Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 27

Оркестр тем временем закончил исполнение, и певица запела: «Тот, кто опьянён и простой водой…», и оркестр с энтузиазмом подпевал ей. Пение на два отдающихся эхом голоса было просто изумительным: один голос — слепого цитриста — был густым и низким басом, а другой — тонким и высоким, почти как у ребёнка — голос Занубы-лютнистки. В груди у Ахмада от волнения всё бурлило, и он поспешил опрокинуть свой бокал, что держал в руках. Он опустошил его и пустился подпевать мелодии. Голос его резко зазвенел во вступлении — из-за того, что он пустился петь с сухим горлом, не проглотив слюну. Но вскоре его пример поощрил и остальных его товарищей, которые тут же стали подражать ему, и вскоре уже все собравшиеся в салоне превратились в единый хор, исполнявший песню в один голос. А когда эта увертюра закончилась, и Ахмад всем своим духом приготовился слушать — в силу привычки — сольное исполнение, певица закончила аккордную часть своим звонким смехом, который говорил о том, что она очень рада, и ей всё понравилось, и начала поздравлять новичков в своём ансамбле, подшучивая над ними и спрашивая, какую партию теперь им бы хотелось послушать.

Ахмад почувствовал сильное волнение: то был момент смущения, когда его страсть к пению подверглась трудному испытанию, о котором окружающие и не догадывались. Но уже в следующую секунду он понял, что Зубайда просто не способна исполнять сольные номера подобно всем остальным певицам, ведь она сама — настоящая «бомба», и ему захотелось, чтобы она выбрала для него какую-нибудь лёгкую песенку, из тех, что поют на свадьбах женщины, вместо того, чтобы попытаться спеть одну из знаменитых оперных партий, в которой уж точно он не сможет хорошо подпевать ей. Он решил избежать трудностей, которые пугали его, и отдать предпочтение незамысловатой песне, которая больше подходила этому салону. Он спросил:

— А что вы думаете про «Птичка моя, птичка. Веселись…»?

Пристальным, многозначительным взглядом он посмотрел на неё, словно чтобы намекнуть ей предложить спеть ту самую песню, что ознаменовала их знакомство в гостиной всего несколько дней назад. Но тут вдруг из дальнего угла салона раздался крик:

— Ты лучше попроси спеть это у своей матери!..

Это предложение тут же потонуло в фонтане хохота, расстроившего все планы Ахмада, и не успел он повторить свою попытку, как один из присутствующих потребовал исполнить «О мусульмане, верующие в Аллаха!..», а другие потребовали «Сердцем чист ты будь», однако сама Зубайда, которой не хотелось услужить одним за счёт других, объявила, что споёт им «Вина на мне лежит», за что удостоилась жарких аплодисментов. На этом празднике Ахмаду оставалось только положиться на себя, ища поддержки в вине и в мечтах об обещанной ему ночи. На устах его блеснула милая улыбка, без всякого смущения охватившая всю пьяную процессию и получившая от них одобрение, несмотря на то, что певица подыгрывала ему, желая завоевать одобрение своей сведущей публики.

Как и всем красивым женщинам, ей было свойственно некоторое тщеславие. Пока оркестр настраивался для исполнения песни, один из гостей встал и с воодушевлением воскликнул:

— Дайте бубен господину Ахмаду, он ведь знаток в этом!

Зубайда с удивлением подняла голову и спросила:

— Правда?

Ахмад энергично и живо пошевелил пальцами, словно показывая ей своё искусство на примере, и Зубайда, улыбнувшись, произнесла:

— Удивляться не приходится, ты ведь ученик Джалилы!

Тут все безудержно расхохотались. Смех продолжался до тех пор, пока господин Аль-Фар не повысил голос, спрашивая певицу:

— А чему вы намерены его научить?

Она многозначительно ответила:

— Я научу его играть на цитре… Нравится вам это?

Ахмад заискивающим тоном сказал:

— Если хотите, научите меня подпевать.

Тут многочисленные гости стали подбивать его присоединиться к квартету. Он взял бубен, вынужденно сняв с себя накидку, и открыв всеобщему обозрению свою тучное крепкое тело, обрисовавшееся под кафтаном тминного цвета. Он напоминал породистого скакуна, что провокационно гарцует на задних ногах. Затем он подобрал рукава и прошёл к дивану, чтобы занять своё место рядом с певицей. Она встала, чтобы освободить ему место — ростом она была наполовину ниже его — и отодвинулась в левый угол. Её красное платье обнажило её мясистую белую голень с розовым оттенком, и золотой ножной браслет, точно такой же, как и на обеих руках. Ахмад заметил, что другие смотрят на это таким же взглядом, как и он сам, и громовым голосом воскликнул:

— Да здравствует халиф!

Глазами он словно щупал груди женщины, и тайный голос нашёптывал ему: «Скажи лучше — да здравствует большая грудь!»

Певица предупреждающе сказала:

— Поосторожнее, не очень-то кричите, а не то англичане упекут нас за решётку.

Ахмад, в голову которого уже ударило вино, воскликнул:

— Куда вы пойдёте, мы навечно с вами.

И тут ещё громче произнёс:

— Да не будет жизни тому, кто вас бросит в одиночестве!

Женщине хотелось уладить поскорее тот спор, что разгорелся из-за её ножки, и она протянула Ахмаду бубен со словами:

— Покажи-ка мне своё умение.

Ахмад взял бубен и провёл по нему ладонью, улыбаясь. Пальцы его принялись искусно постукивать по нему, а тем временем оркестр заиграл. Зубайда же запела, обращая глаза к внимательно взиравшей на неё публике:

На душе моей вина.

Друг мой бросил меня.

Ахмад ощущал какое-то странное состояние: дыхание певицы мимолётом настигало его и соединялось с винными парами, что выходили из его макушки глоток за глотком. И очень скоро из сознания его совсем исчезли голоса и Аль-Хамули, и Усмана, и Аль-Манилави. В тот момент он испытывал настоящее счастье и был доволен тем, что есть. Потом до него донёсся её голос, затронувший струны его сердца и воспламенивший бодрость духа. И тут он заиграл на бубне, да так, что игра его оказалась непревзойдённой даже для самых маститых музыкантов. И едва певица допела последние слова: «Отпустите же меня, чтобы сладко меня он целовал», как он достиг упоения от вина и восторга, вдохновлённый и снедаемый желанием; к нему присоединялись и даже стали опережать его товарищи. Они начали плясать, как только вино ударило им в голову, распаляясь от страсти. Певица же оставила их в этом бушующем стремительном водовороте, в котором они казались зашедшимися от пляса могучими деревьями.

Медленно праздник подошёл к концу, и Зубайда стала повторять ту же вступительную песню, которой открыла выступление: «На душе моей вина», навевавшую покой и прощальное настроение. Тут уже не было мелодий о том, как любимый исчезает за горизонтом, улетая на самолёте. Но всё равно, под конец выступление было встречено бурей оваций и аплодисментов, а потом зал объяла тишина, говорившая о том, что все гости утихомирились: их сморили сильная усталость и переживания. Несколько минут прошло в покое, прерываемом только отдельным кашлем, чирканьем спички или каким-нибудь незначительным словом, что не заслуживало ответа.

По всему было видно, что гости «соблаговолили отдыхать». Во взгляде некоторых светилось желание сорвать с себя одежду, которую они расстегнули в порыве веселья; они сняли и повесили её на кресла. Другие же, что притаили дыхание, наслаждаясь вечеринкой, отказывались покидать дом, пока не выпьют до последней капли всё вино. Один закричал:

— Мы не уйдём, пока не подведём невесту — султаншу Зубайду, к жениху — господину Ахмаду, чтобы они спели вместе!

Это предложение удостоилось похвалы и одобрения, так что сами Ахмад и певица зашлись невероятным смехом, но об этом узнали лишь несколько друзей, что окружали их. Они заставили их обоих подняться и сделали знак оркестру начинать играть какую-нибудь весёлую мелодию.

Оба встали рядом друг с другом: он — словно верблюд, готовый нести на себе поклажу, а она — как паланкин; два гиганта, умиротворяющие всех своей красотой. Затем она кокетливо подхватила его под мышку и сделала знак толпе расступиться. Музыкантша, что играла на бубне, ударила по нему, и тут оркестр, а заодно и все гости начали по второму кругу исполнять свадебную мелодию «Взгляни очами своими, красавчик», а «жених» с «невестой» размеренным шагом горделиво прошли мимо них к оркестру. При виде такого веселья Зануба не удержалась и провела по струнам лютни, издав пронзительный радостный крик, и если бы он принял реальный облик, то выглядел бы как длинный, извивающийся язычок пламени, что рассекает пространство, словно метеор. Друзья же соревновались между собой, подряд осыпая их поздравлениями: