Владыка морей ч.1 (СИ) - Чайка Дмитрий - Страница 12

— Я не войду туда, — покачал головой Умар, — иначе мусульмане сделают из этой церкви мечеть. А я уже дал свою клятву. Она у тебя в руках.

Часом позже, когда халиф и сопровождавшие его воины вознесли молитву перед Храмом Гроба Господня, халиф повернулся к патриарху и спросил.

— Укажи нам место, где можно построить мечеть. Только это место должно быть лучшим из всех. Святым местом! Понимаешь?

— Такое место есть, халиф, — ответил патриарх. — Оно на Храмовой горе. Но… там горы мусора и камней…

— У меня хватит сил, чтобы таскать камни во имя Аллаха милосердного, — спокойно ответил Умар. — Веди нас!

Софроний повел новых хозяев этой земли туда, где годами бросали всякий сор. И он невольно подслушал разговор, который шел прямо за его спиной.

— Позволь внести пожертвование на строительство этой мечети, величайший, — почтительно говорил русоволосый здоровяк. — Аллах дал хорошую прибыль в мой последний поход в Индию. Мне не жаль денег на такое благое дело.

— Ты добрый мусульманин, Надир, — благосклонно ответил ему Умар. — И твои успехи на море вдохновляют других. Купцы Йемена благословляют твое имя. Наши воды безопасны, как никогда.

— Мне бы сотен пять воинов, величайший, — торопливо сказал здоровяк. — А лучше тысячу. И тогда я очищу от пиратов дельту Инда и принесу туда свет ислама. Не лучше ли нам обратить в истинную веру идолопоклонников востока, чем терзать войной людей Книги?

— Мы обсудим это позже, — кивнул головой халиф. — А сейчас нам нужно таскать камни, Надир. Я возьму вот этот…

1 Речь идет о римской либре — 327,5 гр. Жена Любима весила 82 кг.

2 Римское название Иерусалима — Элия Капитолина.

3 Подлинность именно этого текста оспаривается. Есть мнение, что он более поздний, чем оригинал. Но, тем не менее, подобный договор был заключен.

4 Расхожую историю о том, что халиф Умар скакал в Иерусалим из Медины на одном верблюде, попеременно с собственным слугой, и вошел в город пешком, ведя животное на поводу, автор посчитал легендарной и здесь приводить не стал. Это было бы чересчур даже для Умара. Ранняя история арабских завоеваний носит чрезвычайно романтичный характер.

Март 637 года. Константинополь.

— За что тебя сюда сослали, бедолага? — сочувственно спросил напарник у Сигурда. — Ты же самой госпоже служишь! Это все знают!

— Это все бобы! — обреченно повесил голову Сигурд. — У меня от бобов всегда брюхо пучить. А госпоже не нравится вот. Говорит, глупый деревенщина я. А что в этом плохо есть? Мне что, ветры в себе держать? У нас в Дании это дело обычный, никто косо не смотреть. У нас там свободный страна. Каждый пердеть, когда его душа просить. И для здоровья полезно есть, и в доме куда теплей, если вся семья бобы есть. У нас в доме больше двадцать человек жить. И коровы, и свиньи, и очагов пять штук. И дядя Бьёрн еще… Это все так вонять, что бобы даже не заметить никто. Я недолго тут быть, госпожа скоро простить меня. Я ей много лет служить. Она добрый, она ко мне привыкнуть уже.

Напарник как-то странно посмотрел на Сигурда, но не сказал ничего. Дан был единственным человеком на свете, который считал доброй императрицу Мартину, которую весь остальной Константинополь проклинал. Ее высокомерие и жестокость, вдобавок к кровосмесительному браку сделали ее самой ненавидимой из всех жен императоров за тысячу лет существования Восточного Рима.

Тюрьму, которая расположилась в необъятном подвале Большого Дворца, охраняли одни неудачники. Почетна была служба во дворце, да только тогда, когда красивый, завитой схоларий в алом плаще и с непременной золотой цепью на шее охраняет императорский выезд. Завистливые взгляды молодок прожигали дыру в таком бравом молодце, заплатившем немалые деньги за право получить эту непыльную службу. Как боевая сила схоларии были полным нулем, но, к счастью, императоров еще окончательно не покинул разум, и реальную службу по охране государей нес полк мечников, которых называли экскубиторами. Пять тысяч горцев-исавров с оружием обращались довольно лихо, и бойцами были умелыми. И, как водится в жизни, где, как известно, нет справедливости, получали исавры куда меньше, чем красавцы-схоларии.

Вот такой вот горец, который еще пару лет назад пас коз в горах Анатолии, сидел напротив Сигурда и, развесив уши, слушал его рассказы про дальние земли, славные битвы и злосчастные бобы, из-за которых такого знаменитого воина отправили сторожить пленников в подвале. Нести службу, нюхая всю стражу вонь факелов и немытые годами тела, что сидели за дубовыми дверями, было довольно тоскливо, а потому волей-неволей парни сдружились.

— Я спать, ты сторожить, — сказал Сигурд напарнику. — Потом я сторожить, ты спать.

— Не положено, — воровато оглянулся воин. — Десятник увидит, шкуру спустит.

— А ты сказать, что я замки проверить, — посоветовал ему Сигурд. — Ты громко сказать, я услышать и проснуться.

— Ты голова! — просиял мечник. — Ложись, а я потом. Куда они отсюда денутся?

Десятник в ту ночь не пришел. Да и как бы он пришел, если к нему заявился сам полусотник с кувшином вина, и они засиделись до утра. И впрямь, парни на посту опытные. Чего их проверять лишний раз.

Горец захрапел, улегшись на топчан в свободной камере, а Сигурд пошел дальше по коридору, где сидел тот, чью жизнь он должен взять по приказу своей госпожи. Он отодвинул засов и приоткрыл дверь, поморщившись от потока спертого воздуха, царившего в крошечной клетушке. Там не было окна, и не было воды, чтобы умыться. Там вообще не было ничего, кроме топчана и ведра, которое уносили раз в день. Есть и пить давали тоже раз в день, а свет проникал сюда из маленького отверстия в двери, куда падали блики факелов. Впрочем, на стене еще висела икона. И именно общением с господом занимались здешние узники, пока окончательно не сходили с ума. Немногие выходили отсюда, если только их родня не вымаливала прощение у мстительных императоров. Или не покупала его…

— Проклятье! — даже тусклый свет масляной лампы, который ворвался в камеру, ослепил несчастного узника, который привычно зажмурил глаза и прикрыл их рукой.

Сигурд аккуратно поставил лампу на топчан и ударом кулака в темя погрузил заключенного в беспамятство. Дан нежно подхватил упавшее было тело и бережно уложил его на пол. Он сел на грудь узника и, сжав его грудь коленями, накрыл рот и нос огромной ладонью. Тело под ним подергалось пару минут и затихло. Все было кончено. Сигурд положил убитого им на топчан и критически посмотрел на дело рук своих. Госпожа будет довольна. Бывший куропалат Феодор, которого было сложно узнать в этом изможденном, всклокоченном оборванце, выглядел совершено обычно. Так, словно умер во сне, как часто здесь бывало. Никого не взволнует эта смерть, ведь именно для этого людей сюда и сажали. Сажали тех, кого было страшно отпустить даже на острова, лишив глаз и носа. А вот Стефана здесь не было. Он не должен был умереть. Слишком уж ценен он был в долгой игре государей, словно старший козырь, приберегаемый умелым игроком до самого конца.

В то же самое время. Братислава.

Странное это было совещание. Вот спрашивается, ну что может общего у боярина Збыслава, ростовщика-язычника и княжеского казначея, и стремительно набирающего вес во всем христианском мире архиепископа Григория Братиславского? Епархия разрасталась, и нужно было назначать новых епископов. Отдавать это право кому бы то ни было, князь категорически запретил, прямо на границе развернув пару раз каких-то напыщенных личностей, которые трясли грамотами из Константинопольской патриархии. Проблема была решена просто и эффективно. Небольшое вспомоществование вечно голодающему Риму, и вуаля! Волей папы епископ Братиславский Григорий стал архиепископом, что ставило его на один уровень с митрополитами Галлии.

Так что свело вместе настолько разных людей? Особенно, когда они внимательнейшим образом читают евангелие от Матфея.