Дело сибирского душегуба - Шарапов Валерий - Страница 8

Воспоминания давили – и я сдалась, отдаваясь им. Вернулась в комнату, расправила на диване простыню, принесла пододеяльник. Выключила свет, оставив гореть лишь светильник над головой…

Память вернулась. В конце пятидесятых годов мы жили в Грибове на улице Коминтерна. Воспоминания о детстве были смутные, но все же были. Частный дом, несколько комнат. Потолки осыпались, половицы под ногами угрожающе прогибались, но все же для меня это были хоромы. Отец оставил семью, но связь с нами не терял. Мама слыла модницей – помню, как вертелась перед зеркалом, примеряя собственноручно сшитые наряды. Школа находилась в десяти минутах ходьбы. Город в те годы выглядел по-другому. Зданий выше трех этажей почти не было. Тот сентябрьский день я запомнила, хотя и не весь. Почему так произошло – даже умные врачи не могли понять. Мне было одиннадцать лет, возвращалась из школы, свернула в переулок, чтобы не попасться хулигану Малееву (к сожалению, не однофамилец моего беспутного мужа), пошла по короткой, но «опасной» дороге. Кавычки можно снять, она и впрямь оказалась опасной. Помню, как шла, помахивала портфелем (который впоследствии так и не нашли), красный галстук реял на ветру и норовил попасть в рот. Стояла машина, в ней кто-то возился, попросил помочь. Запомнила резкий запах от тряпки, что прижали ко рту… И все. То есть вообще все. Память включилась гораздо позже, последующей ночью. Я металась по сумраку, билась в сырые стены. Страх охватил – прямо недетский. Кто-то гнался за мной. Выбежала на улицу, потом в лес, меня преследовали. Мужчина то смеялся, выкрикивал угрозы, называя меня по имени. Место было безлюдным, заброшенные строения, лесополоса. Я выскочила на дорогу, гудели машины. Кто-то хотел остановиться, но гремели выстрелы – и меня никто не забрал. Помню, как чесала по дороге, сходя с ума от ужаса, споткнулась, меня схватили, потащили в лес. Я уже не могла сопротивляться. Потом были крики, ревела сирена, мимо, на мое счастье, проезжал милицейский экипаж! Злодея они толком не видели. Тот испугался, отшвырнул меня, бросился в лес. Видимо, я сама выбежала на дорогу, и добрые дядечки в погонах меня защитили. Даже то, что запомнилось, восстанавливалось плохо. Я долго приходила в себя, выла, плакала, потом замкнулась. Но имя собственное назвала. Прибежали перепуганные родители – шутка ли, ребенок пропал после школы, а нашли его только ночью – в восьми километрах от школы и отчего дома. И в каком виде нашли! Вся в синяках, порезах, на запястьях волдыри. К тому же ранее пропали две девочки десяти и одиннадцати лет – Оля Конюхова и Катя Загорская. Одна утром спешила в школу, другая вечером гуляла с подружками, но все вернулись домой, а они – нет. Тоже неверной дорогой пошли? Судя по всему, я должна была стать третьей… Сутки валялась в больнице, родители не отходили от меня. Врачи лечили раны, мазали зеленкой, марганцовкой. Позже узнала, что со мной беседовал психиатр – умный дядечка, выписанный из Красноярска. «Психика ребенка не пострадала, – вынес заключение психиатр. – Пережить ей пришлось многое, но девочка здорова. Одна закавыка: эта странная потеря памяти… Что за избирательность: здесь помню, здесь не помню?» А я виновата? Я не помнила, что со мной происходило той ночью. Только финал драмы – метание по подвалу и так далее. И ничем не доказано, что мое похищение связано с пропажей Оли и Кати. Точно ли это был подвал? Да, я была уверена. На улицу выбежала по короткой лестнице наверх. Неглубокий, но подвал. Меня опрашивали милиционеры. Родители были против, но их согласие и не требовалось. Я сама хотела помочь! Сотрудники были в недоумении: может, притворяется, что ничего не помнит? Но доктора заступались за меня – мол, такой вид амнезии, редко, но бывает. Я как могла описала место, где находилась. Но что я могла описать? Какое расстояние пробежала, пока меня поймал патрульный экипаж? Это был участок Покровского шоссе перед мостом через Карагач. Вдоль дороги – склады, сельскохозяйственные хранилища. Искали, но ничего не нашли. Как найти иголку в стоге сена? Меня водили за руку, угощая барбарисками, но я ничего не узнала. Кто меня преследовал? Тоже вопрос интересный. В то время я оперировала другими категориями: Бармалей, Карабас-Барабас, злой и страшный серый волк, плохой дядечка… В переводе на взрослый мои показания звучали примерно так: мужчина среднего роста, средней плотности, одет в мешковатый балахон с капюшоном, подвижен, хотя и кряхтит. Лица не видела. Возраст – непонятный. Вроде не молод, но утверждение субъективное, для меня в то время все мужчины старше двадцати были глубокими старцами. Голос… Грубоватый, но может менять модуляцию, говорить почти ласково (во всяком случае, ему так кажется). Есть ли у человека высшее или хотя бы среднее образование? Увы, я даже слов таких не знала. Как описать этот голос? Да никак! Если дадут послушать, может, и узнаю… У меня волдыри на запястьях, значит, привязывали. Что я могу об этом сказать? Да ничего я не могла сказать, белое пятно в памяти!

Дело закончилось ничем. «Поздравляю, мамаша, у вас бойкая девочка, – сказал офицер милиции. – Она не сдалась, проявила смекалку, продемонстрировала волю к победе – и ей удалось бежать. Не всем такое удается, берегите свою дочь». Пропавших Олю с Катей не нашли. Родные терзались, надеялись – вдруг живы? Мало ли что, похитили, вывезли в другую область или даже за границу, сейчас у них другая жизнь, может, и счастливая. Кто отнимет у родителей последнюю надежду? Были сердечные приступы, писали в прокуратуру, жаловались на бездействие органов, но следствие с места так и не сдвинулось. Если не ошибаюсь, семьи Загорских и Конюховых разъехались, одни подались в Красноярск, другие на восток, продолжали как-то жить. Мне повезло больше других. Мама забрала меня из школы, мы переехали в Арбалык, где я стала ходить в другую школу. Ее и окончила. Отец погиб на работе от удара током, когда я училась в седьмом классе. Жили с мамой в частном доме. Последние два года я училась как проклятая, старалась не зубрить, а понимать. Подала документы в красноярский филиал Томского юридического института и прошла по конкурсу! Пять лет жила в общежитии, окончила с дипломом с отличием. Серьезных отношений за годы учебы не было, но науку интима, пусть не в полном объеме, освоила. Вернулась в родные края, хотя могла поехать и в Москву. Мама по-прежнему жила в Арбалыке, нашла «молодого человека», поженились, но и этот несчастный скоропостижно скончался. Город Грибов я не узнала. Все изменилось. Тянулись в небо многоэтажки, открывались новые предприятия. Город превратился в важный центр металлургической обработки. Зябнуть в Арбалыке я не собиралась, нацелилась на общежитие в Грибове. Но дико повезло. У покойного мужа моей мамы была квартира в новостройке – мужчина оказался непростой, полжизни провел на Севере. Квартира перешла моей матери. Но уезжать из Арбалыка она не хотела. «Живи, дочь. Прописывайся, обустраивайся. Надеюсь, будешь счастлива». Сказать, что я была на седьмом небе – это просто промолчать! Устроилась в милицию, смирившись с тем, что звезд с неба хватать не буду. Столкнулась на улице с Витькой Малеевым, оба удивились. Он предложил посидеть в кафе, пообещав, что не будет дергать меня за косички. А я в свою очередь пообещала, что не буду подкладывать под него кнопки. В общем, дурой оказалась, прожили шесть лет – ни детей, ни удовольствия…

С той ночи, когда за мной по лесу гонялся «страшный серый волк», минуло семнадцать лет. История забылась, ничего подобного не повторялось. Я занималась мелкой уголовщиной – воровством, драками, подумывала о переходе в уголовный розыск. Тамошние опера во главе с Горбанюком искренне недоумевали: неужели я правда этого хочу? Смеялись, что карьеру я на этом не сделаю, сравнили свой отдел с кораблем, на борту которого присутствие женщин нежелательно. Дискриминацию никто не отменял даже в самом справедливом в мире государстве…

И вдруг все озарилось ослепительным светом. Я смотрела на мертвую Дину Егорову, с головы которой сняли скальп, и остро чувствовала, как возвращается прошлое. Не скажу, что все вспомнилось идеально, но детские тела со снятыми скальпами я увидела. Причем так ярко и в деталях, что чуть не сошла с ума. Затем вспомнилось все остальное, картинка складывалась. Словно фильм монтировали: резали пленку, склеивали. Меня отключили, видимо, эфиром, привезли в подвал, там я очнулась, привязанная к крюку. Это был маньяк, никаких сомнений, до этого он похитил Олю с Катей, надругался над ними, насиловал в своем подвале, затем зверски задушил и снял скальпы. Трупы временно оставил в подвале, и я на них наткнулась. Меня поджидала та же участь, но у злодея были дела, а спешить он не хотел, чтобы не скомкать удовольствие. Место было заброшенным, и он не боялся, что придут посторонние. Сделал свои дела, вернулся. Я же ухитрилась выпутаться с помощью скрепки. Он не ожидал, что я пролезу между ног, оттого замешкался. Дальше – понятно. Воспоминания стабилизировались, картинка устоялась. Мертвые девочки настолько ярко стояли перед глазами, что впору зажмуриться. Почему? Ведь прошло семнадцать лет! А детская память такая неустойчивая… Вопрос к психологам, психиатрам и специалистам по устройству головного мозга. Одну из девочек я, кажется, знала, мы учились в одной школе. Но трудно идентифицировать лицо, когда нет волос, а верхняя часть головы залита кровью… Что за зверь такой? Получает удовольствие от того, что вытворяет со своими жертвами? Другого объяснения не было, корыстный и прочие мотивы отсутствовали. Про маньяков-педофилов я слышала на факультативных занятиях в институте. Явление приписывалось буржуазному обществу. Хотя… лектор неохотно признавал: в Советском Союзе данная проблема также существует. Информация не для широкой публики, а для тех, кто этому явлению противостоит…