Ванька 11 (СИ) - Куковякин Сергей Анатольевич - Страница 15

Что такое случилось-то? Я перебирал вариант за вариантом. Отбрасывал их один за другим.

А, может это опять Никола Тесла экспериментирует? С него станется… Судя по тому, что я о нём читал, мог он такое устроить, а что в Париже случилось — неожиданное последствие его опытов.

Что угодно такой может сотворить. Ну, нормально ли, если перед тем как войти в какое-то здание, он его три раза вокруг обходит? Руки три раза подряд моет? Использует восемнадцать носовых платков, чтобы вытереть обеденный стол и все столовые приборы перед каждым приемом пищи? Перед тем, как положить еду в рот, вычисляет её объем на вилке или в ложке? Не говоря уж о том, что рассчитывает объем чашки или тарелки, что сейчас перед ним находятся. Спит по два часа, а остальное время работает, работает, работает…

Может и не сам он, а кто-то из его ассистентов случайно какую-то из его загадочных машин в действие привёл?

Газеты сообщали ещё, что очень Тесла чувствителен к внешним раздражителям. Звук грома слышит за тысячу километров, различают его уши тиканье карманных часов за три комнаты или как на таком же расстоянии муха на стол приземляется. Звук локомотива за пятьдесят километров для него звучит как оглушающий. Проблемы у него с нервными срывами — огромные.

Натащил к себе в кабинет Сормах часов, тикают он все разом в одном месте и за тысячи верст Теслу раздражают. Не бывает такого? А, чтобы маятники вдруг качаться перестали, бывает?

Или, довёл до ума Тесла свою идею с лучами смерти? Хотел же он их создать, чтобы останавливать войны. Даже чертежи устройства в нескольких вариантах демонстрировал. Не понравилась ему наша мировая революция, озлился он на неё и вдарил по Парижу, а может ещё и по другим местам. Что сейчас в Москве или Берлине творится? Да, даже на соседней улице?

Нет, про Николу Теслу, это я так, от своей больной головы… Однако, этот вариант был ещё ничего. Я ведь и про инопланетян даже подумал. Чем я хуже того же Теслы. Ему можно открыто говорить о враждебных инопланетных существах, которые сейчас на Земле присутствуют, а мне — и подумать нельзя?

Из глупого думанья меня вывел стон.

Вот не думал, что меня такой звук обрадует!

Стонут, когда больно, плохо, а сейчас я стону обрадовался.

Стонал Сормах.

Слава тебе, Господь!

В себя начал Николай приходить!

— Коля, как ты?

Я за плечо Сормаха потряс.

— Сам как думаешь? — довольно связно и разборчиво, целой фразой ответил мне военный комендант Парижа.

— Вот и хорошо, вот и здорово… — от радости зачастил я.

В порядке мозги у Николая, а это о многом говорит. Оклемается он, дай время.

— Погоди, сразу не вставай. Полежи немного, — остановил я Сормаха. — Давай без резких движений, всё плавненько, плавненько…

Мне самому даже как-то полегчало. Одному-то плохо, а сейчас мы вдвоем со знатным большевиком любые горы свернем и реки вспять повернём, на Марс космические корабли отправим…

— К телефону тогда сам подойди, а я ещё полежу.

Чёрт…

Что-то я совсем в свои мысли ушел, на то, что аппарат на столике у стены чуть ли не подпрыгивает, внимания не обращаю.

— Сейчас, сейчас, а ты полежи ещё…

Глава 25 Разговор с Москвой

— Слушаю.

— Вы какого лешего не отвечаете!!!

Голос Крыленко, что нёсся из телефонной трубки, был злой-презлой, а ещё и испуганный.

Мне, если честно, это сейчас было по барабану. Таблеточку бы принять от головной боли…

— Николай, чего молчишь⁈ — надрывался главковерх.

— Товарищ Крыленко, это не Сормах.

Пару секунд трубка хранила молчание.

— Нинель, ты это?

Узнал меня главковерх… Ну, хоть это радует.

— Я, Николай Васильевич.

— Товарищ Красный, трубку Сормаху передай.

Крыленко вдруг с дружеского перешел на весьма официальный тон. Раньше с ним такое тоже бывало.

— Не может он подойти, плохо ему совсем.

— Вы там чем занимаетесь?!!

Далее последовала череда непечатного.

Мля… Вот такого за главковерхом не водилось.

— Товарищ Крыленко, у нас тут что-то непонятное.

Не очень связно я доложил главковерху про маятники и всё прочее.

— Вы там, что, опять пьёте?!!!

Крыленко проорал так, что у меня чуть барабанная перепонка не лопнула.

Сразу и пьете… Что, пьяницы мы какие… Причем, опять. Да, не водится совсем за нами такого.

— Если бы… — совсем не как полагалось ответил я. — Тут такое творится.

Крыленко на том конце провода замолк. Из трубки неслось только его дыхание. Как будто главковерх пытался успокоиться и глубоко-глубоко делал сейчас вдохи и выдохи.

— Ты, это, Нинель, извини… — главковерх замолк. — Тут такое творится.

Во, мои слова повторил… Один в один.

Что творится, Крыленко не озвучил. Такое, и всё. Без подробностей.

Я продолжал стоять с трубкой в руке.

Сормах во время моего разговора по телефону пытался подняться с пола, лицо его покраснело, на лбу выступил пот.

Я махал ему рукой — лежи мол, не вставай пока. Толку-то от тебя…

— Передай, Нинель, Николаю Гурьяновичу, что сутки уже почти мы не можем ни с одной частью во Франции связаться, ни с одним городом. Вы первые ответили…

Тут главковерх опять замолчал и свои вдохи-выдохи начал делать.

Задышишь тут…

— Слушаешь ты меня? — возобновил главковерх разговор.

— Слушаю, слушаю, — ответил я в трубку.

— Так вот, связи нет, а товарищи из Коминтерна сообщают, что британцы через пролив к вам переправляются большими силами.

Точно, не в себе Крыленко… Мне-то зачем он такое говорит? Сормаху бы — понятно, а мне?

— Срочно проясняйте обстановку и докладывайте, — главковерх сказал и опять из трубки было слышно только его дыхание.

— И, ещё…

Тут Крыленко запнулся, начал говорить, а потом на ум ему пришло — стоит ли до меня такое доводить.

— Во Владимира Ильича стреляли, — наконец договорил он начатое.

Ни себе чего! Одно к одному!

— Как он? — вырвался у меня вопрос.

— Жив, — не обрадовал меня подробностями Крыленко.

— Трубку дай.

Рядом со мной стоял Сормах. Его покачивало, но руку за телефонной трубкой он тянул.

— Дай, — повторил Сормах.

Я передал ему трубку.

Крепок знатный большевик! Только что еле жив был, а уже командует. Точно, гвозди из таких людей можно делать и крепче их в мире не будет.

Военный комендант Парижа разговаривал с главковерхом гораздо дольше меня. Слов произносил мало, всё больше только кивал. Крыленко доводил и доводил до него необходимое.

— Понял. Сделаю.

Сормах положил трубку на аппарат.

— В Ленина стреляли… — проговорил он не поворачиваясь ко мне.

— Знаю уже.

— Дела…

Я помог Сормаху добраться до кресла. Разговор с Москвой словно все силы из него высосал.

— Нинель, я посижу немного, а ты посмотри, что там…

При этом он махнул рукой в сторону выхода из своего кабинета.

За дверью на полу опять лежали два его охранника. Я наклонился к одному.

Дышит! Слава тебе Господи! Пусть редко и не глубоко, но дышит. Значит — жив. Покойнику кислород не нужен, без него он хорошо обходится.

Я по профессиональной привычке, даже не думая, проверил ещё и пульс у красноармейца. Он был такой же слабенький, как у Сормаха, когда я начал выяснять его состояние.

Чем же они по нам ударили, англичане эти долбанные?

То, что это островитяне сделали, я теперь не сомневался. Ударили, а сейчас на материк переправляются. Ещё и на товарища Ленина покушение устроили. Укололи отравленным кинжалом нас в самое сердце.

Ну, будем надеяться на лучшее, оклемаются бойцы. Придут в себя. Сормах, вон довольно быстро в себя пришел. Правда, мои золотые зверьки ему в этом помогли.

Часовой у двери в Люксембургский дворец уже пытался руками двигать. Глаза у него ещё были закрыты, но рукой он как бы что-то пытался отыскать. Наконец, пальцы красноармейца нащупали винтовку и сомкнулись на ней.