Ведьмины камни (СИ) - Дворецкая Елизавета Алексеевна - Страница 52

За полтора года Хедин сжился с ними почти как с братьями; особенно он полюбил Ингвара-младшего, веселого, как отрок, и благоразумного, как зрелый муж. С Эскилем они не стали близкими друзьями – оба помнили, по какой важной причине едва не сошлись в поединке насмерть, – но оба соблюдали данные на мече клятвы, воздерживались от выражения неприязни и лишь порой поддевали друг друга. Тогдашняя неудача до сих пор тайком скребла душу Эскиля, но, пожалуй, только Хедин об этом и догадывался, остальные давно забыли тот случай.

Сейчас Хедин разделял чувства Ингвара и его дружины: гордость, торжество, радость от приобретенного богатства и надежды на еще большее в будущем. Но помнил и другое: когда он вернется на север и поменяет заложников обратно, это станет, скорее всего, началом новой борьбы, в которой ему уже придется выступать против своего нынешнего вождя.

Мир с греками для многих все поменяет, думал Хедин, глядя, как под звуки рогов отроки выводят греческих послов из гридницы. Сегодня был лишь первый прием и вручение посольской грамоты, а пир и сами переговоры, обсуждения условий будущего договора еще были впереди. Но если кияне и многие другие роды, славяне и русы, могли теперь наслаждаться миром, то для Ингвара окончание войны на юге вело к началу другой войны – на далеком северо-востоке его владений, где он сам ни разу и не был.

Если бы Ингвару удовлетвориться нынешней победой! Среди наемников ходило убеждение: чтобы сохранить удачу – не зарывайся, всегда помни, что когда-нибудь она кончается, и не требуй от нее слишком многого.

Но сейчас, когда Ингвар с высоты Олегова престола, где сидел рядом со своей княгиней, блистательной, как сама заря, смотрел вслед греческим царедворцам, ему легко было поверить, что его удача отныне будет вечной. Или очень хотелось верить.

– От варягов надо избавляться.

Княгиня Эльга по одному снимала свои новые греческие перстни и бережно укладывала в ларец резной белой кости – тоже из новой добычи. Зайдя в избу и скрывшись от посторонних глаз, Ингвар и Мистина расстегнули свои новые шелковые кафтаны, и обнаружилось, что сорочек под ними нет. Эльга разбранила их, увидев это в первый раз, – испортят дорогие вещи, – но им, победителям Греческого царства, эта небрежность с роскошными вещами даже доставляла удовольствие. У нас этих кавадиев и диветисиев[26] теперь – хоть улицу мостить! В избе было жарко и душно, пахло нагретым деревом, и Эльга велела Совке снять с нее убрус, чтобы освободить хотя бы потную шею.

– На зиму я их в городе не оставлю, – кивнул Ингвар. – Они весь Киев съедят. Отправлю куда-нибудь… к радимичам, к северянам. К древлянам, может…

– Нет, мой отец нам головы откусит за такой подарок! – Мистина Свенельдич усмехнулся. – Ему с древлянами забот хватает.

– Радимичи тоже не обрадуются, если помимо дани им еще придется всю зиму кормить этих… опоздавших в Валгаллу. Скажут, варяги за князя воюют, а им все тяготы нести.

– Но это только на одну зиму!

– А нельзя отправить их с Руси вон?

– За Варяжское море они до зимы уехать не смогут. Пока до Ладоги доберешься – снег пойдет. А если… – Ингвар подумал и покачал головой. – Нет, грекам отдавать нельзя.

– Если Роман получит наши самые сильные дружины, он призадумается, а нужен ли ему этот договор, – поддержал его Мистина. – И это затянется еще на тридцать лет. Нет уж – пришлет подписанную харатью с клятвами, пусть получает чего хочет. Но не раньше.

Ингвар кивнул, соглашаясь. Князь и его первый воевода, он же побратим, единственный сын его воспитателя, сидели напротив друг друга в избе княгини, которая сама напоминала сейчас огромный ларь с драгоценностями. Дорогие кафтаны, мантионы, рубахи, покрывала и занавеси из яркого узорного шелка занимали каждую поверхность, стены и лари. На полках серебряная, позолоченная посуда стояла так тесно, что иные блюда и кубки были втиснуты одно в другое; там, где на полку падал закатный луч из оконца, горела золотая звезда – смотреть невозможно. Но Эльга, сидевшая на ларе, так что ей были хорошо видны оба ее собеседника, почти не замечала этой роскоши. Порадовалась, когда месяц с чем-то назад Ингвар привез это все как знак одержанной победы, и привыкла. Занимало ее другое. Немало забот еще тревожило ее ум, но на душе стало почти спокойно. В минувшие два года между ними тремя царило внешнее согласие, но не отпускала напряженность. Эльга не могла поверить, что когда-нибудь снова примет Ингвара в мужья. Но болгарыня исчезла, а на браке Эльги с Ингваром держалось единство Русской земли.

«Я знал: еще немного такой жизни – и я привыкну, что это моя женщина, мой город… моя Русь, – сказал ей Мистина, когда вернулся в Киев, своими руками избавив ее от соперницы. – И сочту себя в силах одолеть Ингвара. Я ведь и правда удачливее его. Но боги не прощают нарушения клятвы на крови. Я погублю и себя, и тебя».

Она знала, что он прав. И уверенность, что она любит его, служила Мистине слабым утешением, если такое вообще может утешить.

И все же было отрадно то, что они трое снова вместе, что у них снова одна цель, что их желания – как тех, кто правит русской лодьей, – едины и неразделимы.

Вот только страсть никуда не делась. Даже сейчас у Эльги при взгляде на лицо Мистины – его высокие скулы, глубоко посаженные глаза, горбинку от перелома на носу, – сладко и больно щемило сердце, пересыхало во рту и тяжелели веки. В расстегнутом до пояса красно-синем кафтане видна гладкая грудь с тонкими красными шрамами в верхней части, у ключиц; этим шрамам было два года, и она хорошо успела их изучить, но и сейчас от этого зрелища ее пробирал разом и холод испуга, и жар влечения. Даже в кончиках пальцев возникала дрожь от невыносимого желания коснуться его кожи, ноздри трепетали от жажды вдохнуть его теплый запах, кружащий голову…

– Но с Ефимием надо об этом поговорить сейчас, – добавил Мистина. Если он, сидя в избе княгини, и думал о чем-то таком, то на его лице эти мысли не отражались. – То есть завтра. Я знаю, наши орлы уже к нему ходили расспрашивать об условиях. Он сейчас наобещает их по уши золотом засыпать, а по старому договору ты не имеешь права им мешать наниматься.

– Я нового-то договора еще не принял! – с вызовом, относящимся к грекам, напомнил Ингвар. – И если в новом не будет про «без пошлин», то и моего «не мешать наниматься» там тоже может не быть.

– Это «не мешать» грекам тоже может выйти боком! – воскликнула Эльга. – Мы ведь не заглядываем им в сердце – тем, кто собирается в греки сильной дружиной, и не знаем, чего они там намерены делать: служить или грабить!

– Как ты хочешь заглянуть им в сердце – топором? – Ингвар руками показал, как будто разрубает чью-то грудь, и все трое засмеялись.

– А это ты, княгиня, истовое слово сказала! – ответил ей Мистина. – Самому Роману… будет лучше, если он получит у себя в царстве только таких людей… за кого мы… то есть ты, князь, отвечаешь. А всех прочих, кто приходит обманно под видом торговцев…

– Как твой отважный отец в то лето, – ухмыльнулся Ингвар, имея в виду события, наделавшие шума лет пять назад.

– Сможет не пускать или даже… поступить с ними, как с разбойниками, – закончил Мистина. – Я до завтра еще подумаю об этом.

– Подумай! – разрешил Ингвар и приложился к золотому кубку, в котором была чистая колодезная вода: пить пиво или мед к концу дня уже не было сил.

И тайком испустил вздох облегчения: не только от прохлады воды, но и от мысли, что наконец-то рядом с ним тот человек, который обо всем умеет думать лучше. Даже двое.

Только бы не вспоминать об Огняне-Марии… Ингвар сам согласился бы, что Эльга стоит трех таких смуглянок, но Эльга была слишком уж хороша. Он уважал ее, восхищался ею, гордился и почитал – но она была слишком велика, чтобы он мог ее любить по-настоящему. Не в каждое сердце поместится богиня.