Идеальные - Хакетт Николь - Страница 27

– Черт возьми, Белла. – Ее голос заглушил гвалт детей на игровом поле. – Ты когда-нибудь прекратишь это?

Стул опять разложился, и в приливе неожиданной ярости, Селеста швырнула и его, и парный стул наземь. Раздался лязг металла – ножки стульев ударились друг о друга.

Глаза Беллы расширились. Селеста посмотрела на дочь, затем на стулья, а потом туда, где все родители в момент примолкли. Тишина вокруг установилась такая, как будто вся вселенная решила взять паузу. И лишь тяжелое дыхание Селесты в ее центре нарушало абсолютное беззвучие.

Селеста закрыла глаза и надавила указательными пальцами на виски.

А когда она подняла, наконец, веки, большинство родителей из вежливости отвели взгляды в сторону. Но у Селесты создалось впечатление, что они лишь притворялись, что не прислушивались. И это было даже хуже, чем если бы они вытянули шеи, чтобы лучше видеть.

Луи шагнул к ней, и на мгновение Селесте показалось, что он готов схватить ее за руку. Она подумала о Дэклане, об оттиснутой на его коже отметине от укуса, похожей на крохотную розовую бабочку. Но муж не к ней протянул руку. Он поднял стулья, скорчившиеся у ее ног, водрузил их себе на плечо и посмотрел жене прямо в глаза.

– И ты после этого удивляешься, почему она ведет себя так импульсивно? – покачал головою Луи.

Холли

Тремя месяцами ранее

Даллас, штат Техас

Холли моргнула. Тени в спальне все еще плотно смыкались, делая темноту вокруг нее настолько полной, что на долю секунды – в мутном мороке между сном и пробуждением – Холли забыла, где находилась.

Она забыла о кухне, о пустой коробочке от йогурта в мусорном ведре.

Об опустошенной упаковке крекеров.

О пустых обертках протеиновых батончиков.

О пакетике из-под крендельков, в котором кроме соли в глубине уголков ничего не осталось.

Холли забыла о Нике накануне вечером, о лямке большой спортивной сумки, впившейся ему в грудь в их прихожей. О и том, с какой грустью – с такой грустью! – он сказал ей, что переночует у брата. Что ему нужно подумать обо всем этом наедине с самим собой. На короткий миг – каплю в море ее жизни – Холли позабыла обо всем.

А потом она еще раз моргнула и все разом вспомнила.

Накануне вечером Ник ушел. Не навсегда – так Холли думала. И даже без всякого драматизма. Хотя она почему-то предпочла бы бурную сцену. Она предпочла бы, чтобы Ник поддался эмоциям, пошвырял рубашки и носки в сумку и хлопнул входной дверью так, что затрясся бы дом. Холли предпочла бы увидеть его ярость, потому что ярость – эмоция временная. Сильная, но временная. Никто не может пребывать в состоянии ярости вечно. И это означало бы, что рано или поздно гнев мужа утихнет, и они смогут зажить своей прежней жизнью.

Холли протянула руку к мужниной половине постели. И, не обнаружив там ничего, ощутила одиночество.

Она опять моргнула, пораженная неожиданной мыслью: в действительности она была не одна, формально не одна. Холли поднесла руки к животу, который пока еще оставался таким же плоским, каким был всегда. Она не поняла, как долго пролежала в темноте, пока безмолвный дом не огласил звонок в дверь.

Холли вслепую отыскала мобильник, заряжавшийся возле кровати. Экран заполняли уведомления Инстаграма вперемежку с баннером Фейсбука и несколькими текстовыми сообщениями. А еще она пропустила три звонка от Мэллори: в восемь, в половине девятого и без четверти десять утра. Сейчас была уже четверть одиннадцатого.

От пропущенных звонков Холли перешла к пропущенным сообщениям. Два были от Робин и пять – от Мэллори. Накануне вечером, после ухода Ника, Холли отправила ей эсэмэску всего из двух слов: «Я беременна». Она, конечно, поколебалась, не написать ли больше? Об аптеке, о том, каким радостным и ярким было оформление всех упаковок с тестами на беременность. Можно было написать и о Нике, и о том, что их обоих заставило позабыть о «Маргарите» в «счастливый час». Холли обо всем этом подумала, но размышления настолько изнурили ее, что в итоге она выключила звук в телефоне и предалась сну.

А сейчас, включив режим блокировки экрана, Холли отложила телефон в сторону и села прямо. Ее глаза слегка привыкли к темноте – настолько, что она смогла различить черные торцы предметов мебели. Холли повернулась, к горлу сразу подступила тошнота – довольно сильная, чтобы она на миг потупила глаза вниз. Возможно, из-за беременности. Или, может, из-за слишком большого количества пищи, съеденной вечером. Понять причину было невозможно.

Дверной звонок опять заголосил.

– Господи, ты, боже мой, – пробормотала Холли и заставила себя встать.

Она совсем не удивилась, увидев на крыльце Мэллори, державшую в одной руке картонную подставку для напитков.

– Ты уже проснулась и вся в делах. – Холли скривила лицо в вымученной улыбке, которую Мэллори ей не вернула.

– Я пыталась до тебя дозвониться, – сказала подруга, когда Холли закрыла за ней дверь. – Нику я тоже позвонила, и никто из вас не ответил. – Вид у Мэллори стал извиняющийся. – Я забеспокоилась.

Холли почувствовала неожиданный укол за грудиной – там, где ее сердце теперь билось для двоих. За все годы их дружбы Мэллори никогда не признавалась Холли в том, что волновалась за нее.

– Как это мило. Но для беспокойства нет причин. Я жива. – Холли взмахнула рукой, как женщина, демонстрирующая новый наряд. А Мэллори не перестала хмуриться. И Холли добавила, кивнув на картонную подставку: – Это кофе от «Нью Дженерал»? Если да, то я прощу тебя за то, что меня разбудила.

При этих словах Мэллори вроде расслабилась. Поизучав стаканчики пару секунд, она выудила один из донца в подставке.

– Не думаю, что это можно назвать кофе, – сказала она, подавая Холли стаканчик. – Скорее, подслащенный кофейный напиток.

– Черный лучше, – подтвердила Холли, но, лишь отпив глоток, озадачилась вопросом: не вреден ли кофеин беременным?

– Калорий меньше, но точно не лучше, – сказала Мэллори. – Уверена, что черный может нравиться только серийному убийце.

Холли фыркнула и направилась на кухню. Ей не пришлось предлагать Мэллори сесть, подруга чувствовала себя достаточно комфортно в ее доме, чтобы сделать это самой.

– Итак, – заговорила Мэллори, опустившись на круглое мягкое сиденье табурета. – Ты не хочешь прокомментировать свое сообщение?

Холли не носила лифчик и внезапно ощутила себя разоблаченной. Повернувшись к Мэллори спиной, она открыла холодильник. Прошедшей ночью Холли поработала на славу, опустошив его полки. И, осознав это, ощутила новый прилив стыда. Быстро закрыв дверцу холодильника, Холли опять повернулась к подруге.

– Честно говоря, я даже не знаю, что сказать, – тихо произнесла она. И подумала о Нике. О том, как он смотрел на нее минувшим вечером – словно видел ее в первый раз.

– Ладно, – мягко проворковала Мэллори. – Тогда начнем так: ты в порядке?

Холли и Мэллори разговаривали о материнстве раньше. Конечно же разговаривали: о Фионе, о том, как она спала, как она писала и какала, и как Мэллори с ней нянчилась. Они обсуждали послеродовую тревогу, послеродовое нервное истощение. Сравнивали, как менялась фигура Мэллори во время беременности и какой она стала после родов. А еще они говорили о том, как Фиона иногда обвивала своими маленькими нежными ручками шею Мэллори и целовала ее ухо, о том, с какой любовью она гладила маму по голове перед тем, как заснуть.

– В норме, должно быть, – пожала плечами Холли.

Была ли она в норме? А другие? Они были в норме? Все относительно. У Холли была одна приятельница, Лори, которая пыталась забеременеть годами. Реально, годами! Что она только ни делала. И ВМИ, и ЭКО, и все прочие процедуры, называть которые для легкости предпочитают акронимами. Наконец, в прошлом году, Лори забеременела. И вынашивала плод тридцать семь недель. Тридцать семь недель она, как могла, берегла свой округлившийся живот. Отказалась от украшений из-за отекших конечностей. А закончилось все мертворождением. Лори после этого призналась: лучше бы умерла она.