Тоннель - Вагнер Яна - Страница 99

Доктор вспомнил про батюшкин трамадол, который тяжелым раздали всем, и вмешиваться не стал. Он был занят, и потом, у него-то в запасе оставалось целых шесть или восемь часов без страданий и криков. Инженер из Тойоты был просто не обезболен и сейчас искал себе свой трамадол, а за это доктор не отвечал.

Женщина из Тойоты тоже была занята: обнимала красавицу химика в черном платье. У красавицы срезало дробью лоскут кожи со лба и вырвало клок волос, и жасмином она больше не пахла. Не дается перевязать, говорила жена-Патриот, ну хоть ты подержи ее, щас, дай-ка я замотаю.

— Просто надо найти щитовую, — сказал инженер, и с ним больше никто не спорил.

— Щитовую... — вздохнул анонимный его оппонент с забинтованным локтем. — Это где ж ее тут искать-то? Как она выглядит хоть вообще?

— Как, как, — отвечал владелец УАЗа. — Коробка такая железная, внутри автоматы.

— На даче у тебя коробка, — сказал инженер. — А тут целая комната должна быть. Нужно найти дверь.

Заявление это восторга не вызвало.

— Да нашли уже вроде, спасибо большое, — сказал забинтованный хмуро.

— Должна быть еще, — упрямо сказал инженер. — Мы возьмем инструменты и пройдем всё снова, как следует.

— Ну пошли, чё, — сказал Патриот, поднимаясь, и вот тут возник-таки новый и довольно яростный спор, потому что (в отличие от инженера) дети у владельца УАЗа, между прочим, сидели вот они, собственные, родные, и наверно уж искать неизвестно чего в темноте пускай тоже бегут другие, у кого, между прочим, детей тут нету.

Инженер при этих словах лицом почернел, а жена его вскинула голову и стала ждать, вдруг он что-нибудь скажет, хоть что-нибудь. Стало тихо, и лампы на потолке не жужжали.

— А она типа это, как выглядит? — вдруг раздался юный взволнованный голос. — Просто есть там, короче, дверь, ну как — дверь, просто в стенке железяка такая, короче. Мы подергали, не открывается.

— В какой стенке? — быстро спросил инженер оборачиваясь. — Где?

Раздавался голос из кучки смуглых бородачей, сидевших кружком у границы света и тьмы, и его обладатель, молодой, в олимпийке с надписью «РОССИЯ», тоже поднялся на ноги и махнул рукой куда-то в сторону въезда.

— Мы за одеялами, короче, ходили, — сказал юный бородач смущенно и затем пояснил, что у брата в фургоне «OZON» была целая типа коробка турецких одеял, полотенца там, всякие тряпки, тудым-сюдым, а в стене за фургоном обнаружилась тоже, короче, дверь, но с другой, внутренней стороны, не написано ничего и закрытая, мы подергали.

— Подергали?.. — повторил инженер, и лицо у него опять нехорошо изменилось. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:00

Через сорок минут после выстрела, ровно в час пополуночи в пассажирском автобусе № 867 Руза — Кунцево оказались два человека с почти одинаково разбитыми лицами. Первый, худой и темноволосый, находился там уже добрую четверть часа, потому что (старлей был прав) направился туда сразу, как только у двери начались суматоха и крики. Он устроился на длинном заднем сиденье, с наслаждением вытянул ноги и уснул быстрым жадным сном, каким спят, когда предстоят еще важные дела, а времени мало и надо восстановить силы.

А второй — рыжий, в резиновых тапках и мокрых горячих носках, добрался туда случайно, просто брел в темноте наугад, спотыкаясь, потому что казалось ему, что за ним гонятся и, наверно, вот-вот догонят, и увидел вдруг свой автобус. Или даже почуял, хотя нос у него был сломан и запахов чувствовать он не мог, — а узнал все равно. Он устал, и больше идти ему было некуда.

Эти два человека могли бы друг друга и не заметить — в салоне автобуса, занавешенном изнутри платками, было слишком темно. Однако первый проснулся — легко, едва услышав шаги и дыхание, сел, поднял дробовик и тогда только понял, что темно теперь и за окнами, а раз так, его отдых закончился. За вторым же и правда гнались, а точнее — искали, и буквально минуту-другую спустя снаружи послышались голоса и злой кружок фонаря заскользил по цветастым платкам. В этом тусклом цветном свечении два человека с разбитыми лицами наконец разглядели друг друга, и худой беглец из патрульного Форда узнал молодого рыжего ополченца, в которого бросил недавно банку с горошком. А водитель автобуса своего обидчика не узнал и ружье свое у того в руках не узнал тем более. Он не помнил ружье и банку, только выстрел, и как этим выстрелом кому-то оторвало ладонь, и она лежала потом на асфальте по кускам, разбросанные мужские пальцы с черными волосками, а на среднем — мозоль от ручки.

Вон автобус его, закричали из-за платков, и рыжий водитель торопливо, на ощупь принялся пробираться вперед по проходу к застекленной кабине, потому что это было его место — кабина, там висела его фотография, телефон автопарка и лежали два яблока. А худой человек наклонился, сунул дробовик под сиденье и бесшумно выпрыгнул на асфальт через заднюю дверь. Обежал большую машину кругом и наткнулся на луч фонаря. Ну-ка, стой, сказали ему. Тут он, крикнул тогда худой, щурясь, здесь он, ребята, — и раскинул руки, как для объятия.

До кабины рыжий водитель автобуса не добрался, и, хотя людей было немного, может пять или шесть, сосчитать он их тоже не успел. Просто в темном салоне вдруг стало тесно, запрыгал страшный тот самый фонарь, и его окружили, схватили за майку, ткнули в грудь и толкнули сзади, сбили с ног. Дочку мою, услышал водитель автобуса, падая на грязный пол, сука, дочечку мою, — и ужаснулся сразу, и поверил, хотя сам помнил только про оторванную ладонь, ничего не запомнил после ладони. Он хотел им сказать что-нибудь, обязательно надо было что-то сказать, но зубы у него были выбиты, а рот полон крови, и оказалось, что говорить он не может. А потом все случилось как-то быстро — то ли его ударили снова, то ли, падая, он ударился сам — затылком об угол железной опоры кресла. В глазах у него вспыхнуло, и он попал наконец на свою Николину Гору, где поле и елки и садится солнце. ВТОРНИК, 8 ИЮЛЯ, 01:09

— Всё, зашивайте, — сказал доктор и уронил в банку из-под оливок последний кусок дроби.

В банке тяжело, приятно звякнуло. Женщина с Гомером Симпсоном на майке смотрела на доктора с обожанием. Кудрявая Алиса тоже смотрела на него с обожанием, иголка со вдетой ниткой была уже у нее в руке.

— Накройте его потом чем-нибудь, — велел доктор и поднялся на ноги. Надо было проверить того, с позвоночником, и мальчика, да, мальчика в первую очередь, и был еще кто-то с нехорошей рваной раной. Но сначала мальчик. В ушах у доктора немного стучало. Спина больше не болела, совсем.

Его самозваный госпиталь вдруг оказался большой, многолюдный, как будто за это короткое время увеличился вдвое и существовал уже сам по себе. Светился, гудел, передавал по рядам воду, бинты и турецкие полотенца.

И, в отличие от пары из Тойоты RAV-4, чиновница из Майбаха и семеро ее ополченцев тоже увидели именно госпиталь, хотя подошли к нему позже всего на каких-нибудь десять минут. А вот люди в госпитале увидели другое: на границе света и тьмы возникла вдруг странная группа с палками химических фонарей, испускавших нежное голубое сияние, и про фонари никто не подумал, а подумалось почему-то про джедайские мечи. И чиновницу тоже поначалу никто не узнал, так она была на себя теперь не похожа. Шла она во главе угрюмого своего отряда, как огромная Белоснежка, — босиком, в разорванных брюках, и на гномов с дробовиками ни разу не оглянулась, потому что забыла про них, а думала почему-то про девочку из Тойоты и как та просунула ей руку под локоть. Так что первым стала искать не доктора, за которым ее послали, а очкастого инженера. Инженер, однако, ушел три минуты назад искать щитовую, и заметил чиновницу именно доктор.

— Вам здесь что еще нужно, — сказал он своим новым уверенным голосом. — Уходите отсюда немедленно. Вон! — И весь его госпиталь повернулся за ним.

Сразу страшно и неразборчиво закричала жена убитого товароведа из «Пятерочки», за ней еще какая-то женщина. Кто-то вскочил, а кто-то тянул шею и спрашивал: что, кто там, кто это? Гнев растекался по вытянутому вдоль стены госпиталю медленно и неровно, от начала к хвосту. Как и там, у автобуса, он требовал выхода, удовлетворения. Только рыжий водитель маршрута Руза — Кунцево встретился с этим гневом один и с пустыми руками, тогда как ополченцев все-таки было семеро и к тому же они всё еще были вооружены, а госпиталь безоружен. Впрочем, выглядели ополченцы теперь неопасно, хмуро жались друг к другу и ружья не трогали, а у рослой их предводительницы вид и вовсе был странный, растерзанный, словно бы и она явилась за помощью. Стояла, опустив голубой свой джедайский фонарь к полу, и смотрела себе под ноги, пока крики не стали слабеть, — то ли знала, что они ослабеют, то ли было ей все равно, а затем сказала не очень даже и громко, что да, там у двери случилась трагедия. Ситуация вышла из-под контроля, и она, да-да, она лично готова взять на себя всю вину, если нужно и кому-нибудь станет легче, она готова, только это не имеет больше значения. Потому что давайте не будем себя обманывать, пожалуйста, сказала чиновница, и тут уже совсем замолчали, даже вдова убитого товароведа, не будем себя обманывать, времени почти не осталось. Говорила она не так, как у двери, — без напора, без чугунной начальственной спеси, как если бы спесь вся слетела с нее заодно с дорогими туфлями, — просто баба, еле живая, такая же грязная и в крови, босиком еще, ой, а ноги-то, гляньте, там стекла же, наверно, полно везде битого.