Остров душ - Пуликси Пьерджорджо - Страница 26

Она вернулась домой, убежденная, что Морено еще в постели: поездка в Карбонию утомила его, и он вернулся, охваченный странным смятением. Он не хотел говорить ей почему, но Грация была уверена, что это как-то связано с делом. Она была удивлена, увидев его за кухонным столом, рассматривающим фотографию.

– Эй, все в порядке? – спросила Грация, поглаживая его плечо. Морено смотрел на старые черно-белые изображения.

– Не знаю. Сегодня вроде бы все шло чудесно, но тут… память начала шутить надо мной. Я выглядел идиотом, – почти запинаясь, пробормотал он.

– Перед кем? Перед коллегами?

Морено кивнул. Он казался хрупким и испуганным, как ребенок, попавший в чужую реальность, где все ему незнакомо.

– Может быть, ты просто устал, милый…

– Нет, к сожалению, нет. Как будто вещи выцветают. Иногда мне кажется, что я все вспоминаю урывками… Мне страшно, Грация. Я боюсь потерять контроль… даже забыть самого себя…

Женщина обняла его и попыталась успокоить.

– Морено, после стольких лет, может быть, пришло время оставить эту историю? Это она тебя убивает… Предоставь Маре и Еве разобраться с этим. Мне кажется, они хорошие люди. Ты им доверяешь?

– Да… Но, боюсь, они мне не доверяют. Думаю, они поняли, что дело не только в опухоли.

– Я верю, что ты наконец нашел нужных людей. Ты должен рассказать всю правду, а затем оставить все на их усмотрение. Ты должен думать о том, чтобы позаботиться о себе сейчас; ты больше не можешь позволить себе так болеть.

– Я знаю… мне жаль, дорогая. Прости, что заставил тебя жить с этим.

– Я терпела, потому что люблю тебя, Морено, – сказала Грация, гладя его изможденное лицо. – Но теперь достаточно. Я боюсь за тебя. Если ты продолжишь так себя ругать, это не принесет пользы ни тебе, ни тем более мне. Мы одни, ты же знаешь.

Он кивнул, вытер заплаканные глаза и встал. Оказавшись в постели, женщина почти сразу уснула, а Морено не мог. В его голове роились мысли.

«Мне предсказывали утрату ясности мысли и концентрации внимания, но я не думал, что это случится так быстро, – подумал он. – Если я потеряю всю имеющуюся у меня информацию по делу, как же они его раскроют?»

Стараясь не разбудить жену, Морено выскользнул из-под одеяла и, словно во сне, направился в свой кабинет. Он взял новый блокнот и, напуганный мыслью, что болезнь сотрет его воспоминания, стал просеивать разорванную память и записывать все, что помнил о ритуальных преступлениях.

Когда сознание Долорес вернулось из коматозного состояния, она поняла, что больше не ощущает своего тела. Как будто кто-то притупил ее чувства. Она ощущала угрозу, но не могла пошевелить ни мускулом, и не из-за сковывающих ее веревок: тело перестало сопротивляться, и она позволила утащить себя вниз, отдавшись плену темноты.

– Мама… – молилась Долорес, цепляясь за эти последние мгновения сознания.

Больше всего ее мучила мысль о матери. Внезапно она поняла, что не выживет, что никогда не покинет живой это место, где ее держали в заточении, а это значит, что она никогда больше не увидит маму. Ее разрывало на части от мысли, что они расстались на плохой ноте. Долорес бросала в нее ядовитые слова, о которых начала сожалеть уже через несколько секунд. Из-за стыда и невозможности забрать эти слова обратно, извиниться перед матерью, она ушла из дома, так и не сообщив больше о себе.

«Возвращайся домой, глупышка», – услышала она голос матери.

– Я не могу… – еле слышно сказала девушка. – Прости меня, мама.

Мысли и сознание снова распутались, угасая, как пламя свечи, пока не пропали в мимолетном клубе дыма.

Перед ней снова предстала слепая ночь, и когда Долорес почувствовала ее ледяное объятие, она сдалась без сопротивления.

Когда Сара оставалась спать с отцом в их старом доме, у них был свой особый способ желать друг другу спокойной ночи – ведь отец был против, чтобы девочка пользовалась мобильным телефоном. Обе, вооружившись электрическими фонариками, светили из своих окон: Сара – из дома на вершине скалы, Мара – снизу, из домика, находившегося за пределами городских стен. Одна вспышка значила: «Ты в порядке?» Две вспышки, чтобы ответить «да». Три, чтобы пожелать спокойной ночи. Четыре вспышки: «И тебе, мама».

Стоя на веранде в ожидании, пока дочь наденет пижаму и почистит зубы, чтобы попрощаться, Мара Раис играла с фонариком и думала о своей напарнице. За те два дня, что они провели в тесном контакте, она не сделала всего, что могла, чтобы успокоить ее и дать ей почувствовать себя la beni benida, желанной гостьей: потому что не доверяла ей и прежде всего потому, что не любила навязываться. Она привыкла работать самостоятельно, ни к кому не обращаясь. А ей дали напарницу с континента, и это было невозможно переварить, особенно после ее последнего неприятного опыта. Ее предала коллега, которая была свидетелем, как домогались Мары. Вместо того чтобы встать на ее сторону, коллега выступила в защиту квестора, добившись повышения в звании. С того дня единственной женщиной, которой Раис доверяла, стала ее мать. Не могла она доверять и дочери, так как та постоянно врала ей о своих домашних заданиях.

Ева оказалась не сварливой и не надменной, как опасалась Мара, а, наоборот, всегда шутила, стремясь поскорее разорвать ту оболочку чопорности и официальности, которую накладывала на них работа. К счастью, им не пришлось меряться членами, как это, вероятно, произошло бы между мужчинами. Они были всего лишь двумя женщинами, отодвинутыми системой на обочину, и им нужно было быстро научиться рассчитывать друг на друга, если они хотели спокойно ужиться в этой сложной ситуации. Мара пыталась понять Еву, узнать больше о ее жизни, но это было все равно что ловить угря голыми руками: Кроче ускользала при каждой попытке. По крайней мере пять или шесть раз Мара видела, как сотовый телефон миланки вибрировал при входящем звонке, но Ева всегда сбрасывала звонок, не перезванивая. Мара никогда это не комментировала, но внутри себя отметила это, а также вспышку боли, смешанной с гневом, которая застилала взгляд ее напарницы каждый раз, когда их прерывал звонок мобильного телефона.

«У тебя есть знакомые и старые коллеги в полиции Милана. Все, что тебе нужно сделать, это отправить сообщение или позвонить, чтобы узнать о ней больше, – подумала Мара. – В конце концов, если вам приходится работать вместе, ты должна уметь доверять. А чтобы можно было доверять, нужно знать, кто такая эта металлистка[85] на самом деле и зачем ее сюда прислали. Внешность обманчива. Тебя уже однажды обманула коллега… Хочешь снова рискнуть?»

Первая вспышка фонарика отвлекла ее от этих мыслей. Мара улыбнулась и ответила девочке, спросив ее на их языке, все ли в порядке. Сара ответила «да», и они пожелали друг другу спокойной ночи.

Мара просмотрела последний выпуск региональных новостей в поисках информации об исчезновении Долорес, но журналистка даже не упомянула об этом; поэтому она просмотрела несколько местных интернет-ресурсов, но и там ничего не нашла. Она уже собиралась выключить все и пойти спать, когда мобильный телефон завибрировал: новое сообщение. Это ее подруга ответила на вопрос, свободна ли мансарда, которую та сдавала весной и летом. «Конечно! Если хочешь, я могу показать тебе ее утром», – было написано в сообщении.

Мара переслала сообщение своей напарнице и спросила ее, не хочет ли она к ней зайти. Через несколько секунд пришел ответ Евы: «Да», сопровождаемый смайликом.

Мара покачала головой и назначила встречу на следующий день. «Два дня – это пустяк… Дай ей еще немного времени», – подумала она, готовясь ко сну и закрывая на данный момент вопрос о запросе информации о своей коллеге.

Массируя лицо и нанося ночной крем, Мара Раис была пронизана страхом перед тем, что не сможет уснуть ни на секунду: как бы она ни старалась стереть образы, которые Баррали показывал им, они всегда возвращались на поверхность с их таинственным грузом, повергающим в тревогу.