Львиное сердце. Под стенами Акры - Пенман Шэрон - Страница 8

Ричарду сказали, что Филипп дал своему лучшему требюше имя «Плохой Сосед», и он пошутил, что этот следует назвать «Сосед Хуже Некуда», и расхохотался, когда солдаты предложили другие, менее приличные варианты.

Затем делегация отправилась инспектировать огромную башню, строящуюся для приступа к стенам. На расходы Ричард не скупился, и по завершении башня должна была вырасти до ста футов в высоту, иметь три этажа, внутренние лестницы, а также колеса, укрытые от стрел кожухами из вымоченных в уксусе бычьих шкур. Со временем Ричарду удалось отвести Генриха в сторонку, чтобы перемолвиться с глазу на глаз, насколько это возможно, конечно, в окружении многотысячной толпы.

— Расскажи мне про Саладина, — потребовал король.

Граф повиновался, подтвердив общепринятую точку зрения, что султан, пусть и неверный язычник, является тем не менее человеком чести. В качестве доказательства он привел хорошо известную историю о благородстве Саладина. Повелитель Наблуса Балиан д’Ибелин был в числе немногих не попавших в плен под Хаттином, так как сумел мечом проложить себе путь на свободу. Его жена и дети укрылись в Иерусалиме. Когда Саладин осадил Святой Город, Балиан попросил у него охранную грамоту с разрешением забрать свою семью. Султан дал согласие при условии, что рыцарь пробудет в городе всего одну ночь. Однако стоило д’Ибелину миновать ворота, его окружила толпа, умоляющая возглавить оборону, потому как в городе не осталось ни одного из знатных лордов. Балиан почел за честь остаться и защищать Иерусалим, но он стыдился нарушенной клятвы и написал Саладину письмо с объяснением причин. Султан не только простил Балиана, но даже выделил эскорт, сопроводивший жену, детей и домашних рыцаря в безопасный Тир.

Генриху Балиан очень нравился, и его подмывало искушение поведать Ричарду об успешной попытке друга спасти горожан. Рыцарь сумел убедить Саладина не подвергать город кровавой резне вроде той, что произошла при взятии Иерусалима крестоносцами в 1099 году. Однако д’Ибелин числился среди союзников Конрада Монферратского и уже поэтому выглядел подозрительно в глазах Ричарда. Поэтому Генрих предпочел обратиться к делам менее давним.

— Нашим оборонительным рвам удается до поры сдерживать натиск войск Саладина, но, к сожалению, не воров, — сказал он. — Неохраняемые палатки — неодолимый соблазн, и недели две назад у одной из женщин был похищен ребенок. Бедняжка впала в отчаяние и в слезах пришла к нам. Помочь мы, разумеется, едва ли могли, поэтому я сказал, что у Саладина доброе сердце, и разрешил покинуть лагерь и обратиться к нему за помощью. Драгоман проводил ее до сарацинских позиций и перевел смысл мольбы. Тронутые, возможно, ее слезами, воины провели женщину к Саладину. Выслушав рассказ, султан послал людей на поиски ребенка. Узнав, что тот был продан на местном рынке, он распорядился выкупить ее у обладателя за уплаченную им цену и лично вручил дитя матери, а затем проследил, чтобы та благополучно вернулась в наш лагерь.

— Воистину достойный враг, — одобрительно промолвил Ричард.

Они постояли близ осадной башни, спутники, повинуясь приказу государя, держались на почтительном расстоянии Вскинув руку, чтобы привлечь их внимание, король положил другую племяннику на плечо.

— Я хочу передать послание Саладину. Можешь организовать это?

Его порадовало, что Генрих просто кивнул, не выразив удивления, потому как Филипп отреагировал так, будто ему предлагали сделку с самим дьяволом.

— Хорошо, — продолжил Ричард. — Можешь порекомендовать переводчика? Кого-то, кому можно полностью доверять?

— Ну, Балиан немного говорит по-арабски, но боюсь, дружба с Конрадом делает его неподходящим, — уныло заявил Генрих. — Предложу обратиться к Онфруа де Торону — арабский он знает превосходно, а лояльность его вне подозрений. Осмелюсь предположить, что Монферрата он ненавидит сильнее, чем сам Ги де Лузиньян.

— Мне Онфруа показался скорее мягкотелым и слабовольным, ибо какой мужчина позволит вот так легко отнять у себя жену? Но если ты, Генрих, ему доверяешь, мне этого довольно. Завтра поутру отправь его к Саладину с посланием, что я прошу о встрече с ним с глазу на глаз.

— Приготовлю все как можно скорее. Как понимаю, ты хочешь оценить султана лично?

— Естественно. Чтобы понять истинный характер человека, следует заглянуть ему в глаза. Еще признаюсь, что заинтригован — о Саладине ходит почти столько же легенд, сколько и обо мне. — Ричард усмехнулся. — Кто знает, вдруг мы найдем взаимопонимание? Если он готов к компромиссу, то мы вполне можем получить желаемое без войны.

Генрих был ошарашен.

— Ты намерен договариваться с Саладином?

— А почему нет? Ты ведь сам сказал, что это человек чести, поэтому мы вправе рассчитывать на соблюдение им условий договора.

— Уверен, что так. Но большинство людей в этом лагере саму идею о переговорах с сарацинами расценит как ересь.

— Но не ты, — прошептал Ричард.

— Не я, — эхом отозвался граф.

И опешил, услышав следующие слова короля:

— Мне жаль, парень, что ты мой племянник, а не брат. Я куда меньше переживал бы за Англию, будь моим наследником ты, а не Джонни или Артур.

— Ну, ты мог бы усыновить меня, — хмыкнул Генрих, стараясь спрятать за юмором гордость, испытываемую от столь лестного комплимента. — Дядя... Быть может, я раздуваю проблему, которых, Бог весть, у нас и так хватает, но всякий раз во время наших с Филиппом разговоров на прошлой неделе мне бросалось в глаза, что будущее Фландрии волнует его куда сильнее, чем освобождение Иерусалима. Не допускаешь ли ты, что он может оставить осаду и вернуться во Францию, чтобы заявить права на домены Филиппа?

Настал черед Ричарда удивляться.

— Нет, — промолвил он после долгой паузы. — Филипп принял крест, дал торжественную клятву возвратить Святой Город. Даже он не посмеет нарушить столь священный обет.

Хотя Генриха успокаивала уверенность Ричарда, до конца убежденным он себя не чувствовал.

— Не сомневаюсь, что ты прав, — заявил он торжественно и не вполне искренне. А про себя прибавил: «Дай Бог», — потому как дезертирство французского короля вполне могло нанести шансам крестоносцев вернуть Святую землю смертельный удар.

Филипп настоял на приступе к Акре четырнадцатого июня. Тот закончился не просто неудачей — брат Салах ад-Дина Малик аль-Адиль, которого крестоносцы величали Сафадином, почти сумел прорваться через оборонительные линии. Отбросить его удалось лишь ценой жестоких потерь с обеих сторон. Брат Ги де Лузиньяна Жоффруа упрочил свою репутацию «образца доблести», возглавив контратаку против сарацин и лично сразив десятерых. Три дня спустя камнеметные машины Филиппа были выведены защитниками Акры из строя при помощи «греческого огня». Требюше плохо охранялись, многие из расчетов перебежали к Ричарду, и именно его винил французский король в потере. Он был так взбешен, что поутру объявил новый приступ, но тот тоже не удался. Однако моральное состояние войск улучшилось по причине прибытия остальных кораблей Ричарда, доставивших пополнения и осадные машины, и между английским и французским монархами установилось хрупкое перемирие.

Не одному Филиппу эта осада стояла поперек горла. Беренгария чувствовала себя совершенно несчастной. Поначалу она обрадовалась окончанию заточения на корабле, возможности снова ступить на твердую землю. Для Джоанны с фрейлинами, Беренгарии с ее двором, Софии и Анны с их прислужницами были поставлены отдельные шатры, и женщины стали дожидаться прихода Ричарда. Эти круглые шатры были куда просторнее, если сравнивать с парусиновыми навесами, служившими укрытиями на кораблях. Сшитые из нарядных красных и золотистых полос, они могли похвастаться дорогими коврами, подушками, ширмами, создававшими иллюзию уединения. После скромных удобств бусов это выглядело невероятным прогрессом, но все равно оставляло желать лучшего в глазах выросшей во дворце принцессы. И никогда не приходилось Беренгарии сталкиваться с такой пугающей и жестокой реальностью, как та, что царила за пределами тонких стен ее шатра.