Я знаю, кто убил Лору Палмер (СИ) - Баюн София - Страница 21

Лица у девочек были одинаковые, такие одинаковые, что никто не мог отличить, и глаза у обеих — отраженное в живой воде небо. Только у одной душа была черней, чем самая долгая ночь, но у другой доставало мудрости в душу сестре не заглядывать. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Не спорили сестры из-за лент и булавок, не спорили из-за цветов, что приносили те, кто искал их любви. Дешевы были булавки и дешевы были цветы — надевала одна платье сестры, да волосы так же расчесывала и те, кто приносил им вербейник и левкои не угадывали обмана. Но однажды пришел другой. Он не приносил ни цветов, ни лент, ни раздора — лишь смотрел в глаза одной из сестер и всегда узнавал ее. Говорила ей сестра: «не ходи из родительского дома, не переступай порогов, а если переступаешь — не давай распутывать своих лент, да не бери чужих цветов». Разве слушала ее сестра? Это в родительском доме они были вдвоем, это у отца и матери под присмотром они росли одинаковыми, только одну темнота изнутри грызла, а другая этой беды не знала. Но там, там, где чужие цветы и распутанные ленты, каждая становилась собой. Одной это нравилось. Другой нет. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Когда одна сестра уходила из дома вслед за тем, кто распутал ее ленты, другая сказала: «говорят там, за порогами и окнами родительского дома водится Смерть. Я никогда не видела Смерти, но знаю, что от нее нельзя уйти. И еще слышала, будто Смерть приходит, и глаза у нее того человека, кого любил ты больше всего при жизни. Узнаешь, чьими глазами она смотрит — Она возьмет за руку, и ты не почувствуешь, как наступает темнота. Но если ошибешься — в мучениях оборвется жизнь, оборвется ниточка — да останется волосок. Будешь привязан к земле этим волоском, невидимый и немой, и освободишься только когда Смерть придет за тем, чьими глазами на тебя смотрела». Посмеялась сестра, распахнула окна родительского дома, бросила ленты, да закрыла за собой дверь. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Не успела она полюбить волосы, не стянутые лентами, не успела напиться любовью того, кто всегда узнавал ее — Смерть пришла за ней и принесла цветы. Принесла фиалки и нивяник, принесла руту и водосбор, да только все цветы у Смерти побелели. Заплела Смерит цветы ей в волосы вместо лент. И посмотрела глазами цвета летнего неба, отраженного в теплой воде. Не то сестры глаза, не то ее собственные. Но разве можно не узнать собственные глаза? Дала она Смерти ответ. И та покачала головой.

Верно, увидела она, какие на самом деле были глаза у Смерти, да только сестре она теперь не расскажет.

И ходит ее сестра по свету, носит на шее свои ленты и ленты сестры, за спиной свои цветы и цветы сестры, и неподъемна эта ноша. Ищет вторая сестра Смерть. Хочет отдать цветы, разогнуть наконец спину. Порвать хочет волосок, которым сестра к земле привязана, да еще спросить — чьими же глазами смотрела Смерть? И может, сама Смерть не знает, которую из сестер забрала — ту, что с темной душой, или ту, что была мудрой? Ищет она Смерть, да никак они не встретятся. Не вплетает Смерть цветов ей в волосы, не смотрит любимыми глазами. Хочешь слушать дальше? Вижу, что хочешь.

Яна замолчала. Нора молча смотрела на стеллажи с кассетами, но взгляд у нее был пустой.

— Хочу слушать дальше, — наконец сказала Нора. — У какой из девочек была черная душа — у той, что умерла, или у той, что осталась жива?

— Про это знает только Смерть, — криво усмехнулась Яна.

Нора внимательно на нее смотрела. Разглядывала выкрашенные в черный волосы, заколотые серебряным гребнем в виде лилии. Черные линзы, черное кружево платья, лиловые пятна румян на скулах. Яна знала, как выглядит — непохожей на сестру.

И на себя тоже непохожей.

— А Смерть могла перепутать?

Яна пожала плечами и позволила себе на мгновение прикрыть глаза. След потускнел. Потом посмотрела на Нору и с улыбкой развела руками. Может, Смерть знает и об этом. Может, кто-то еще может об этом узнать.

— Спасибо вам за беседу, — Нора напоследок щелкнула фотоаппаратом, ловя отражение Яны в зеркале у стеллажа. — Мне пора. Статья будет в следующем номере.

И она ушла.

Яна так хотела, чтобы Нора ушла. Чтобы можно было погасить лампы, запереть двери и задернуть шторы, а потом, наконец, лечь на ковер перед погасшим телевизором и долго-долго спать, провалиться из черноты страхов и подозрений в черноту под веками.

Яна хотела. А теперь стояла, опустив руки, и вишневые косточки раскатились у нее под ногами, и тряпка валялась рядом, похожая на пятно засохшей крови.

Яна знала, кого забрала Смерть. И знала, почему.

И неподъемна была эта ноша.

Нора приехала к бару «Пантафа» за час до встречи с Яром. Снег, только вчера пленкой затянувший тротуары, превратился в холодные черные лужи. На черных мокрых ветвях застыли бурые и алые пятна листьев, небо было голубым, рыжее солнце размывала сизая дымка догорающих осенних костров, а Норе все еще мерещилась тающая опиумная сладость благовоний притона Яны.

Она не могла себе ответить, в какой момент начала всерьез воспринимать хозяйку умирающего проката. Яна была такой, как описывал Яр — три кружевные юбки, полосатые гетры и кружевной воротник, перегар, виноградный ароматизатор, пропитавший одежду вишневый сигаретный дым и грушево-кофейные духи. Тонкие губы в черной помаде, слишком много подводки и туши на глазах — она одевалась, красилась, вела себя и даже пахла как пятнадцатилетняя школьница, слушающая на кладбищах «Лакримозу». Ее почти невозможно было воспринимать серьезно. Но у нее был плохой взгляд — сначала показалось, что затравленный, но потом Нора поняла, что Яна просто устала и почему-то ее боится. Но потом она перестала бояться, и к концу встречи во взгляде тлело злорадство.

Нора слушала благостное правдивое вранье, которым ее пичкала Яна, глотала кофе, которым приходилось его запивать, разглядывала афиши и кассеты, и совсем ей не верила. Но в один момент — еще до того, как она начала рассказывать сказку — Нора почувствовала, что Яна увлеклась и запуталась. Когда говорила о Такеши Китано.

Нора объехала все городские прокаты и даже заехала в видеосеть, но единственный экземпляр «Кукол» был у Яны. Нора не расстроилась. Попросила коллегу взять ей кассету, и целый вечер потратила на пеструю меланхолию фильма. Ей понравилась идея с веревкой и не понравилось все остальное. Но она была уверена, что Яна назвала первый попавшийся фильм — у нее на лице отразилось секундное удивление от собственного ответа. Нора ценила то, что вырывается из подсознания.

Когда она увидела синие кадры с мостом, поставила фильм на паузу и зачем-то сделала несколько снимков. Было жаль тратить на это пленку, но кассету придется вернуть, а синюю ночь, мост и три фарфоровых лица ей зачем-то хотелось сохранить.

Но сейчас она бродила у бара, как уставшая цепная собака вокруг будки, не потому что ей пришлось смотреть фильм, который ей не понравился и не мог понравиться, и не потому что Яна, забывшись, сказала что-то важное. Почему — Нора сама не знала. Грязь чавкала под ребристыми подошвами ботинок, и ледяная вода просачивалась сквозь швы, хотя ботинки были новыми и дорогими. Нора чувствовала себя простывшей и совершенно сбитой с толку.

Опиумная сладость благовоний. Красный свет, дрожащий на красных шторах, духота, пыль на стеллажах. Слишком взрослая для своего образа хозяйка со злорадным взглядом и черными кривящимися губами. Проклятый прокат, проклятая сказка.

Нора зябко повела плечами и зашла в бар. Села за стойку, стянула мокрые перчатки и мокрый берет. В баре пахло хлоркой, полиролью, сигаретным дымом, алкоголем, сиропами. И благовониями.

Бармен подтолкнул к ней карточку меню, и Нора наугад ткнула в первую попавшуюся травяную настойку. Не хотелось напиваться перед встречей с Яром, но она решила, что лучше встретит его захмелевшей, чем нервной и напуганной.

Чем? Прокатом? Фарфоровыми лицами, которые беззвучно смеялись с экрана?