница и была велика, почти как сама Валгалла, столько народа имели право и желание сегодня в ней быть, что даже знати пришлось стоять, сбившись плечом к плечу.

Ингвар-младший намекал на потерю, которую Ингвар конунг понес пару месяцев назад, перед самым окончанием похода на Дунай. Уже после того как греки привезли и вручили Ингвару выкуп за то, что он прекращает войну и не идет дальше, из Болгарского царства в Греческое, он поневоле уплатил судьбе налог на эту удачу: лишился жены, Огняны-Марии. Ее похитил печенег Едигар, недавний союзник. Похищение это чуть не сгубило Ингвара навсегда, уже в шаге от величайшего торжества. Решись он драться за возвращение жены – потерял бы все: и богатый выкуп, и скорый мир, и даже киевский стол. Эльга не простила бы ему войну за другую, болгарскую жену, когда прямая надобность в болгарах как союзниках отпала. Ингвар, скорее горячий, чем благоразумный, ценящий честь больше жизни и любивший Огняну-Марию, мог бы всем этим пренебречь. Но ему не дали: нашелся рядом разум, холодный как лед, и рука, крепкая как железо, удержавшие его на краю пропасти.

– Уж больно ты умный для своих лет, – почти не шевеля губами, в ответ бросил Эскиль Ингвару-младшему.

– Когда кому с молодости повезет, ему свойственно считать себя самым умным, – ответил Хедин сын Арнора и незаметно подтолкнул Ингвара-младшего.

Сыну и наследнику Хакона ладожского было всего семнадцать лет, но он приходился князю Ингвару племянником по сводной сестре, госпоже Ульвхильд, и занимал место среди самых знатных его приближенных. Светловолосый, красивый, он пока уступал в росте Эскилю и Хедину, но обещал в ближайшие пару лет их догнать. С прошлого лета он был обручен с юной девушкой из семьи конунга свеев и мог спокойно ждать, пока они оба повзрослеют, зная, что будущая женитьба принесет ему только честь.

– Ну, меня-то он больше не сможет попрекать, что я, мол, неугоден Фрейе! – так же тихо процедил Эскиль. – Не так позорно упустить невесту, как отдать жену врагу!

В Киеве объявили, что, мол, госпожа Огняна-Мария осталась погостить у болгарской родни, молча давая понять, что она не вернется. Но о похищении знали княжьи гриди, а от них слух понемногу растекся по всей дружине.

– Да перестань ты терзаться – князь давно о том забыл! – пытался утешить Эскиля Хедин.

Хедин не любил вспоминать тот случай, когда Эскиль пытался похитить его сестру. Ее честь не пострадала, но чем больше об этом говорят, тем больше возникает сомнений.

– Уж лучше отдать свою жену врагу, тогда ты хотя бы никогда больше их обоих не увидишь, – пробурчал Хамаль Берег. – Похуже дело, когда ее приходится делить со своим же ярлом и вспоминать об этом каждый день.

– Вы доболтаетесь, – предостерег Хедин, видя, что, к счастью, князь с княгиней заняты разговором с послом и не смотрят на них. – Не проиграл ли ты, Эскиль, в кости свои глаза? Любой скажет, что княгиня Эльга стоит трех таких, как была добрая госпожа Огняна-Мария.

После отъезда своего из Хольмгарда полтора года назад Хедин не раз порадовался, что его сестра, Каменная Хельга, не могла, да и не желала принять приглашение Огняны-Марии поехать с ней. Самой Огняне-Марии приходилось разделять судьбу своего мужа, мало сидевшего на месте, участвовать почти во всех его поездках, кроме времени перед родами. А теперь, когда она так внезапно исчезла, куда бы делась Хельга? Последние вести от сестры Хедин получил нынешней весной, когда Ингвар-младший и Тородд привели северное войско для второго похода на греков. Все оставалось по-прежнему: Логи-Хакон жил в Мерямаа у Эйрика, Хельга – в Хольмгарде. Хедин надеялся, что уже скоро они с Тороддом и ладожанами двинутся на север и еще до зимы он увидит Хельгу. А еще через два-три месяца, когда ляжет снег и замерзнут реки, они наконец-то смогут вернуться домой, в Мерямаа. Два года спустя после отъезда…

Где тот дом, старое варяжского селение под названием Серебряные Поля? Хедин не был там два лета и одну зиму, а казалось – сменились поколения, как для побывавшего в горе у троллей. Сколько людей и земель он с тех пор повидал! Сюрнэс – самое крупное варяжское гнездо на верхнем Днепре, Киев в среднем течении, пороги протяженностью в три дневных перехода, степи близ нижнего течения. Болгарское царство, устье Дуная. В Греческое царство он так и не попал, но долю добычи получил ту же самую, как и те, кто своей кровью заслужили ее во время первого похода. Мистина Свенельдич, Эскиль с Хамалем, киевские бояре Острогляд, Божевек, Добылют и Творилют, воеводы Ивор из Вышгорода и Тормар из Витичева, Величар из древлян, Ведослав из Любеча, Родослав из Родни, Мирогость из Троеславля… Этим людям было чем гордиться – после того как они, не устрашенные «влажным огнем», за лето прошлись ураганом по южному берегу Греческого моря, Роман цесарь предпочел заплатить выкуп и согласиться на мирный договор, лишь бы не допустить их больше даже во Фракию.