Книга, в которой исчез мир - Флейшгауэр Вольфрам - Страница 8

• Предыдущая
• 8/88
• Следующая

— Но о нем как-то заботятся? — спросил Николай.

— Да, конечно. Есть шахта, которая соединяет библиотеку и находящуюся в подвале кухню. Но в последние два дня корзина с едой возвращается в подвал такой же, какой ее отправляли. Граф не притрагивается к пище.

Николаю потребовалось несколько секунд, чтобы понять, чего же хочет от него Зеллинг: видимо, ему придется поставить диагноз, не видя больного.

Тем временем Зеллинг принялся описывать картину состояния здоровья графа Альдорфа. Очевидно, камергер знал, о чем говорил, хотя и посещал лекции по медицине всего лишь в течение одного года. Николай задавал встречные вопросы, ответы каждый раз были точными и настораживающими, и положение, видимо, было действительно серьезным.

Зеллинг прервал свой рассказ, когда открылась дверь.

— Ах, вот и вы, господин Калькбреннер, — сказал он. Человек, вошедший в комнату, не произнес в ответ ни слова, но тем не менее протянул Николаю руку. Потом он коротко кивнул Зеллингу и, тяжело отдуваясь, опустился в кресло, которое отчаянно заскрипело под его тяжестью. Калькбреннер превосходил Зеллинга не только возрастом, но также весом и размерами живота. У Николая сразу же создалось впечатление, что эти два человека недолюбливают друг друга. Как бы то ни было, вряд ли можно было найти двух столь непохожих людей. Камергер Зеллинг казался учтивым и сдержанным человеком. Он избегал смотреть в глаза собеседнику, но у того тем не менее возникало ощущение, что он является предметом сердечной заботы камергера. Всем своим поведением он создавал впечатление ненавязчивой деликатности. Казалось, что Зеллинг, если его попросят, может немедленно раствориться в воздухе. Напротив, Калькбреннер — всем своим видом — излучал угрожающую энергию, которая, казалось, может воспламенить самый воздух, окружавший его. Он испытующе смотрел в лицо собеседнику своими глубоко посаженными глазками и при этом тяжело и шумно дышал. Должность ближайшего графского наперсника, бывшая не чем иным, как должностью управляющего, при его комплекции и не слишком дружелюбной физиономии, коими наградила его природа, скорее всего была ему по нраву, и он легко с ней справлялся.

— Где Циннлехнер? — грозно спросил он Зеллинга.

— Я послал за ним, — ответил камергер. — Сейчас он будет здесь. Я объяснил положение лиценциату Рёшлаубу, и…

— Нет никакого особого положения, — перебил Зеллинга управляющий.

Камердинер сдержался, овладел собой и после короткой паузы снова заговорил:

— Лиценциат Рёшлауб разделяет мою точку зрения. Граф Альдорф находится в смертельной опасности, не так ли?

Калькбреннер перевел сварливый взгляд на Николая, который не знал, как реагировать.

— То, что я услышал относительно состояния здоровья графа, — Рёшлауб решился осторожно поправить камердинера, — действительно внушает некоторые опасения. Но я не могу сказать, насколько смертельна угрожающая графу опасность…

— Видите, — рявкнул Калькбреннер. — А я, по-вашему, должен подставлять свою голову. Вы знаете законы этого дома не хуже, чем я. Никто не смеет войти туда без ясно выраженного приказания самого графа. Ни при каких обстоятельствах. Никогда!

Зеллинг, сохраняя невозмутимость, снова повернулся к Николаю:

— Лиценциат, скажите, сколько времени может выдержать без воды и пищи больной, страдающий лихорадкой?

Калькбреннер сложил руки на груди и засопел, не сказав, однако, ни слова, хотя и смерил лиценциата недовольным взглядом.

Николай все сильнее ощущал двусмысленность своего положения. Он не понимал, что здесь происходит. Зачем его вообще сюда привели? Больной господин удалился в библиотеку, в которую никто не смеет войти. Возможно, что граф Альдорф своим же собственным распоряжением поставил себя в опасное для жизни положение. Все это напоминало о средневековом обычае, согласно которому к упавшему с коня королю нельзя было подходить до тех пор, пока не находился подданный достаточно высокого ранга, имевший право оказать помощь государю. Этот обычай стоил жизни не одной коронованной особе. Но что должен в этой ситуации делать он, Николай? Два дня без воды и пищи. Это выглядело не слишком хорошо. Вообще нехорошо.

— Без воды не более…

— У него есть вода. — Калькбреннер снова не дал собеседнику закончить фразу. — Сколько угодно воды.

— Что ж, если это так, — возразил Зеллинг, — то почему пуст ночной горшок?

Николай тотчас попытался обосновать свое мнение этим тревожным наблюдением. Ни один человек, даже если у него нет лихорадки, не может так долго оставаться без воды. Но в этот момент дверь снова отворилась, и в комнату вошел еще один человек, и Зеллинг не медля обратился к нему:

— Господин Циннлехнер, когда вы в последний раз выносили ночной горшок графа?

— В среду, то есть два дня назад, — ответил человек. Он быстро взглянул на Николая и беспомощно улыбнулся, давая понять, что чувствует недопустимость происходящего. Однако Зеллинг, не давая аптекарю опомниться, продолжал задавать вопросы.

— Не могли бы вы рассказать лиценциату Рёшлаубу о том, что вы видели?

Циннлехнер, стараясь не смотреть в сторону Калькбреннера и глядя в пол, вкратце рассказал о своих наблюдениях.

— В последнем горшке, спущенном в шахту, моча почти отсутствовала. В ней была примесь крови, она была мутной и очень дурно пахла. Кроме того, на дне я заметил мелкий осадок.

Николай почувствовал, что Калькбреннер остановил на нем свой недобрый взгляд. Чего этот человек от него хочет? Во-первых, он еще ничего не сделал, а во-вторых, он не относится к графской челяди. Только немного погодя Николай понял, что именно это и было причиной раздражения Калькбреннера. Зеллингом и Циннлехнером он мог помыкать по своему произволу, а он, Николай, явился из города и не был обязан ему подчиняться.

Положение было очень неприятным. Меньше всего Николай желал очутиться в поле зрения великих мира сего. Он хорошо усвоил урок, преподанный ему в Фульде. Никаких конфликтов с аристократами. Разумеется, замок находится на территории округа Лоэнштайн. Но Калькбреннер наверняка рассчитывал на свои добрые отношения с Нюрнбергским магистратом. Избави Бог от того, чтобы такой человек стал его врагом!

Надо, однако, подумать и о деле. Такая моча говорила о нарушении обращения телесных соков. Если подобное нарушение существует уже в течение двух суток, то не стоит питать по этому поводу никаких иллюзий. Возможно, что граф уже мертв. Но даже если он жив, то он, вполне вероятно, так ослаблен, что ему вряд ли можно помочь. С какой стороны ни смотреть, опасения Зеллинга были совершенно обоснованными. Что же касается управляющего, то он просто боялся нарушить приказ, и этот страх был также совершенно обоснованным. Надо сделать такое предложение, какое бы не задело верноподданнических чувств Калькбреннера и Зеллинга, но в то же время не втянуло бы его самого в это очень непростое дело. Надо переложить решение на человека, у которого не было никаких причин бояться ни самого Альдорфа, ни его слуг.

— Но почему мы не можем посмотреть, что творится в библиотеке, не заходя туда? — спросил Николай.

Зеллинг и Циннлехнер обменялись недоуменными взглядами. Калькбреннер шумно выдохнул и промолчал. Видимо, он был настолько ошеломлен этим предложением, что не нашел готового ответа.

— Если я правильно вас понимаю, господа, — снова заговорил Николай, — это действительно медицинская проблема, но совершенно в ином смысле, нежели я мог предполагать.

— Что вы имеете в виду? — спросил аптекарь.

— Дело в том, что все происходящее не слишком отличается от обычной болезни. Есть симптомы поражения внутренностей, которые весьма сильно меня тревожат. Но обстоятельства мешают мне подойти к больному. Находясь здесь, вне библиотеки, я практически ничего не могу сделать. Если же я попробую войти туда силой, то это будет сопряжено с большой опасностью для меня.

— И что? — прорычал Калькбреннер. — Нам не поможет это философствование. Мы не можем пройти сквозь стену.

• Предыдущая
• 8/88
• Следующая