Ольховый король - Берсенева Анна - Страница 7

– Он тем более не захочет сюда приехать. Да и не сможет, если бы и захотел. Он воевал против Красной Армии.

О том, что Лабомирский был в войсках, которые разбили Тухачевского, не пустив его армию в Варшаву, Вероника узнала из того же письма, в котором Винцент просил ее приехать к нему в Польшу. «Совесть моя чиста, – написал он. – Я не нарушил воинскую присягу, так как давал ее российскому императору, а не большевикам».

Она попыталась представить, как он писал эти слова, но не смогла даже различить в своей памяти черты его лица. Быть может, Яша прав, говоря про мираж? Ей стало не по себе.

– Но ведь по-всякому может повернуться, – сказал Яша. – Вдруг у нас все-таки восстановится Белорусская Народная Республика?

К Белорусской Народной Республике, которая просуществовала так недолго, что Вероника этого даже не заметила, Яша относился восторженно. Она подозревала, что восторг его связан главным образом с тем, как романтически выглядел бело-красно-белый флаг этой республики и ее герб «Погоня» – белый всадник на алом щите.

– Не знаю, Яша, – вздохнула она. – Может, и будет. Но когда, никому не известно. А мне…

– Я понимаю, – с той же поспешностью согласился он. – Ты хочешь увидеть любимого человека уже теперь.

Вообще-то она хотела сказать, что ей просто надоело все это – война, революция, снова война, бесконечная эта дележка между победителями, отличие которых друг от друга невозможно уловить, потому что они сменяются прежде, чем удается понять, чего они, собственно, хотят…

– Может быть, я слишком обыкновенный, даже скучный человек, – сказала Вероника. – Но я хочу простых вещей. И от мира мне надо только одного: чтобы он дал мне землю, на которой эти простые вещи возможны.

– Ты говоришь как мой папа. – Яша улыбнулся, но глаза остались печальными. – Что мы должны стремиться в Землю обетованную.

– Лазарь Соломонович прав. Я и стремлюсь в свою землю обетованную.

Вероника сказала про землю обетованную абстрактно, просто повторила Яшины слова. Но стоило их произнести, как они сразу обрели отчетливый облик. Весенний разлив представился ей – бескрайнее полесское море Геродота, и сумрачные осенние болота с круглыми глубокими озерами, неожиданно открывающимися в редколесье, и зимние дымы над хатами, и дом на багничском холме, и мальвы у загороди… Но какое отношение имеет все это к тому, что будет с нею, когда она перейдет границу? Не в Багничи же зовет ее Винцент.

Вероника растерялась. Но имя Лазаря Соломоновича, которое она только что произнесла, подействовало на нее как огонек на болоте. Когда она еще жила в родительском доме и чуть не каждый день ходила за ягодами или за грибами, то болотные огни – может, правда души русалок? – не пугали ее, как можно было бы ожидать. Наоборот, что было трудным, даже тягостным, становилось ясным, стоило ей увидеть их. Почему так, она не понимала, но не раз убеждалась в этом необъяснимом проясняющем свойстве болотных огней.

И что-то подобное почувствовала сейчас.

– Я хотела оставить твоим родителям письмо, – сказала Вероника. – Или тебя попросить, чтобы ты им все рассказал. Но теперь понимаю, что это нечестно. Ты ничего не говори – я сама им все скажу завтра утром.

– Как хочешь, – вздохнул Яша.

А глаза его сказали: не все ли равно, как родители узнают? Ты уезжаешь, это главное, и этого не изменить.

– Эта пора называется индейское лето.

Он слегка поддернул поводья, и лошадь быстрее побежала по песчаному лесному шляху. Солнце клонилось к закату, и лучи его, проходя сквозь желтые и багряные осенние листья, рассыпались по плечам Сергея Васильевича, будто кто-то проводил по ним пальцами света. Он действительно оделся мастеровым – поддевка была вместо пиджака и фуражка вместо вчерашней фетровой шляпы. Вероника сидела на фурманке у него за спиной, но странным образом знала, какое у него выражение лица в каждую минуту. По интонациям догадывалась, наверное.

– Где же так называется эта пора? – спросила она.

– В Североамериканских Соединенных Штатах.

– Неужели и в Америке вы бывали? – иронически поинтересовалась Вероника.

И подумала, не успев еще проговорить до конца: «А ведь возможно, что и бывал».

Утром выехали в сплошном белом тумане, и Вероника сказала, что такой, наверное, бывает в Лондоне. Непонятно, зачем ввернула это сравнение – скорее всего, просто хотела отвлечь себя от пугающих размышлений.

– В Лондоне туман другой, – не оборачиваясь, сказал Сергей Васильевич. – Несколько дымный и с красноватым оттенком. Дома там из красного кирпича, от городской копоти он темнеет – поэтому. Да и не всегда в Лондоне туманы. Это ложный стереотип.

– А вы откуда знаете? – удивленно спросила Вероника.

– Видел, – ответил он.

– Где? – не поняла она.

– В Лондоне и видел.

Так что, может быть, заносила его судьба и в Америку. Не все же, как она, не бывали дальше ростаней за околицей.

В очередной раз Вероника убедилась, что ирония совсем не ее козырь, а ирония в отношении Сергея Васильевича особенно. В конце концов, он просто старше и жизненный опыт у него больше.

Наверное, он услышал, как она вздохнула и даже носом шмыгнула. Если обернется, то взгляд у него будет снисходительный, словно перед ним несмышленое дитя.

Но он не оборачивался, а в голосе его снисходительности не слышалось. В нем вообще ничего не слышалось – Сергей Васильевич просто ответил на ее вопрос, и тон у него был нейтральный, а вернее, безразличный.

– В Америке не был, – сказал он. – Но сочинения Фени-мора Купера в детстве читал запоем.

– Я тоже! – Вероника обрадовалась, что он говорит без презрения. – Особенно про Следопыта любила. Папа мне эти книги в Пинске покупал.

– В Пинске были книжные лавки?

– Конечно. – Ее уязвило, что он думает, будто она выросла в медвежьем углу. – Одиннадцать книжных лавок, представьте себе. А если нужной книги не найдешь, то можно было выписать. Хоть из Варшавы, хоть из Москвы или даже из Санкт-Петербурга. Мы с колежанками тайком французские романы выписывали.

– Думаю, теперь, под Польшей, все эти ваши пинские лавки снова работают.

– Не знаю…

– Скоро узнаете.

– Я в Пинск не скоро попаду, – возразила она. – Винцент… Мой будущий муж хочет, чтобы мы жили в Кракове и моя мама переехала к нам.

«Зачем я говорю ему об этом? – подумала Вероника. – Совершенно излишние подробности».

Вероятно, и Сергей Васильевич отнесся к ее сообщению как к излишнему, потому что никак на него не ответил.

Очень все это странно! Он непонятный человек, но при этом она понимает в нем то, что называется внутренними движениями. Может быть, тоже научилась читать язык тела? Хотя сейчас он сидит к ней спиной, а поддевка его сшита из такой грубой ткани, через которую и простые внешние движения не вполне угадываются, не говоря о тонких внутренних.

Мысль эта почему-то смутила Веронику, и, чтобы прогнать ее, она спросила:

– А в Ракове есть книжные лавки?

– Наверное. – Его плечи не изменили своего положения, но ей показалось, что он усмехнулся. – Ресторанов, во всяком случае, много. И публичных домов с десяток.

– Но зачем? – удивилась Вероника.

Конечно, она хотела спросить, зачем в малом городке, почти местечке, такое количество заведений, для которых требуется немалое население. Но вышло двусмысленно.

Впрочем, Сергей Васильевич, кажется, не нашел никакой двусмысленности в том, что девушка задает подобный вопрос. Или не счел нужным показать, что нашел.

– В Ракове теперь своего рода приграничная столица, – ответил он. – Жизнь поэтому даже более оживленная, чем в Минске. Контрабандистов и прочих лихих людей много, требуется определенный антураж. Особенно осенью.

– Почему же именно осенью?

Уж расспрашивать не стесняясь, так обо всем!

– Потому что осенью мы все при деньгах. Горячая пора. Снега нет, следов не видно. Идти можно быстро, товара взять много. И от желающих уйти из Совдепии в Польшу тоже отбоя нет. Это, впрочем, от времени года не зависит.