Владыка морей ч.1 (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 11

— Мни, и поеду я, — согласился Любим, который слова князя про горячую соль и разогрев раненой в бою руки помнил так, словно вчера это было. Он верил в князя истово, словно в бога, тем более, что результат был налицо. Левая рука его понемногу становилась живой, хоть биться со щитом он бы сейчас не смог.

— Все, поехал, любушка моя, — клюнул он жену в щеку легким поцелуем и вышел на мороз, запахнувшись в толстенный тулуп.

Тут, в Словенских землях не то, что у дремучих германцев. Там до сих пор в плащи кутаются, пытаясь скрыться от злющих щупалец холода, пробиравшихся к телу. А про валенки только-только узнавать стали, хотя тут у Любима даже кучер в них сидит, навернув для тепла толстую суконную портянку. А ведь раньше в поршнях зимой ходили! Бр-р! Любим даже вздрогнул от жутких воспоминаний. Дядька его сгорел в одночасье, когда в дрянной обуви на охоте обморозился. Да, поднялись купчишки в Драгомирове, которые у обров шерсть в работу забирали. И обры те тоже озолотились, продавая теплую обувку по всем землям севера. Ее саксы и тюринги возами с Большого торга увозили. У них ту обувку с руками отрывали, ведь шерсти столько и нет там. Всю даны выкупают, которые из нее ткань для своих парусов ткут. Впрочем, и он, Любим, не промах весьма. Мануфактурку ему князь дозволил построить, и на пеньковые канаты большой заказ сделал. Особливо повелел в те канаты красную нить вплести. Не понял сначала Любим, для чего это, а потом догадался, когда за тот канат вора на правеж поставил. Очень уж удобно с той нитью вора искать. Нипочем княжеский канат со свойским не спутать.

— Н-но! Пошла, родимая! — кучер щелкнул кнутом, и лихая тройка взрезала полозьями саней мерзлый наст. Любим, который завернулся в медвежью полсть, от удовольствия глаза прикрыл. Ему даже наяву виделись толстые бухты пеньковых канатов, которые он отгрузил по осени в Братиславу. Добрые канаты, без гнили. Волокно к волокну староста Тишила, компаньон его, отбирал. Сам государь похвалил тогда Любима, в пример другим ставя. И ларец, который Любим набил серебром, совсем не лишний в его казне будет. Копеечка к копеечке липнет, это любой дурак знает! Там вот еще что! Государь предложил на паях мануфактуру создать и все заказы на флот через нее гнать. С одной стороны — у Любима всего-то десятая доля останется, зато с другой… Неужто он, как кузнец Лотар богат станет? И близ самого князя будет держаться? Любим погрузился в сладкие мечты…

В то же самое время. Февраль 637 года. Иерусалим.

— Во имя Аллаха милостивого, милосердного! Обязательство Умара.

Это обещание безопасности от раба Аллаха, Умара, повелителя правоверных, жителям Элии(2). Обещание безопасности их жизни, собственности, храмов и крестов, больным, вылечившимся и другим людям. Их храмы не будут заняты или разрушены, и у них не будет отнято какое-либо имущество, кресты или собственность. Христиан не будут презирать за их веру, и никому из них не будет причинён какой-либо вред. Никому из иудеев не будет дозволено жить с ними в Элии. Жителям Элии следует платить налог на веру подобно тому, как его платят жители других городов. Им следует изгнать из города римских чиновников и воров. Жизнь и имущество всех изгнанных будет охраняться до тех пор, пока они не окажутся в безопасности. Если же кто-нибудь из них решит остаться в Элии, то он должен будет платить налог на веру, как и остальные жители Элии. Если же кто-нибудь из жителей Элии решит уйти со своим имуществом за римскими чиновниками, оставив свои церкви и кресты, то его жизнь, церкви и кресты будут охраняться до тех пор, пока он не окажется в безопасности. Те же из них, кто останется в Элии, будут платить налог на веру, как и другие жители Элии. Каждому будет позволено уйти вместе с римскими чиновниками или вернуться к своим семьям. С него ничего не будет спрошено, пока он не соберёт свой урожай. В том, что содержится в этом договоре с теми, кто платит налог на веру, — обещание Аллаха, покровительство его Пророка, халифов и правоверных.

О том свидетельствуют Халид ибн аль-Валид, Абд ар-Рахман ибн Ауф, Амр ибн аль-Ас и Муавия ибн Абу Суфьян.

Записано и объявлено в 15-й год Хиджры. Умар ибн аль-Хаттаб(3).

— Вроде бы все верно, пресвященный, — битрик, так назывался у ромеев комендант крепости, вопросительно посмотрел на патриарха Софрония, который и был фактическим руководителем города. — Все, как договаривались. Неужто сдать город придется? Это измена ведь!

— А ты что предлагаешь? — сурово посмотрел на него патриарх. — С голоду помереть? Ведь уже четыре месяца в осаде сидим! Или ты хочешь, чтобы тут резня была, как в Дамаске? Халид этот — зверь лютый, отродье адово.

— Но слово свое он держит… — задумчиво произнес битрик.

— Как им, агарянам проклятым верить? — покачал головой патриарх. — Посылай гонца. Скажи, что только их халифу город сдадим. Не спокойно что-то на сердце у меня.

— Преосвященный! Преосвященный! Халиф Умар лагерем встал у ворот! Нас с тобой к себе требует(4). — битрик спешил так, что даже запыхался.

— Да, я сейчас, — кряхтя поднялся патриарх Софроний.

— Прикажете повозку подать? — преданно посмотрел ему в глаза комендант.

— С ума сошел? — горестно вздохнул старец. — Мы же еретикам город сдаем. Пешком пойдем, словно грешники кающиеся.

Софроний и битрик пошли к воротам, провожаемые умоляющими взглядами горожан. Голод, страх, отчаяние, надежда… Целая гамма чужих чувств свалилась на старца, придавив его плечи к земле. Он шел пешком, выражая смирение перед божьей волей. Милосердный господь попустил дикарям из пустыни владеть священным городом. Как он, многогрешный иерей, может противиться его воле? Он может только принять его повеление, сохранив по возможности свой город и свою паству.

Шатер халифа был в двух перестрелах от городских ворот, и он не выделялся ни размерами, ни роскошью. Софроний прекрасно помнил, как входил в город василевс Ираклий, даже его покоробила тогда кричащая роскошь императорской свиты. Покоробила потому, что три четверти города лежали в руинах, а люди в нем пухли от голода. Императорские мытари, которые появились сразу же, как только город оставили персидские отряды, не дали поблажки ни вдове, ни погорельцу. Вновь заходила римская плеть по спинам палестинских тружеников. Так было последние семь столетий…

Да кто же из них халиф? — недоуменно думал Софроний, разглядывая толпу нарядно одетых арабов. Только один из них выделялся скудостью своих одежд, и взгляд патриарха скользнул было мимо, но снова упал именно на этого человека. Грубая домотканая шерсть, которую пряли женщины этих варваров, была покрыта пылью дорог и не раз чинилась. Еще один из присутствующих тоже был одет довольно просто, но он явно не был арабом. Широкоплечий здоровяк с окладистой бородой походил на людей севера, но здесь он явно был своим. Да кто же из них халиф? Да вот же он! Рыжая борода, окрашенная хной, богатырская фигура и жесткий взгляд. А еще простота одеяния. Умар был аскетом, презиравшим роскошь. Именно так рассказывали о нем люди. Потому-то все, кроме русоволосого здоровяка, были смущены. Видно, тот хорошо изучил вкусы своего повелителя. Софроний, когда подходил к шатру, слышал, как полководцы оправдывались перед своим господином, который отчитал их за роскошные одеяния. Даже Халид и Муавия, великие воины, склонили головы и признали свою вину. Умар в молодости был пастухом, а затем торговцем, как все курайшиты. И вот теперь он вознесен на самую вершину могущества, но оно никак не изменило его. Он был совершенно равнодушен к мирским благам. И именно это пугало в нем больше всего.

— Город твой, халиф, — склонился патриарх. — Прими его людей под свою руку и правь мудро и справедливо.

Вместо ответа Умар склонил голову в знак согласия.

— Пойдем, слуга бога, — произнес он. — Я хочу помолиться рядом с тем местом, где вознесся на небо пророк Иса.

— Ты хочешь поклониться гробу его и кресту, на котором он был распят? — сказал Софроний.