Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 28

— Желаем счастья и детей!

— Праведного потомства, плясуний да певуний!

Кто-то предупредительно воскликнул:

— Не откладывай на завтра то, что можно сделать сегодня!

Оркестр продолжал исполнять песню, а друзья помахали руками в знак прощания, пока певица и Ахмад не скрылись за дверьми, ведущей внутрь дома.

Ахмад сидел за своим рабочим столом в лавке, когда туда неожиданно вошёл Ясин. Этот визит был даже не просто неожиданным, прежде всего, он был непривычным, так как было совершенно неестественно, что сын, который по мере сил своих старается избегать отца дома, заходит к нему в лавку. Он казался каким-то рассеянным, в глазах был задумчивый взгляд… Ясин подошёл к отцу, ограничившись малым приветствием — автоматически поднеся руку к голове, даже не соблюдая правила послушания и особого этикета, которые обычно соблюдал в таких случаях, словно позабыв самого себя. Затем с сильным волнением, заметным по ноткам в его голосе, сказал:

— Здравствуйте, отец. Я пришёл сообщить вам одну важную вещь…

Отец вопросительно поднял глаза, охваченный волнением. Чтобы скрыть своё волнение, он обратился к силе воли, и наконец спокойно произнёс:

— Надеюсь, хорошую…!

Джамиль Аль-Хамзави принёс гостю стул, приветствуя его, и тот сел, повинуясь приказу отца, пододвинув его поближе к отцовскому столу. Немного нерешительно, он повернулся к нему, тяжело вздохнул, и вдруг, словно возмутившись своей нерешительности, дрожащим голосом коротко отрезал:

— Дело в том, что моя мать намерена выйти замуж…!

И хотя Ахмад уже готов был услышать нечто дурное, однако фантазия его даже в самых пессимистических случаях не могла зайти настолько далеко: в тот самый дальний уголок прошлого. А потому эта новость внезапно захватила его с такой же неожиданностью, что и подстреленная охотником дичь. Он мгновенно нахмурился, как делал это всякий раз, когда в памяти его вновь появлялись воспоминания о первой его жене, и сначала недовольство, а потом тревога завладели им. Тревожился он за то, что эта новость затронет непосредственно репутацию его сына. Подобно тем вопрошающим, что задают какой-то вопрос не ради того, чтобы выяснить что-то новое для себя, а чтобы найти путь к спасению, когда уже совсем отчаялись, либо дать себе отсрочку, чтобы всё обдумать и совладать с нервами, он спросил:

— А кто тебе это сообщил?

— Шейх Хамди, её родственник. Он посетил меня сегодня, когда я был в школе Ан-Нахасин, и сообщил мне эту новость, подтвердив, что свадьба состоится в течение месяца…

Эта новость была правдивой, не приходилось в том сомневаться. К тому же такое происходило уже не впервые в её жизни, и будет не в последний раз, если она сделает прошлое мерилом для будущего. Но какое же ужасное преступление совершил этот юноша, чтобы нести такое суровое наказание, и снова испытывать страдания?!.. Мужчина понял, что испытывает к сыну жалость и симпатию: ему было нелегко показывать своё бессилие, как это обычно делают другие, когда на них сваливаются беды, и он спросил себя, а в каком состоянии оказался бы сам, если бы у него была такая мать?!.. Грудь его сжалась от боли, а жалость и нежность к сыну лишь усилились вдвойне. Его побуждало спросить, а что же это за ожидаемая свадьба такая? Но он не поддался этому желанию, то ли от того, что жалел сына и не хотел усиливать его и без того глубокие страдания, то ли от того, что запретил себе это делать, как только обнаружил в себе любопытство, что было неуместным в этой реальной драме с участием женщины, что когда-то была его собственной женой. Однако Ясин в волнении, будто отвечая на его вопрос по собственному побуждению, сказал:

— И за кого же она выходит замуж!..За некого Йакуба, владельца пекарни в Даррасе… тридцати лет!

Он ещё сильнее разволновался; голос его задрожал, и последнюю фразу он уже произнёс так, как будто выплюнул щепку изо рта. Чувства его передались и отцу — так же тошно и отвратительно стало у того на душе. Напустив на себя таинственность, он несколько раз произнёс:

— Тридцати лет… Какой позор… Это же настоящий разврат, только под прикрытием женитьбы…

Ахмад рассердился, как и его сын. Сейчас он был зол, впрочем, он так делал всякий раз, когда ему сообщали о её непристойном поведении, и вновь ощутил свою ответственность за эту женщину, что когда-то очень давно была его женой. Ему было тяжело — пусть даже столько времени прошло — из-за того, что она освободилась от его надзора и перестала быть покорной уставленному им порядку!.. Он вспомнил то недолгое время, когда они жили вместе, а также свою горячность, что так угнетала его. Может быть, его воображение чересчур нагнетало краски, однако мужчина, обладающий подобной самонадеянностью, вправе видеть в простом нежелании женщины подчиняться его воле непростительное преступление и собственное поражение. Да и потом — она была, а может, и поныне ещё остаётся всё такой же привлекательной, женственной красавицей. Он блаженствовал несколько месяцев, живя с ней, пока не появилось у неё нечто, похожее на сопротивление его воле, которую он стремился навязать всем членам своего семейства. Она предпочла наслаждаться свободой, пусть даже в той мере, какую давало ей посещение отца время от времени. Муж сердился и пытался ей помешать в этом, сначала кричал на неё, а под конец начал сильно избивать, и эта избалованная женщина убежала к своим родителям! Гнев ослепил и без того надменного мужчину, и он стал думать, что самое лучшее средство держать её в узде и вернуть ей рассудок — дать ей временный развод. Естественно, что он очень сильно был привязан к ней, однако дал ей развод, и даже притворился, что игнорирует её. Так проходили дни, потом недели, а он всё ждал и надеялся на то, что от её родни придёт какой-нибудь ходатай и принесёт ему добрую весточку, но никто так и не пришёл к нему, и его гордость была растоптана, и тогда он сам отправил человека, чтобы тот прозондировал почву в качестве подготовки к примирению. Однако посланник вернулся и принёс известие о том, что они готовы снова открыть ему объятия, но с тем условием, что он не станет ни быть её, ни удерживать в доме, словно в тюрьме!.. Он-то ожидал её согласия без всяких оговорок и условий. Гнев его вспыхнул с лютой силой, и он поклялся себе, что отныне их больше не будут связывать узы брака. Так их пути разошлись. И так же он обрёк Ясина родиться вдали от себя, в доме матери, и встретить там же удары судьбы, всяческие унижения и страдания…

И хотя женщина выходила ещё ни раз замуж, и хотя её браки — по мнению сына — были падением, этот новый, ожидаемый брак казался ещё более отвратительным, чем все предыдущие, ибо причинял намного больше страданий и слёз, ведь с одной стороны, ей уже было сорок, а с другой стороны потому, что Ясин стал взрослым юношей, который осознавал свои способности, и мог, если бы захотел, сам защищать свою попранную и униженную честь. Он отступил от прежней позиции, которую соблюдал потому, что был ещё слишком мал: когда до него доходили волнительные вести о его матери, он удивлялся, тревожился и даже плакал. Теперь же он казался мужчиной, ответственным за себя, и потому ему не подобало встречать беду со связанными руками. Такая мысль закралась в голову Ахмада: он в тревоге догадывался обо всей серьёзности положения, однако решил всё же представить его не в столь мрачных красках, насколько это позволяла ему хитрость, чтобы поместить старшего сына как можно дальше от забот. Он пожал своими широкими плечами, словно всем своим видом изображая, что ему всё равно, и сказал:

— Разве мы не договаривались, что будем считать, что её нет и никогда не было в нашей жизни?!

Ясин грустно, с каким-то отчаянием в голосе произнёс:

— Но она же существует, отец!.. И какова бы ни была наша договорённость, она по-прежнему останется моей матерью, неважно, в моих ли глазах, или в глазах всех… Это неизбежно.

Юноша глубоко вздохнул и пристально посмотрел на отца своими прекрасными чёрными глазами, которые достались ему от матери, в которых был настоящий крик о помощи: «Ты, отец, такой сильный и могущественный, так протяни же мне руку!» Волнение отца достигло предела, однако он продолжал делать вид, что на душе у него всё спокойно, и промолвил: