Главная роль (СИ) - Смолин Павел - Страница 3

— Я хочу остаться с братом наедине, — проявил Николай командный тон.

— Ваше Императорское Высочество, Его Высочеству лучше не вставать, — выдал совет доктор, и они с ассистентами покинули каюту.

— Жоржи, что именно ты забыл? — дрожащим голосом спросил цесаревич.

Очень за меня переживает, и это — крайне хорошо. Теперь нужно не растерять его братские чувства, а тем более — постараться не настроить окружающих против себя.

— Я не помню почти ничего, — я заставил слезы бежать с новой силой и с замешанной на стыде скорбной миной на лице отвел глаза от наследника. — Какие-то смутные картины: мы с тобой бегаем по саду, растем почти в казарме, учимся. Помню, кто я, помню лица родителей, помню, что ты — мой брат Никки. Помню, что мы отправились в путешествие с принцем Георгом. Помню английский язык, но совершенно не помню французского. Многое помню о науках, но не уверен, что смогу хотя бы грамотно писать.

— Жоржи… — Николай рухнул на стул и спрятал лицо в ладонях.

— Какой из меня теперь Великий князь? — изобразил я презрение к самому себе. — Я чувствую себя глупым и никчемным, словно разорившийся уездный помещик!

Николай неожиданно издал смешок, выпрямился, вытер слезы и принялся мягко меня успокаивать, взяв за руку:

— Твоя речь странна, но я узнаю в тебе своего милого брата Жоржи. Едва открыл глаза после тяжелой болезни, и уже нашел в себе силы пошутить.

— Я не шучу, — возразил я. — Я бы не стал шутить о таком! Это — слишком жестокий и опасный розыгрыш!

— Я имел ввиду твои слова о наших уездных помещиках, — виновато улыбнулся Николай. — Я верю тебе, Жоржи. Я слышал о таком — после сильного удара головой люди порою теряют память. Не волнуйся — мы будем молиться, и Господь не оставит нас в своей милости — он исцелил тебя от жесточайшей лихорадки, а значит вернуть тебе память сможет и подавно. Я позову доктора — расскажи ему все без утайки, как мне.

— Спасибо, Никки, — я сжал его ладонь и вымучил улыбку.

— Господь не оставит нас, — повторил он и пошел звать лейб-медика Алышевского, о котором я читал в интернете, готовясь к роли.

Доктор и Николай пытали меня вопросами больше часа. Итоги для них оказались неутешительными — я помню только некоторых важных политических и исторических деятелей, не помню ни одной рожи из той массы прилипал, которая называется «Двор», забыл французский и датский языки, а русский и английский помню «с изрядными искажениями». Читая Пушкина в наши времена, можно подумать, что язык не больно-то и поменялся, но дьявол кроется в деталях. Александр Сергеевич творил в «высоком стиле». Так общаются только очень образованные люди, а приди я в условную захолустную деревню и попытайся наладить контакт с крестьянами, сильно сомневаюсь, что мы с ними смогли бы понять друг друга. Ничего — плаванье нам предстоит долгое, и я успею освоить речевые обороты, архаизмы, и по возвращении в Петербург буду готов блистать на балах. За это же время я «верну» хотя бы часть знаний оригинального Георгия — это поможет мне понять, кто здесь есть кто, и с кем лучше дружить, кого остерегаться, а кому не стесняться тыкать сапогом в грязное безродное рыло.

Велев мне отдыхать, Николай решил снова навестить часовню, а доктор настоял на том, чтобы я выпил ложечку вонючей настойки из бутылька с этикеткой «Лауданум». Опиумная гадость подействовала быстро, и, проваливаясь в сон, я внезапно ощутил умиротворение и правильность своего положения.

Если Высшие силы отправили меня сюда, значит сочли достойным. Пришло время сыграть мою главную роль!

Опершись на леера, мы с Николаем стояли на палубе «Памяти Азова» под теплым ветром, любуясь водной гладью и бегущими по синему небу облаками. За нашими спинами персонал корабля добросовестно нес свои обязанности, а мы, как и положено царским детям, прохлаждались.

Броненосный крейсер первого ранга «Память Азова» являл собой прекрасный образчик стыка технологий: обладая нормальным двигателем, корабль для экономии топлива и ресурса может ходить и под парусом. До моего «выздоровления» команде приказано говорить со мной только если я попрошу их об этом сам: утрату Георгием флотских знаний — а он ведь с детства в моряки метил — объяснить будет сложно. Секретность нешуточная — знают только Николай, лейб-Медик с двумя своими фельдшерами — они его при моем первом пробуждении и сопровождали, греческий принц Георг I и глава нашего путешествия — генерал-майор свиты князь Барятинский.

Я о кораблях знаю только самые общие вещи. «Леера», например. Или «корма». Или «кок» — корабельный повар. А здесь ведь каждая веревочка и каждая деталь механизмов имеет свое название. Придется брать уроки у моряков — флотом в эти времена, когда впереди маячат годы и десятилетия войн, пренебрегать нельзя. Да ничем пренебрегать нельзя, и за три прошедших с моего пробуждения дня я успел познакомиться с важными спутниками, немного изучить их характеры, улучшить речь и понять ожидаемую, но все равно поразительную вещь: Николаю править Империей неинтересно до зубовного скрежета.

Все мои попытки направить разговоры в области политики, экономики и прочие приличествующие (по моему мнению) монаршим детям темы были пресечены в зародыше. Вместо этого Николай обильно грузил меня семейными воспоминаниями, курьезными случаями и регулярными молитвами в корабельной часовне. Последнее крайне полезно — мне придется посещать кучу служб, благо основные молитвы я запомнил еще до первой смерти: в сериале мы с Николаем регулярно молимся, и одна из сцен использовалась для кастинга.

— Расскажи еще, дорогой Жоржи, — попросил цесаревич.

— Русский купец продал индусам футляр от гитары, убедив их, что это — намордник для слоненка.

Немудреная шутейка вызвала у Николая громогласный хохот. Целый день так — скучным разговорам, от которых зависят судьбы десятков, а порой и сотен миллионов людей, цесаревич предпочитает старую добрую ржаку.

— Ох, Жоржи, твои остроты и раньше приводили всех в восторг, но теперь… — он вытер выступившую слезинку, достал блокнот и записал в него шутку.

Почти все записывает и складывает в специальную «шкатулку с курьезами».

— Графиня N, дама пышных форм, съездила в Индию и осталась довольна, потому что индусы приняли ее за священное животное.

Николай зашелся в очередном приступе смеха.

Высокородный братец чувствует себя виноватым — Георгия в плаванье отправили поправить здоровье — он покашливал и страдал от «лёгочных хрипов». Туберкулеза, или как сейчас говорят — чахотки, ему не ставили: то ли развиться не успел, то ли не догадались. Теперь, понятное дело, чахоточным этому крепкому, подтянутому и вполне удобному телу не быть никогда. Сам принц на судне числится мичманом, но теперь, когда квалификация утрачена, мне выдали больничный до конца поездки. Причиной обострения болезни изначального Георгия стали две вещи: нежелание бывшего хозяина себя беречь и непоседливость Николая — одно наложилось на другое и вылилось в шутливую борьбу, итогом которой стало падение Георгия грудью на лестницу. После падения принц слег в лихорадку, и его должны были вернуть домой.

Сейчас мое здоровье приводит врачей в восторг, а лейб-медик Владимир Ясонович Алышевский мыслями находится в Петербурге, получает из рук Александра III материальные и нематериальные награды за мое «лечение». Последнее заключалось в основном в обивании всех углов набитыми ватой тряпками.

Когда приплывем домой, поищу ученых и попрошу их сделать поролон.

Неведомые силы на мое машинально ляпнутое «здоровье» отгрузили его полной ложкой. Полагаю, я даже простудиться теперь не смогу, и это — очень хорошо, с нынешним-то уровнем медицины.

За спиной послышались шаги, и мы обернулись к одетому в костюм толстому мужику с седой бородой. Дмитрий Егорович Шевич, сотрудник дипломатического корпуса, дворянин и внук председателя Комитета министров. Действующий посол в Японии, до которой очень далеко, и я не знаю, чем объяснить его присутствие на корабле — по идее он должен встречать нас в Нагасаки, Илюха много про этого человека рассказывал. В основном — негативное, но не будем забегать вперед: голоса из «небытия» говорили о «веере миров», и мой нынешний мир, несмотря на схожесть, может в деталях отличаться от моего.