Иоанн Безземельный, Эдуард Третий и Ричард Второй глазами Шекспира - Маринина Александра Борисовна - Страница 12
- Предыдущая
- 12/17
- Следующая
В правовом смысле слова совершенно замечательные! Или закон есть, и тогда он есть для всех людей и любых поступков, или закона нет ни для кого и ни для чего. Как говорится, нельзя быть «немножко беременной».
Тогда Пандольф обращается к Филиппу Французскому:
– Король Филипп, ты должен порвать с еретиком Иоанном, иначе тебя тоже проклянут. Если король Англии не подчинится Риму, ты должен будешь объявить ему войну.
Филиппу такой поворот совсем не нравится. Он молчит и мучительно думает, как выскочить из ловушки. Ведь еще недавно все так хорошо складывалось: дофин получает испанскую принцессу, за ней дают большие французские земли, предательство по отношению к Констанции и Артуру обошлось вообще даром… А теперь что, все прахом пойдет?
Элеонора замечает, что король Франции в смятении.
– Ты что-то побледнел, дружок. Собираешься разорвать союз с нами? Не советую.
Но Констанция, само собой, считает совсем иначе.
– Пусть Филипп раскается в своем предательстве и порвет с Иоанном, снимет грех с души.
– Филипп, я бы на твоем месте прислушался к тому, что говорит папский легат, – рекомендует предусмотрительный эрцгерцог.
Ну а Бастард в своем репертуаре: снова принимается дразнить Лиможа-Леопольда-Не-пойми-кого:
– Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью, – с издевкой произносит он.
Эрцгерцог понимает, что сейчас не место и не время сводить счеты:
– Я промолчу и проглочу обиду, негодяй, ведь я…
Он не успевает договорить, потому что Бастард перебивает:
– Конечно, проглотишь, у тебя глотка широкая, это всем известно.
Иоанн тоже с нетерпением ждет, что Филипп ответит кардиналу Пандольфу.
– Так что ты ответишь кардиналу? – спрашивает он.
– А что он может сказать? Только согласиться! – фыркает Констанция.
Бланка Кастильская. Художник Eusebi Planas i Franquesa, 1869.
Тут и дофин Людовик подает голос:
– Отец, подумай, что лучше: получить проклятие от Рима или потерять дружбу Иоанна, которая вообще-то немного стоит? Какой вариант менее опасен для Франции?
– Само собой, папский гнев, – подсказывает Бланка.
Странная позиция. Девушка, рожденная и воспитанная в католической Испании, вдруг говорит, что папский гнев менее страшен, нежели разрыв союза с Англией? Объяснение тут может быть, как мне кажется, только одно: Бланке очень хочется замуж за Людовика, но она понимает, что если сейчас папаша жениха рассорится с Иоанном и Элеонорой, то есть с ее дядей и бабушкой, то свадьбы ей не видать как своих ушей. Фиг с ней, с анафемой, лишь бы Филипп и Иоанн продолжали дружить.
Констанция негодует:
– Осторожнее, дофин, твоя невеста тебя с толку сбивает. Не слушай ее!
– «Не голос правды говорит в принцессе – нужда ее», – честно признается Бланка.
Переводим на понятный прозаический язык: «На самом деле я, конечно, уверена, что ничего ужаснее отлучения от церкви быть не может. Но в данных обстоятельствах я вынуждена занимать другую сторону и голосовать за единство Филиппа и Иоанна, потому что от этого зависит моя личная жизнь».
Тут Констанция разражается гневной тирадой на тему противопоставления «правды» и «нужды», иными словами – общественного и личного.
– Если для тебя нужда (то есть личное) важнее правды (общественного) и ты готова пожертвовать правдой во имя нужды, то ты должна понимать, что правда воскреснет, если кончится нужда. Откажешься от личных интересов – воцарится прекрасная и высокая правда, а будешь зацикливаться на личном – и никакой правды и справедливости не получишь.
В общем, «прежде думай о родине, а потом о себе». Мы это проходили.
– Что-то Филипп долго молчит, ничего не отвечает, – замечает Иоанн.
– Давай же, Филипп, отвечай, как должен, – торопит короля Констанция.
– Король, перестань сомневаться и ответь, – вторит ей эрцгерцог.
– А ты набрось телячью шкуру, трус, – ехидничает Бастард.
Ну да, что-то он долго молчал, мы уже соскучились…
Наконец, Филипп открывает рот.
– Даже и не знаю, что сказать. Не могу решить.
– Ну уж скажи что-нибудь, только помни обо всех моральных тяготах отлучения от церкви, – говорит Пандольф.
– А вы бы как поступили на моем месте, святой отец? – спрашивает Филипп. – Мы с Иоанном только что договорились и пожали друг другу руки. Это означает мир для наших королевств, сохранение тысяч жизней, спокойствие и стабильность в наших странах. Теперь мы должны все это разрушить и снова начать воевать, проливать кровь. Вы же священник, божий человек, как вы можете толкать нас на такое? Придумайте что-нибудь, найдите выход, и мы будем вам благодарны по гроб жизни.
Но Пандольф непреклонен. Никаких компромиссов!
– То, что хорошо для Англии, плохо для всех остальных. К оружию, Филипп, иначе на своей шкуре прочувствуешь, что такое проклятие матери-церкви! Уж лучше бы ты держал змею за жало, чем пожимал руку Иоанну.
Ох, какие воинственные, оказывается, были служители церкви! А мы-то думали, что они за мир и дружбу…
– Руку могу отнять, а верность – не могу, – отвечает Филипп.
Пандольф произносит длинную речь-наставление, суть которой сводится к тому, что если пообещал сделать что-то плохое или неправильное, а потом обещание не выполнил, то это даже хорошо. Поклялся быть верным злому человеку и нарушил клятву – молодец. «Ложь исцелится ложью – так огнем огонь врачи смягчают при ожогах». Ну, типа «подобное лечится подобным».
– Примешь правильное решение, изменишь клятве, которую дал Иоанну, – мы тебя поддержим молитвами, а если нет – мы тебя проклянем, – резюмирует кардинал.
Эрцгерцог готов последовать совету кардинала и призывает к мятежу.
– Ты снова за свое? – вспыхивает Бастард. – Заткнуть бы рот тебе телячьей шкурой!
– Отец, к оружию! – кричит дофин Людовик.
Бланка в отчаянии: бракосочетание накрывается!
– Ты собрался воевать в день нашей свадьбы? Да еще против родственников твоей жены? Ну, давай, действуй, пусть за свадебным столом сидят одни покойники, а музыканты будут играть похоронный марш. Я тебя умоляю: услышь меня, не воюй с моим дядей!
Констанция пытается перехватить инициативу и повлиять на молодого дофина:
– Не иди против церкви!
Но Бланка не уступает:
– Вот теперь я и увижу, любишь ты меня или нет. Что для тебя важнее?
– Для него важнее честь, – уверенно парирует Констанция.
А Филипп так и стоит молча, ничего не говорит.
– Пап, ты такой спокойный, а ведь надо решение принимать, – обращается к отцу дофин.
Тут и Пандольф снова вставляет свои три копейки:
– Я на тебя наложу проклятие, – предупреждает он Филиппа.
И король Франции, наконец, решается.
– Мы – враги, Иоанн, – произносит он.
Интересно, как? Решительно и твердо? Или выдавливает из себя слова через силу? Смущенно и виновато или с полным осознанием собственной правоты? Вот уж раздолье актеру, который будет играть эту роль!
– Ну наконец-то! – радуется Констанция. – Ты снова стал нормальным мужиком.
– Эх, французы, – удрученно вздыхает Элеонора. – Все ваши клятвы – сплошной обман.
Иоанн рассержен и открыто угрожает Филиппу:
– И часа не пройдет – ты горько пожалеешь о своем решении.
– Ничего, пройдет время – и ты сам раскаешься, – вторит ему Бастард.
Бланка горько сетует: день начинался так прекрасно – и заканчивается крахом всех надежд.
– А мне-то что делать? Чью сторону принять? Если буду молиться о победе мужа, значит, буду тем самым молиться о смерти дяди. Встану на сторону дяди и бабушки – пойду против мужа. Чем бы ни кончилась эта война, я буду в числе проигравших.
– Твое, подруга, счастье только рядом со мной, – заявляет Людовик.
– Нет мне в жизни никакого счастья, – печально констатирует девушка.
Иоанн отправляет Бастарда стягивать войска и гневно объявляет Филиппу, что готов начать бой. Филипп не остается в долгу и отвечает угрозами.
- Предыдущая
- 12/17
- Следующая