Король-одиночка - Дробина Анастасия - Страница 2
- Предыдущая
- 2/12
- Следующая
«Тебя обманули. Слава богу, хорошо живем».
Без малого десять лет он слышал от нее эту фразу.
Тереза умерла молодой, родив лишь двоих детей, не дожив и до двадцати семи. Только там, в больнице, Белаш узнал о ее болезни. У Терезы был порок сердца. Ей нельзя было переутомляться. Ей нельзя было рожать Славку. Ей ни в коем случае нельзя было танцевать. Все это рассказала Белашу пожилая суровая докторша:
«О чем вы думали? Какая сцена?! Вы в своем уме, молодые люди? С этим ей дома надо было сидеть и носки вязать!»
Он молчал. Что тут можно было ответить – что он, старший брат, даже не догадывался ни о чем?
К умирающей пустили одних мужчин – на этом настоял Белаш. Тереза всю жизнь ненавидела бабьи истерики. Петька сидел на полу у ее койки, настороженно смотрел на набившихся в палату братьев жены. Никто из них не заговорил с ним. Лицо Терезы на больничной подушке казалось высохшей маской. Воспаленные глаза остановились на старшем брате.
«Белаш…»
«Я слушаю тебя».
«Не отдавай ему детей».
Он сперва подумал – ослышался. Отстранив Петьку, встал на колени рядом с больничной койкой, наклонился к сестре:
«Что ты сказала?»
«Возьми детей. Не отдавай ему. Поклянись…»
Белаш думал лишь несколько секунд.
«Клянусь».
Она умолкла, закрыв глаза. Случайно Белаш взглянул на Петьку. Такого ужаса на человеческом лице он не видел никогда. Ужаса и облегчения – когда Петька понял, что жена больше ничего не скажет. Белаш так и не узнал, что происходило между ними в эти десять лет. Расспрашивать Петьку не хотелось: Терезу было уже не вернуть. На похоронах он сказал зятю:
«Детям у нас будет лучше. А ты уезжай».
По физиономии Петьки было видно, что он не ожидал так дешево отделаться. Больше Белаш никогда его не видел.
Марии, старшей, было тогда девять, и все говорили: вылитая мать. Ее и Славкино детство прошло за кулисами, и Белаш, еще надеявшийся выбить из их голов сцену, быстро понял: не выйдет. Девчонка уже умела плясать «венгерку», распевать «Очи черные» и делать реверансы. С ее шестилетним братом было не легче: если по дому разносился дикий рев, это означало лишь одно: у Славки отобрали гитару. Утешаться можно было лишь тем, что дети действительно были талантливы. И когда подросшая Мария объявила, что хочет работать в ансамбле, Белаш скрыл недовольство и заставил замолчать родню. Отныне он мог только помогать племянникам – и делал все, что было в его силах.
Марию тоже рано начали сватать, и Белаш, до этого успешно выдавший замуж четверых собственных дочерей, не думал, что с ней могут быть проблемы. Первая достойная, на его взгляд, партия появилась, когда Марии было пятнадцать. В их дом приехали гости – дальние родственники из Молдавии. Тогда еще называлась спекуляцией и преследовалась самая невинная перепродажа вещей и косметики, но эти молдаване были удачливы: золотые серьги у их жен свисали до плеч. Вечером собралось большое застолье. Марию, торопившуюся на концерт, удержали дома, заставили петь. Она покорилась лишь из уважения к дяде.
«Ай, да не вечерняя…» – выводила Мария, не поднимая ресниц, дрожа от ярости. У молодого парня, напротив, медленно раскрылись глаза и рот. На следующий день он прислал родителей – сватать.
Впоследствии Белаш благодарил бога за то, что не дал слова сразу, в самых изысканных выражениях попросив разрешения подумать. Вечером он пришел в спальню племянницы. Мария вертелась перед зеркалом, примеряя новый костюм – пунцовую гору оборок, блесток и шелка. Двенадцатилетний Славка сидел тут же, на диване с гитарой в обнимку. Белаш велел ему выйти, и они с Марией остались одни.
«Девочка, послушай меня…»
«Да, како, слушаю… – не глядя на него, Мария вгоняла в волосы шпильки. – Ничего, что я переодеваюсь? Знаешь, у меня сегодня сольная программа! Четыре пляски – моих, три романса! Девчонки от зависти загибаются, но мне-то наплевать! Мне дядя Коля сказал, что буду первая солистка! Только бы не опоздать… Сколько уже времени?»
«Тебя сватают. За Лаци. Пойдешь?»
Мария перестала улыбаться. Их глаза встретились в зеркале.
«Лаци? Который это? Тот, кудрявый?.. Нет, не пойду».
Белаш знал, что мог бы и не спрашивать ее. Мог сам дать согласие молдаванам, назначить день свадьбы, пригласить родню – и лишь после этого ввести Марию в курс дела. Она бы не осмелилась противиться – по крайней мере он думал так до сих пор. Но сейчас, встретившись в зеркале с недобрым взглядом племянницы, он вспомнил о Терезе. И задал лишь один вопрос:
«Почему?»
Лицо Марии стало удивленным. Она пожала плечами:
«Не хочу».
Она любила и уважала его – в этом Белаш был уверен. Такой ответ не был ни вызовом, ни наглостью. Просто Мария сказала правду, и в этот день Белаш впервые подумал, что счастливой ей не быть.
Потом были другие – поляча, кэлдэраря, ловаря, торговцы, артисты, деловые… Мария отказывала всем. Валя, жена Белаша, хваталась за голову:
«Почему ты ей разрешаешь? Не цыган, не понимаешь?! Еще год-два – и кто ее возьмет?»
Славка, всегда державший сторону сестры, хохотал:
«Тетя Валя, цыган пожалей! Кто с ней свяжется – часу не проживет!»
Сама Мария формулировала коротко:
«Лучше в девках просидеть, чем пустяком утешиться». И продолжала носиться по концертам. К тому времени они со Славкой уже жили отдельно. Мария настояла на этом, и Белаш не спорил: концерты кончались поздно, возвращаться из Москвы в Орехово-Зуево каждую ночь было лишь напрасной тратой времени. Но с Графом она все же познакомилась в доме дяди.
Графу тогда было чуть больше двадцати, но дела он проворачивал такие, что люди крестились, рассказывая о них. Он не боялся связываться с не цыганами, торговал иконами, золотом, снабжал наркотиками все Крымское побережье и примеривался к Москве. Белаш дал ему такую возможность: парень нравился ему, его деловой хватке можно было только позавидовать. На людскую зависть Белаш списывал и все сплетни цыган о Графе: шляется по девкам, не женится, опозорил чью-то дочь и, главное, вывернулся из этого живым… Уже тогда его называли лугняри [6]. Все это сразу вспомнилось, когда Граф явился свататься. Первым делом на ум пришло: судьба, что ли? Тереза выскочила за русского цыгана – и что хорошего получилось? Не хватало еще мучиться и девочке… Разумеется, Белаш не сказал этого вслух, но Граф, кажется, догадался и улыбнулся, сверкнув зубами:
«Мария согласна».
Белаш беспокоился, что Граф приведет жену жить в свою семью и заставит гадать, но, к счастью, молодые поселились отдельно. Белаш, помня жизнь сестры, уже не попадался на счастливый вид племянницы и настойчиво расспрашивал: не обижает ли ее муж? Не поднимает ли на нее руку, не ходит ли на сторону? Мария была вся в мать и только шутила:
«Я цыганка, како! Он – хозяин, ему – велеть, а мне – терпеть!»
Лишь однажды у нее с досадой вырвалось: «Хочет, чтоб я петь бросила…» Белаша это не удивило: напротив, он не мог понять, почему парень не настоял на этом сразу. В глубине души он надеялся, что Мария послушает хотя бы мужа: оставит сцену, будет сидеть дома, как нормальная цыганка, начнет рожать детей… Какое там! Она и слышать ничего не хотела. И – пропадала на концертах, ездила с братом на гастроли, пела ночами в ресторанах, словно ей не хватало денег. Граф уже начал в открытую жаловаться, что жена позорит его, и, не стесняясь, ходил к проституткам. Белаш понимал, что парень прав, попробовал поговорить с Марией – та вспылила:
«Знал, кого брал! Я его предупреждала! Недоволен – пусть к своим девкам катится!»
Впервые она вышла из себя при разговоре с дядей, и Белаш догадался, что дела плохи. А через месяц грянуло несчастье.
Он до сих пор не знал, что на самом деле стряслось в ту ночь. О случившемся он услышал от Графа. Тот явился к нему без звонка, на рассвете и, черный от ярости, объявил, что получил в жены шлюху. С ним приехали шесть человек его друзей, которые хором поклялись, что видели все своими глазами: Мария собиралась лечь в постель с каким-то гаджо.
6
Лугняри – бабник, потаскун.
- Предыдущая
- 2/12
- Следующая
