Каирская трилогия (ЛП) - Махфуз Нагиб - Страница 48

— Если господин наш узнает, что с вами произошло, то единственное, что он сможет сделать — так это закрыть глаза на ваш проступок и благодарить Аллаха за то, что Он спас вас.

Замечание её было воспринято без внимания, хотя семейству следовало бы не скрывать правду о тяжёлом положении, и один только Камаль был в этом убеждён, и в порыве воодушевления он сказал, словно повторяя слова Умм Ханафи:

— Особенно, если мы скажем ему, что вышли из дома только ради паломничества к Хусейну.

Мать перевела свой потухший взор с Ясина на Фахми и спросила:

— Что же мне сказать ему?..

Ясин, которого угнетала ответственность за всё, сказал:

— Какой же шайтан сбил меня с пути истинного, когда я посоветовал ей выйти из дома! Я последовал за словами, что соскочили с моего языка, но судьба распорядилась иначе, и бросила нас в этот горестный тупик. Но я скажу — мы найдём, что ему ответить, и как бы то ни было, вам не следует утруждать себя мыслями о том, что будет… Оставьте это дело Аллаху. Вам достаточно тех суровых испытаний, боли и страха, что вы и так перенесли.

Ясин говорил пламенно, но вместе с тем и нежно, и весь свой гнев изливал на себя, сочувствуя приёмной матери в её состоянии. Но слова его не опережали время и не запаздывали, а лишь облегчали давящее чувство в груди, и одновременно красноречиво говорили о том, что, вероятно, вертелось на уме у некоторых из них — если не всех — кто стоял рядом с ним, избавляя их от необходимости самим высказывать это чувство. Опыт научил его — иногда в жизни так бывает, что самым верным и лучшим способом самозащиты является нападение, а признание в грехе побуждает простить его, так же как оправдание и защита вызывают насилие. Больше всего он боялся, как бы Хадиджа не воспользовалась на сей раз этой возможностью и не возложила на него всю ответственность открыто, при всех — вот, мол, к чему привёл его совет, да не стала нападать на него. В этом он опередил её, не дав такой возможности. Он не стал сомневаться в этом предположении — ведь у Хадиджи и впрямь уже закралось сомнение, а не назвать ли его главным виновником происшествия. Но нашёл выход для себя — когда он начал говорить, то она не смогла пойти в атаку. Обычно же она использовала для этого не презрение, а солидный тон, чтобы как-то облегчить его положение, но при этом в целом оставить его незавидным. Вот таким образом Хадиджа поступила и на сей раз, нарушив своё молчание:

— А почему бы нам не утверждать, что она свалилась с лестницы?

Мать уставилась на неё с выражением ужасного желания найти спасение любым путём, и перевела взгляд с Фахми на Ясина — в их глазах засветилась надежда. Но Фахми недоумённо спросил:

— А как же врач?… Он же вернётся сюда и будет навещать её день за днём, а значит, обязательно встретится и с отцом.

Однако Ясин отказывался захлопнуть дверь, из-за которой просочилось лёгкое дуновение надежды, чтобы избавиться от всех мучений и страхов. Он промолвил:

— Мы договоримся с врачом о том, что ему следует сказать отцу.

Они посмотрели друг на другу взглядами, в которых сквозило как доверие, так и сомнение. А затем у всех в глазах появилось чувство сопричастности к спасению матери, и мрачная атмосфера сменилась ликованием, какая бывает посреди густых туч, которые внезапно разрываются, и сквозь них проступает кусочек синевы, расстилающейся словно чудом за считанные минуты по всему небесному куполу, а вслед за тем появляется солнце. Вздохнув, Ясин произнёс:

— Мы спаслись, и слава Аллаху.

В этой новой обстановке Хадиджа, возобновив свою излюбленную тактику, сказала:

— Нет, это ты спасся, советничек…

При этих словах Ясин затрясся от смеха так, что всё его тучное тело затряслось:

— Да уж, я спасся от языка скорпиона, пока всё ждал, когда он подкрадётся ко мне и ужалит…

— Да ведь это она тебя спасла. Шиповник поливают ради розовых бутонов…

От радости, что спасли мать, они почти забыли, что мать их прикована к постели со сломанной ключицей. Однако и сама она почти что позабыла об этом…

Она открыла глаза и взгляд её упал на Хадиджу и Аишу, сидевших на кровати у неё в ногах и пристально смотрящих на неё. В глазах их страх боролся с надеждой. Она вздохнула и повернулась к окну и увидела себя, залитой светом раннего утра. В изумлении пробормотала:

— Я так долго спала…

Аиша сказала:

— Всего несколько часов после рассвета, у тебя даже веки не сомкнулись… Какая ночь! Я никогда в жизни её не забуду…

Они обе напомнили ей события прошлой ночи, бессонной и болезненной. Глаза матери были наполнены жалостью — как к себе самой, так и к дочерям, которые провели подле неё всю ночь, не смыкая глаз, деля вместе с ней и боль, и бессонницу. Она шевелила кончиками губ, взывая о помощи к Аллаху, совсем беззвучно, а затем прошептала с каким-то чувством стыда:

— Я и впрямь вас обеих утомила!..

Тоном шутки Хадиджа сказала:

— Ты должна потрудиться и отдохнуть. Но только, Боже упаси, не пугай нас… — затем с беспокойством в голосе. — Как на тебя нападает эта страшная боль?! Я считала, что ты погрузилась в глубокий сон и тебе стало лучше, и сама легла поспать, когда пришла моя очередь. Но тут же проснулась от твоих стонов, а ты всё не прекращала свои «ох» и «ах» до самого рассвета.

Лицо Аиша сияло оптимизмом. Она промолвила:

— У меня хорошая новость — я сообщила Фахми о том, как ты себя чувствуешь, когда утром он спрашивал про твоё самочувствие, и он сказал, что боль, которая тебя преследует, указывает на то, что сломанная кость начала заживать…

Упоминание о Фахми вытащило Амину из бездны разных мыслей в голове, и она спросила:

— С ним всё в порядке?

— Конечно. Он хотел побеседовать с тобой, чтобы самому удостовериться, что у тебя всё хорошо, но я никому не позволила тебя будить. Мы седины своей дождались, пока ты, наконец, не погрузилась в сон…

Мать сдалась и испустила тяжёлый вздох:

— В любом случае, хвала Аллаху за всё. Да сделает Господь наш добрыми все последствия… А который сейчас час?..

Хадиджа ответила:

— Час остался до полуденного намаза…

Мать задумчиво опустила глаза, а когда подняла, в них виднелась тревога. Она пробормотала:

— Он, наверное, уже по дороге домой…

Они поняли, кого она имела в виду, и вместе с тем ощутили, как в сердца их прокрадывается страх. Аиша с уверенностью в голосе произнесла:

— Добро пожаловать. Нет необходимости волноваться. Мы ведь уже договорились о том, что нужно говорить, и дело с концом…

Его возвращение, что становилось всё ближе, рождало в утомлённой душе матери тревогу. Она спросила:

— А можно ли скрыть то, что произошло, интересно?

В равной мере с ростом внутренней тревоги Хадиджа повысила голос и громко сказала:

— А почему бы и нет?… Мы сообщим ему только то, о чём договорились, и всё закончится благополучно…

В этот момент Амине хотелось, чтобы рядом с ней оставались не дочери, а Ясин с Фахми, чтобы подбодрить её. Хоть Хадиджа и говорила, что они сообщат ему только то, о чём договорились, и всё закончится благополучно, да вот только останется ли навсегда тайной то, что случилось?… Не выйдет ли вся правда наружу через маленькую щёлочку?… И боится ли она лжи так же, как боится правды? Она не знала, что её поджидает… Она с нежностью переводила взгляд с одной девушки на другую, и уже открыла рот, чтобы говорить, как в комнату вбежала Умм Ханафи и шёпотом, будто боясь, что за стенами её могут услышать, сказала:

— Госпожа моя, хозяин прибыл…

Сердца их тревожно забились. Девушки одним прыжком с кровати очутились на полу и встали перед матерью, обменявшись с ней молчаливыми взглядами, пока мать, наконец, не пробормотала:

— Вы ничего не говорите, я боюсь за вас из-за последствий этого обмана. Оставьте это мне, и да поможет нам Аллах…

Воцарилась напряжённая тишина — такая же тишина овладевает детьми во мраке, когда они слышат шаги злых духов-ифритов, что рыщут повсюду, — пока до ушей их не долетел звук шагов отца, поднимавшегося по лестнице. Шаги эти становились всё ближе и ближе… Мать нарушила кошмарную тишину и пробормотала: