Канатоходец. Записки городского сумасшедшего - Дежнев Николай Борисович - Страница 13

Тут-то он ко мне и подвалил. Приблатненной походочкой, вразвалочку, ломаясь, будто весь на шарнирах. Среднего роста, худощавый, одет, как многие, в куртку и джинсы. Лицо бледное, не то чтобы испитое, скорее изнуренное. Такие встречаются у мужиков в глубинке, с недоумением перед жизнью в глазах и залегшими по сторонам рта горькими морщинами.

Поинтересовался с ходу:

— С чего пьем?

Широко улыбнулся. В вопросе вроде бы сквозило дружелюбие, но в глазах таилась усмешка. Я ему обрадовался. Я был бы рад любому, кто отвлечет меня от разрывавшей на части душу звериной тоски. В другое время послал бы его лесом, но это в другое время.

— Сам не видишь, с радости!

— Одет, как на инаугурацию президента… — хмыкнул настырный малый, окинув мою фигуру взглядом, — или на поминки, что, впрочем, в нашем случае можно считать синонимами…

Я стряхнул с сигареты пепел. И не таких фигляров видал, словесная эквилибристика мне по барабану.

— Что-то раньше я тебя здесь не наблюдал! — продолжал наглец, задержавшись взглядом на поднятом воротнике моего распахнутого плаща. — Шпион, пришедший с холода?..

— Ты что, всех здесь знаешь? — ухмыльнулся я, хотя отметил, что парень не прост и книжки, скорее всего, почитывает. — Может, для того, чтобы пропустить стаканчик, надо спрашивать у тебя разрешение?

Такой поворот разговора подразумевал продолжение с сакраментальной фразой всех времен и народов: пойдем выйдем! Не то чтобы я нарывался, но внутренне был к этому готов. Блатной приемчик начинать кипеш словно бы в шутку был мне известен, а мордобой с последующими физическими страданиями можно было зачесть за искупление содеянного. В сложившихся обстоятельствах меня это вполне устраивало. К тому же я был шире в плечах и на полголовы выше потенциального противника, так что почти ничем не рисковал.

Как если бы зная ход моих мыслей, мужик улыбнулся шире прежнего. Произнес без агрессии, констатируя факт:

— Зачем ты так сразу! Всех не знаю, и разрешения не требуется, но человека со стороны угадаю без труда…

Сказано это было так незлобиво, что я невольно ответил на его улыбку. Он между тем продолжал:

— Ты, должно быть, не знаешь, а рюмочная эта — место историческое! Возьмешь нам с тобой по полтинничку, расскажу…

Вот оно что, понял я, оказывается, малый любитель выпить за чужой счет. Что ж, я не против, такой, видно, сегодня день. Достал из портмоне пятисотенную и положил перед ним на мраморную столешницу. Мужик взял деньги с достоинством, без суеты. Отошел, не спеша, к прилавку, а вернувшись с выпивкой, положил сдачу рядом с тарелкой с канапе.

Поднял свой стакан:

— Как говорится, за знакомство! Хочешь верь, хочешь нет, только, встретив меня, ты, считай, выиграл миллион по трамвайному билету. — Махнул водку без закуски, занюхал рукавом. — Так вот, — потянулся к лежавшей тут же пачке моих сигарет, — я все это знаю потому, что в этих местах родился, а еще многое из того, что смог найти, прочел. — Щелкнул зажигалкой, с видимым удовольствием выпустил в потолок струйку дыма. — Ты москвич, так что наверняка знаешь, что эта часть города испокон веку звалась Заречьем. В тринадцатом столетии здесь поставили церковь Иоанна Предтечи, что под Бором, а поблизости, — сделал он неопределенное движение рукой, — храм в Берсеневке, с которого начался пожар, целиком спаливший Москву. Через тутошние земли шла дорога в Золотую Орду, а при Грозном у сельца Кадашево возвели Иванов монастырь, так что, когда на месте нашей рюмочной ирод открыл первый кабак, народец за Москвой-рекой водился. И как потом поляки с Мнишеками и французы с Наполеоном питейное это заведение ни разрушали, оно возрождалось, словно птица феникс, и дотянуло, как видишь, до наших дней. — Обвел красного кирпича стены взглядом. — Именно здесь селившиеся за рекой стрельцы умышляли против Петра, здесь же, а не только на Лобном месте, их главарей и казнили…

— А мне говорили, — усмехнулся я, — что рюмочная эта популярна у творческой интеллигенции…

— Как же иначе, — подтвердил он, — с такими-то традициями! На то имеются все основания. Захаживал сюда, приложиться к стаканчику, Островский, который драматург, и Толстой, который и Лев, и граф. Бывал здесь, и не раз, Достоевский. А почему бы, собственно, место это своим присутствием ему не почтить, если родная тетка проживала на соседней улице? Полистаешь произведения Федора Михайловича, и рука сама тянется к стакану, каково же было ему их писать!..

Повозил концом сигареты по краю обрезанной пополам банки из-под пива, служившей на стойке пепельницей. Заметил, выпуская слова вперемешку с сигаретным дымом:

— Народец собирается здесь всякий, много и творческого. — Показал глазами на хромого старика в очках с толстыми линзами. — Гоген вместе с родственником его Ван Гогом нашему Данилычу в подметки не годятся. Власть, будь она проклята, всю жизнь его чморила, надо же было такому талантишу родиться и жить при коммунистах! — Повел головой в сторону. — Видишь вон там в кепке, за дальней стойкой? Скрипач-виртуоз, мыкался всю жизнь по занюханным оркестрам, пока не скатился до ресторанного тапера, там ему пальцы в драке и поломали. Искусство, как говорится, требует жертв, многие из них здесь и собираются…

Щелкнул для убедительности повествования себя пальцем по горлу. Мелькнула синим наколка.

— Сидел?

Поспешно сунул руку в карман, но я успел рассмотреть две вытатуированные буквы: заглавную «Д» и рядом маленькую «ж».

— Давно, лет двадцать назад!.. Да и присел по пьянке да по глупости. Сцепился в кабаке с одним говнюком, а он возьми да окажись знатным перцем. В кармане был цанговый карандаш, по профессии я художник-оформитель, в милицейском протоколе он превратился в нож, и свидетели нашлись, подтвердили, что я им угрожал. Слава Богу, судья досталась с понятием, знала, как такие дела клепают, дала по минимуму. Нарисовал в колонии по памяти ее портрет, послал на адрес суда, но ответа не получил. А там условно-досрочное и с чистой совестью на свободу… — Заглянул мельком в стоявший перед ним пустой стакан, раздавил о край пивной банки окурок. — Глупо получилось, все могло быть иначе! Готовил международную выставку: «Ню в фотографиях», птицу счастья держал в руках, но не срослось… — Тяжело вздохнул. — Если бы не тот случай, совсем другой была бы жизнь…

Я пожалел, что спросил. Малый не то чтобы расстроился, но погрустнел и нахохлился. В его облике была какая-то странность, но в чем она состояла, я никак не мог понять.

— Извини, не хотел!

— Чего там, дело прошлое, быльем поросло — усмехнулся он кривенько. — Буковки заметил, да? Тебя как звать?.. Меня — Джинджер…

Наверное, кличку на зоне дали, догадался я.

— Никогда не слышал.

Но ошибся. Джинджер едва ли не застенчиво улыбнулся.

— В Англии так дразнят рыжих, конопатых мальчишек. У них большой рот и добрые глаза, они носят клетчатые штаны до колен и обязательно с помочами. Таким я в детстве и был. Мать работала синхронистом на международных конференциях, это высший пилотаж для переводчиков. Учись, говорила, Джинджер, гладя меня по голове, ученье свет, а неученых тьма. И я учился, правда, не всегда в университете…

Вот в чем дело, понял я, он же рыжий! Но не просто рыжий, а наполовину седой, это сочетание золота с серебром, которого избегают в изделиях ювелиры, и придает его внешности необычность. Смотришь на него и хочется сказать: выбери, парень, что-то одно, как будто он волен это сделать.

— А еще джинджер по-английски — имбирь, — продолжал мой новый знакомый, — с ним связано выражение работать с огоньком. — И, возвращаясь к оставленной было теме, заметил: — Если сложить ученость местных забулдыг, хватит на Академию наук и на Академию художеств еще останется. Одно слово: осколки канувшей в Лету империи. Видел мужика, что перед твоим приходом отсюда вышел? Большой русский поэт…

Я вспомнил сутулую фигуру между мусорными баками и улыбнулся. Словоохотливость Джинджера помогла, напряжение начало понемногу отпускать, но мотавшая кишки на ось лебедка еще шебаршила шестеренками. Мне вдруг начало казаться, что малого этого, по ту сторону стойки. я хорошо знаю, он как нельзя лучше подходил на роль героя моего старого романа, математически доказывавшего существование высших сил. Сказка для взрослых, клеймили меня за него когда-то критики, не желая понимать, что только сказки людям и нужны, и непременно с хорошим концом. Читатели вообще считают, что хеппи-энд обязателен, а автор для своих героев играет роль Господа Бога, творит с ними, что захочет, и очень возмущаются, когда счастливого исхода нс случается.