Дети Капища - Валетов Ян - Страница 59
- Предыдущая
- 59/76
- Следующая
Не стал он и «зачищать» Контору – хоть решимость и определенные возможности к тому были – просто на время официально отодвинул от реально важных дел, облагодетельствовал, закрыл глаза на «подработки» (все руководители страны закрывали глаза на «халтурки» конторских ребят начиная с 1991 года, иначе и Конторы б уже не было!) руководства. И даже способствовал кое в чем, направляя энергию бывших подчиненных в нужное империи и себе русло.
Бидструп после назначения ожиданий не обманул. Официально не относящаяся к Службе внешней разведки Контора, не высовываясь и не требуя орденов на грудь, постепенно восстановила старые агентурные связи, наладила сбор информации и даже потихоньку занималась вербовкой в дружественных и недружественных странах. Учитывая специфику прежних дел «конторских служащих», и агентура вербовалась специфическая, боевая и отчаянная – не «белые воротнички» или профессура, а пригодная к решению самых разнообразных проблем и самыми нетривиальными методами.
В расколовшемся на части мире иначе было нельзя.
Мир зависел от того, что скажет Россия, что сделает, как на кого посмотрит. СССР проиграл гонку вооружений, но Россия выиграла сырьевую гонку. Газ, нефть и уголь правили бал. Центры мирового сосредоточия силы давно уже совпадали с нефтяными и газовыми залежами.
Россия.
Арабский мир.
Южная Америка.
Китай, конечно, был могуч, но плотно сидел на нефтяной игле. Европа, раздираемая национальными противоречиями, была ближе к России, чем к Америке и особого выбора – с кем дружить – не имела, посему дружила, но с видимым отвращением, на которое и самому Крутову, и его империи было свысока наплевать.
Тот, кто обладал ресурсами, обладал всем. Российская империя ресурсами обладала. А значит, обладала и почти неограниченным влиянием.
Жалкие части, оставшиеся от бывшего южного соседа, разделенные безжизненной Ничьей Землей, ненавидели друг друга, но транспортировке сырья на Запад не мешали ни в коей мере. Более того, отошедший к империи кусок обладал запасами угля и развитой индустрией. То, что называлось Конфедерацией, было, конечно, как бельмо на глазу, то есть раздражало государя императора самим фактом своего существования. Александр Александрович, будучи сторонником проведения в жизнь очень жестких решений, иногда, читая последние известия с новостных лент и ругательные, переведенные с мовы статьи из «Львовского вестника» или «Конфедерата», едва сдерживал нетерпеливый зуд в конечностях. Но осознание того, что он может решить проблему одним движением брови, делало его гуманнее и терпеливее, чем ему хотелось бы.
Существующее положение вещей устраивало все стороны.
Между Европой и Россией лежала Конфедерация. Между Восточной Республикой и Конфедерацией – Ничья Земля.
По охраняемым пуще глаза трубам постоянно текло черное и голубое золото, превращаясь в достояние империи, в основу ее растущего год от года могущества. И за то, чтобы его страна оставалась лидером, Александр Александрович был готов отдать многое, хотя и не все.
Положение обязывало принимать Бидструпа в Кремле, в зале для аудиенций, хотя Крутову было бы проще пройти по подземному переходу до персональной электрокары и через несколько минут выйти в подвалах здания на Лубянке.
Там и обстановка была более привычной и рабочей, да и все, что нужно, под рукой. В любое другое время Александр Александрович так бы и сделал, сменив удушающий парадный мундир, украшенный золотым шитьем и бриллиантовой Императорской звездой, на любимый серый костюм, а высокие сапоги с голенищами мягчайшей кожи – на простые кожаные туфли от Зилли, но не на этой неделе.
Два сотрудника безопасности, выряженные («Как шуты!» – со злостью отметил Крутов) в ливреи и парики, распахнули перед ним огромные двустворчатые двери, и, степенно ступая по надраенному до зеркального блеска паркету, Александр Александрович вошел в зал для аудиенций.
Секретари уже стояли «во фрунт», хотя их присутствие было вовсе не обязательным. Все происходившее в аудиенц-холле записывалось множеством камер и микрофонов. В основном для истории, но иногда и для других целей – прежняя профессия Александра Александровича давала о себе знать.
Крутов пересек зал и, взойдя на ступенчатый подиум, уселся в стоящее на возвышении кресло. Сама процедура более всего напоминала ему восшествие на насест, и государь император в который раз за день мысленно обругал обязательный протокол матерными словами. Сидя в рабочем кресле, более всего напоминающем трон, Александр Александрович мог взирать на окружающих с высоты, обеспечивающей ему психологическое превосходство, тем более что ростом государь император не вышел. Но, несмотря на малый рост, Александр Александрович в жизни не испытывал от этого ни малейшего неудобства. Какое значение имеет рост, если характер Крутова позволял ему ставить на колени людей вдвое выше его?
Он уселся, расположившись в неудобном, обитом пурпурным бархатом, кресле с максимальной степенью раскованности, которую позволял парадный (мать бы его!) мундир, и кивнул головой церемониймейстеру, стоящему у дверей, ведущих в приемную.
– Его превосходительство, – заголосил церемониймейстер с легким дребезжанием в голосе, – генерал-лейтенант Девятого управления Императорской жандармерии господин Кукольников!
«Как демократично звучит – господин! Просто господин! – подумал Крутов между делом. – А ведь мог бы и подсуетиться Бидструп, однозначно же мог, через Дворянское собрание. Там и не пикнули бы, сам Трубецкой бы ему биографию придумал и сам бы и нарисовал, так что и комар носа б не подточил. Кем там у нас был Трубецкой до возрождения нации – неудавшийся художник и талантливый фальшивомонетчик? А теперь? Потомственный дворянин „до двадцать второго предка“, шеф-редактор журнала „Вестник российского дворянства“, председатель Дворянского собрания. Ему друзья в верхушке славной жандармерии нужны как воздух, чтобы никогда и ни при каких обстоятельствах старое дерьмо не хлынуло через все щели. Но не подсуетился Пал Андреевич, за вымя Трубецкого дергать не стал, не стал и в общей очереди толкаться. Надо ему, что ли, титул пожаловать, а то в таких чинах, а без титула…»
Крутов поглядел на идущего к нему через длиннющий зал генерал-лейтенанта Кукольникова, седого, широкого в плечах и начавшего основательно тяжелеть в талии, в голубом мундире дорогого сукна с расшитыми золотым шнуром эполетами, и отчего-то загрустил. Ему стало холодно в этом зале, с уходящими в бесконечность расписными потолками, вызолоченном, как рыночный балаган, и при этом полном брезгливого, показного величия.
За окнами Кремля стояла московская зима, морозная и ветреная, с летящей по широченным проспектам поземкой, с хрусткой снежной коркой поверх замерзших ноябрьских луж. Кипел огромным муравейником город – многолюдная столица великой империи, сердце России, горящее неоновыми огнями витрин, синеватым свечением ртутных фонарей и многоцветными пожарами гигантских реклам. Причудливо подсвеченные, вздымались над старыми кварталами маковки соборов и церквей, в которых вот уже пять дней шли круглосуточные службы во славу праздника Дня возрождения династии, бежали по улицам окутанные выхлопами коробочки автомобилей, станции метро всасывали и выплевывали многотысячные толпы народа.
Его народа.
В аудиенц-холле было тепло – холод гнездился где-то в спине Крутова, вдоль позвоночника. Возможно, это было возрастным ощущением: несмотря на постоянное внимание лучших врачей и медикаменты, заставлявшие семидесятитрехлетнее тело функционировать, как организм сорокалетнего мужчины, Александр Александрович иногда переставал чувствовать себя молодым, а ощущал себя именно на свой возраст, но отчаянно молодящимся.
Будучи по природе человеком хладнокровным и прагматичным, Крутов неожиданно для себя начал рассуждать о грузе прожитых лет, призраках прошлого и прочей ерунде, которую ранее всегда отметал в сторону не задумываясь.
Правда, о рассуждениях этих никто не знал – рассуждать и сомневаться государь император мог позволить себе только в одиночестве. О его мыслях не догадывалась даже супруга, когда-то самый близкий Александру Александровичу человек. Впрочем, виделись они в последнее время редко, говорили при встречах все больше о безделицах: Лилия Афанасьевна была чрезвычайно увлечена благотворительностью и воспитанием внуков, а политикой – ни внешней, ни внутренней – не интересовалась уже давно, как раз с того времени, как по ее родной Украине прошла губительная Волна. Такая же волна, не менее разрушительная, прошла тогда же по их взаимоотношениям, и вместо дружбы и взаимопонимания в них воцарилась Великая сушь. К ней Александр Александрович тоже привык, нашлись в жизни дела и поважнее, но, если быть до конца откровенным, по жене все же скучал.
- Предыдущая
- 59/76
- Следующая
