На своем месте (СИ) - Казьмин Михаил Иванович - Страница 19

[1] Инфекция, в большинстве случаев стафилококковая или стрептококковая, вызванная отсутствием стерильности при родах, в XVIII-XIX вв. нашей истории основная причина материнской смертности. С распространением асептики и антисептики при родах сошла на нет.

[2] См. роман «Доброе дело»

[3] См. роман «Семейные тайны»

Посылку из Мюнхена принесли не с обычной утренней почтой, а уже позже — мы с Варенькой как раз закончили с завтраком, супруга отправилась в детскую, я же собирался перед отбытием на завод немного посидеть с бумагами. Вот в приёмной я с почтальоном и пересёкся. Пока Сафонов принимал посылку и вписывал её в журнал корреспонденции, я порылся в карманах и вручил почтальону серебряный полтинник, после чего довольный письмоносец убыл, а слегка озадаченный я удалился в кабинет и принялся разглядывать, что же такое мне прислали.

Вид посылка имела солидный — аккуратно зашитый суровыми нитками брезентовый мешочек, никак не менее двух фунтов [1] весом, обвязанный шпагатом, с бумажными наклейками и печатями красного сургуча с памятными по учёбе в Мюнхене баварскими гербовыми лёвушками. Отправителем числился адвокат и доктор права Карл Вайссвайлер, получателем — понятно, кто. Для вскрытия посылки мне пришлось вооружиться ножом, и через несколько минут работы моему взору предстали три бумажных пакета, также запечатанные сургучом — один совсем небольшой, второй побольше и потолще, третий же был откровенно большим и толстым, он-то и обеспечивал посылке увесистость.

Первым я вскрыл самый маленький пакет, и не только из вполне естественного желания двигаться от меньшего к большему, а потому, что его отправителем был указан профессор Вильгельм Левенгаупт. С учётом того, что не так давно я писал посвящённый великому учёному некролог, выглядело это по меньшей мере удивительно. Но письмо, извлечённое из конверта, удивило меня куда как сильнее:

'Мой дорогой доктор Левской!

Если вы читаете это письмо, известие о моей смерти должно уже до вас дойти. Все мы смертны, изменить это не в наших силах, а потому не стоит слишком по этому поводу переживать, тем не менее, я надеюсь, что вы обо мне хотя бы немного погрустили. Скажу прямо, мне самому было приятно с вами заниматься, поэтому я и решил особо обратить ваше внимание на дискуссию в магиологии, каковая, по моему убеждению, развернётся в самом скором времени, но сам я её застать, увы, не успею.

Я на днях закончил свой последний труд, и вряд ли уже доживу до его опубликования. Саму книгу вы найдёте в этой же посылке, я позаботился, чтобы вы получили её одним их первых.

Не обольщайтесь, дорогой коллега, этот подарок я приготовил для вас вовсе не только из-за приятных воспоминаний о нашей совместной работе в Мюнхене. Я внимательно изучил вашу диссертацию, и то, что вы в ней написали, а в особенности же то, о чём вы умолчали, убедило меня в том, что вы лучше, чем кто бы то ни было, сможете понять один из главных тезисов моей работы и, возможно, донести его также до понимания прочих участников дискуссии. Но не буду предвосхищать, скоро сами всё и увидите.

Я оставил господину Вайссвайлеру завещательное распоряжение пересылать вам всё, что будет публиковаться в ходе ожидаемой мной дискуссии, поэтому самому вам следить за нею будет удобно и ничто мимо вас не пройдёт.

Конечно же, дорогой Левской, вы вправе от моего приглашения отказаться. Я понимаю, что человек вы теперь занятой, и ваши дела, в коих я искренне желаю вам успехов, занимают немало вашего времени и внимания. Я понимаю и уважаю выбор, сделанный вами в пользу артефакторики, однако прошу не забывать и о вашем дипломе магистра магиологии, который я имел удовольствие подписать, и надеюсь,что ваше мнение будет интересно и полезно участникам дискуссии и науке в целом.

Примите, дорогой коллега, мои искренние уверения в глубоком к вам почтении. От души надеюсь, что следующая наша встреча состоится очень и очень нескоро.

Профессор доктор Вильгельм Конрад Левенгаупт,

Мюнхен, 30 января 1828 года Господня'

Я вроде бы сказал, что письмо Левенгаупта меня удивило? Наврал. Наврал грубо и беззастенчиво. Оно, письмо, меня потрясло и чуть не раздавило силой духа научного гения. Я пребывал в полной уверенности, что книги и подобные письма получили наряду со мной многие из тех, с кем великий учёный поддерживал отношения. Менее месяца оставалось человеку жить, а он работал. Работал, даже зная, что сам поучаствовать в затеянной им дискуссии не успеет. И до самого конца, как и князь Белозёрский, сохранял разум. Ох, повезло же мне на знакомство с такими титанами!

И ладно бы речь шла только о силе духа, письмо наглядно и ярко убеждало в невероятной мощи разума гения современной науки. Как ловко, как изящно показал Левенгаупт, что раскусил мою хитрость с умолчанием в диссертации! Хюбнер, например, этого не заметил, он тогда написал мне, что идея разделять работу по наполнению артефактов на нескольких артефакторов с разными разрядами хотя и представляется ему интересной своею новизною, но никаких выгод и преимуществ от её практического применения он не видит, и на его взгляд, применимо таковое разделение тогда лишь, когда нет возможности собрать требуемое количество мастеров с необходимыми разрядами, да и то сложностей он тут предполагает столь много, что польза от такового решения их не оправдывает. Но то Хюбнер, а то Левенгаупт — как говорили в прошлой моей жизни, почувствуйте разницу! Как ненавязчиво напомнил учитель о выказанном им уважении, когда собственноручно подписал мои дипломы, как и о том, что пора мне оправдать столь высокое доверие. А с каким мягким, пусть и довольно своеобразным, юмором пожелал мне господин профессор долгих лет жизни! Нет, гений, он гений и есть. Жаль только, на большое письмо мудрый немец поскупился, я бы сейчас читал и читал… Впрочем, не мне о том судить. Чувствовал же человек, что его время истекает, вот и старался тратить уходящие минуты лишь на самое, по его мнению, важное.

Чтение бумаг из второго пакета заняло у меня времени намного больше, и вовсе не потому только, что по своему содержимому он заметно превосходил письмо Левенгаупта. Мне и на родном своём русском языке продираться сквозь письмена законников и крючкотворов бывает нелегко, а тут ещё и по-немецки… Но я упорно вгрызался в многословные тяжеловесные формулировки и в конце концов героически преодолел-таки препятствия, вольно или невольно нагромождённые доктором Вайссвайлером и его подручными на пути к пониманию мною смысла составленных ими документов.

Письмо самого Вайссвайлера, пусть и не блистало изящными оборотами, но и особо неудобочитаемым тоже не оказалось. Господин адвокат уведомлял меня о том, что согласно завещанию господина профессора доктора Левенгаупта является душеприказчиком [2] покойного и, исполняя волю завещателя, пересылает мне только что вышедшую из печати книгу, а также копии бумаг, удостоверяющих его, доктора Вайссвайлера, права, и форму, каковую мне надлежало заполнить и отослать обратно в случае моего согласия получать издания, упомянутые завещателем. Следующим документом в пакете оказалась заверенная выписка из завещания Левенгаупта.

Закончив с творчеством баварских законников, я призадумался, а чтобы думалось лучше, приказал подать в кабинет кофею и шоколаду. О чём задумался? Да о том, когда мне вскрывать третий, самый объёмистый, пакет. Я же прекрасно понимал, что достав из него книгу, сразу же её и раскрою, а значит, все мои дела на сегодня отправятся известно куда, и уж точно совсем не в сторону их выполнения.

Выпив две чашечки крепкого кофею и закусив их венскими шоколадными конфетами, я принял сразу два важных решения. Во-первых, отложил пока что чтение книги и постановил поехать, как и собирался, на завод. Во-вторых, заполнил присланную доктором Вайссвайлером форму и отдал её Сафонову, велев сегодня же отправить письмом в Мюнхен. Да, вот так — даже не открыв книгу, согласился участвовать в дискуссии по её содержанию, но с учётом того, от кого именно я получил приглашение, ни о каком отказе тут и речи быть не могло.