Портрет миссис Шарбук - Форд Джеффри - Страница 25

• Предыдущая
• 25/60
• Следующая

Наблюдать за репетициями для меня всегда было огромным удовольствием. Я думаю, что для некоторых присутствие на репетиции разрушило бы очарование драматического действа, но я считаю, что творческий процесс не менее привлекателен, чем конечный продукт. М. Саботт научил меня читать картину, видеть то, что находится под иллюзией формы, замечать мазки кисти, различные краски, то, как они были наложены. Каждая картина таким образом становилась учебником по достижению определенного эффекта, использованию той или иной техники. Иногда я мог так глубоко заглянуть в это слияние цвета, текстуры и холста, что прозревал образ художника, смотрящего на меня. В тот момент, когда актеры заняли свои места на сцене, мне пришло в голову, что именно такой метод — демонтаж и затем реконструкция — нужен мне для успешной игры в драме, связанной с нынешним заказом.

На сцену вышел человек в канотье и полосатом костюме, и только он открыл рот, чтобы произнести первые слова пьесы, как я почувствовал чью-то руку на своих волосах. Я чуть не подскочил на своем сиденье, но тут же понял, что это, вероятно, Саманта, которая пришла посидеть со мной до начала ее первой сцены. По потом пальцы до боли вцепились в мои волосы, и в тот же момент я увидел Саманту на сцене внизу. Я уже открыл было рот, чтобы закричать, но тут почувствовал, что к шее приставили острое лезвие — либо нож, либо бритву, и услышал низкий мужской голос:

— Тихо, или я отрежу вам голову.

Я был настолько ошеломлен, что замер в полной покорности.

— Вы меня знаете? — спросил голос. Мои губы задрожали, в горле у меня стало сухо, но я все же сумел произнести: — Уоткин?

— Чепуха, — сказал нападавший.

— Мистер Вулф?

— Вы бы радовались, окажись я мистером Вулфом.

— Шарбук? — прошептал я.

— Какие у вас намерения?

Мысли мои метались, пот побежал по лицу.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

Он еще сильнее ухватил меня за волосы и оттянул мою голову назад, но не настолько, чтобы я мог увидеть его лицо.

— Зачем вы встречаетесь с моей женой?

— Она заказала мне свой портрет.

Я услышал скрежещущий звук, вырвавшийся из его рта, — всего в каком-нибудь дюйме от моего уха. Поначалу я подумал, что он закашлялся, но потом понял, что этот жуткий звук — смех.

— Вам конец, — сказал он.

— Да.

— Я буду наблюдать за вами.

Я ничего не ответил.

— Пока что я не могу вас убить, но игра может скоро измениться, — сказал он и отпустил меня.

Я быстро развернулся, рассчитывая поймать его взглядом, но увидел только колыхание бархатного занавеса, сомкнувшегося за ним, и услышал тихие шаги вниз по лестнице. Руки у меня ужасно дрожали, когда я трогал шею в том месте, где ее касалось лезвие.

— Мистер Пьямбо, — раздался чей-то голос со сцены.

Я обернулся и посмотрел вниз. Актеры застыли в разных позах.

— Прошу вас, мистер Пьямбо, нам нужна тишина, — улыбнулся мне режиссер.

— Прошу прощения, — заикаясь, сказал я, приглаживая волосы пятерней.

Пьеса возобновилась, стала завязываться интрига, но всю остальную часть вечера я то и дело пугливо озирался через плечо.

— Мне не хватало вас вчера, Пьямбо, — сказала она, когда я сел на свой стул.

— Прошу прощения, — сказал я ей. — Просто не было сил.

— Вы сами себе хозяин, — сказала она. — Однако я бы вам посоветовала пораньше возвращаться домой, особенно в это время года. А то еще подхватите смерть.

— Здравый совет. — Я ограничился этими словами, хотя сказать хотелось гораздо больше.

— Я знаю, вы хотите знать о том времени, когда я была Сивиллой, поэтому я и пыталась вспомнить предысторию. Я могу вам многое рассказать.

Я долго хранил молчание.

— Эй, Пьямбо? — сказала она.

— Да, миссис Шарбук, я здесь. Прежде чем вы продолжите историю вашей жизни, у меня есть вопрос к вам, — сказал я.

— Прекрасно.

— Это немного странный вопрос. Гипотетический, так сказать. Если бы вы могли стать любым животным, то кого бы вы предпочли? — сказал я.

Теперь пришла ее очередь помолчать. Наконец она ответила:

— Я никогда об этом не думала. Замечательный вопрос. Это как игра…

— Любым животным, — повторил я.

— Я думаю, это в некоторой степени клише, но, видимо, я бы выбрала птицу. Но только не птицу в клетке. Я думаю, мне была бы по душе свобода полета. Может быть, я стала бы крачкой и жила на берегу океана.

— А как насчет собаки?

— Вы пытаетесь меня оскорбить? — спросила она и рассмеялась.

— Нет, конечно же нет, — рассмеялся я вместе с ней.

— Собака слишком приземленное существо. Слишком рабское.

Я помолчал несколько мгновений, а потом сказал:

— А обезьяной?

— Господи ты боже мой, Пьямбо, мне кажется, вы меня дразните.

— Я вполне серьезно, — сказал я. — Так как насчет обезьяны?

— Ну, мистер Дарвин и без того считает, что я — обезьяна.

— Если по Дарвину, то все мы — обезьяны.

— Но одни в большей степени, чем другие.

— И что вы этим хотите сказать?

— А как по-вашему? — ответила миссис Шарбук.

— У некоторых, возможно, больше, чем у других, примитивных признаков. Выступающая челюсть, низкий лоб, больше… волос.

— Вообще-то я говорила метафорически, — сказала она. — Есть люди, которые, кажется, просто подражают другим, есть такие, кто глупее других, кто все время проказничает.

— А ваш муж? — спросил я, рассчитывая застать ее врасплох.

Она без малейшего промедления сказала:

— Уж конечно он не обезьяна. Может быть, шакал. Скорее, всего кобра. Но это если бы он был жив.

— Вы хотите сказать, что он умер?

— Несколько лет назад. Из его костей растут кораллы, — сказала она.

— Кораблекрушение?

— Вы очень проницательны, Пьямбо.

— И больше вы мне ничего не скажете?

— Чтобы вы поняли сложность наших отношений, я должна вернуться к Сивилле. Если вы не будете этого знать, то не поймете ничего из моей последующей жизни.

— Пусть будет Сивилла, миссис Шарбук. Как вам угодно, — сказал я, сознавая себя худшим из стратегов.

Я откинулся к спинке стула, держа наготове угольный карандаш и исполнившись решимости запечатлеть сегодня ее образ на бумаге. Из-за ширмы до меня донеслись звуки движения — скрип ее кресла, перемещаемого по полу, шорох ее платья, напоминающий полоскание флага на ветру. Потом я услышал, как что-то прикоснулось к деревянной раме в правой части ширмы. Я быстро поднял глаза — миссис Шарбук передвигала ширму поближе к себе на дюйм-другой, словно то, что она собиралась сказать, могло сделать ее уязвимее, чем раньше.

И вот что я вам скажу: рука, ухватившаяся за деревянную раму, не была рукой человека. Я увидел нижнюю часть предплечья до кончиков пальцев, и вид густых черных волос, покрывающих каждый дюйм кожи вплоть до второй фаланги, заставил бы оторопевшего мистера Дарвина пересмотреть свою теорию. Если же говорить обо мне, то у меня просто отвисла челюсть, глаза полезли на лоб при виде этой обезьяньей лапы с ее темными кутикулами и грубыми пальцами, выполнявшими человеческую задачу. Это видение продолжалось всего одну-две секунды, но у меня в голове немедленно возник образ царицы-обезьяны.

Я, потрясенный, мог бы так и просидеть целый день, если бы не еще одно чудо сразу же вслед за первым — с полдюжины больших зеленых листьев перелетели через ширму и неторопливо приземлились у моих ног. Все предыдущие дни у меня не было ничего, кроме голоса, а теперь, получив нечто столь материальное, я пребывал в смятении. Я наклонился и поднял один из листьев. Оказалось, что они сделаны из зеленой бумаги. Когда миссис Шарбук начала говорить, я вспомнил, что точно такие же листья мы нашли на складе — они были связаны в стопку и лежали вместе со снежинками в клети с надписью «Лонделл».

— Теперь, когда моя мать больше не бросала недоверчивых взглядов, не корчила гримас отвращения, нам с отцом ничто не мешало. Мы с головой ушли в нашу веру. Нашей новой религией стали Двойняшки. Мы были твердо убеждены, что они наделили меня даром предвидения, повсюду искали подтверждения пророчеств и находили его. Самое незначительное происшествие было для нас насыщено многослойным смыслом, и все его взаимосвязи образовывали паутину паранойи, в которой мы с удовольствием запутывались. Я знаю, каким смешным все это может показаться, но когда ты — ребенок, а из взрослых тесно общаешься только с любимым отцом, и он снова и снова повторяет, что каждое твое сновидение, каждый образ, каждое произнесенное тобой слово — ценные пророчества, то это со временем становится правдой.

• Предыдущая
• 25/60
• Следующая