Чингисхан. Сотрясая вселенную - Ибрагим Нариман Ерболулы "RedDetonator" - Страница 34

Это была любовь с первого взгляда, причем взаимная. Агафья была прекрасна, а Виссарион никогда не жаловался на внешность. Она была свободной женщиной, торговала на рынке свежими фруктами, собираемыми их семьей на арендуемой земле, а Виссарион был рабом. Такие отношения были запрещены под страхом смерти для раба и порабощения для свободного. Но это их не остановило.

Они начали встречаться тайно, делали все осторожно. Но Фотис начал что-то подозревать, ведь у него к Виссариону была любовь. В итоге охранники Фотиса Самароса одним несчастным вечером проследовали за Виссарионом и схватили их с Агафьей. Агафью доставили в магистрат, а Виссариона – на виллу, где он был вынужден выслушать обличающую речь о преданной любви, о предателях и последствиях предательства. Виссарион слушал молча, но жалел лишь о том, что попался. А еще о судьбе его возлюбленной. Они рискнули и проиграли…

Дальше его продали в общественные рабы, что можно считать некоторой удачей. Фотис не смог приказать казнить своего возлюбленного, поэтому решил, что пусть он живет, с возможностью выкупа через определенное время.

Фотис был настолько мстительным, что заплатил тройную цену за Агафью, лишь бы сделать ее своей рабыней. Это Виссарион узнал в последний день на вилле Самаросов, потому что бывший хозяин лично пришел сообщить ему об этом.

Участь общественного раба, конечно, мало кому может понравиться, но Виссарион не жаловался. В чем-то это было даже лучше, потому что ему не приходилось больше ублажать старого педераста.

Сначала он работал в Афинах, а затем его погнали в Паннонию, в город Сирмий. Сперва его заставили работать в каменоломнях, он добывал пемзу, но там он быстро доказал всем, что принуждать его махать киркой – это как вбивать бронзовый гвоздь в железную стену, то есть непродуктивно и преступно. В итоге он стал счетоводом, его положение в иерархии общественных рабов начало укрепляться и улучшаться, а затем его отправили старшим счетоводом в Мурсе… Вот туда-то и пришел отряд вождя Бреты.

Били его не сильно, лишь давали подзатыльники, когда он замедлялся при конвоировании в деревню готов. Ничего хорошего он от судьбы не ждал, но благодарил ее за то, что его не зарезали, как овцу.

Сидя на деревенской площади под охраной варвара, обладающего звериным взглядом, он горестно вздыхал, вспоминая Агафью и их несбывшееся будущее… И тут подошел этот малец с умным взглядом. Он начал рисовать на снегу какие-то неизвестные символы. Это точно было какое-то письмо, а не детские рисунки. Потому что мальчик писал их так, словно понимал их значение, а еще они повторялись и имели некую системность. Виссариона это очень заинтересовало, потому что он почти никогда не упускал возможности узнать что-то новое. Это был шанс. Если этот мальчик на что-то тут влияет…

Он осторожно, проявляя максимум собственной слабости и безопасности, приблизился к мальчику, присел на корточки, взял ветку и начал писать слова на латыни. Маловероятно, что мальчик что-то поймет, но если он заинтересуется…

Мальчик указал на Виссариона и произнес:

– Samanna.

23 ноября 407 года нашей эры, Западная Римская империя, провинция Паннония

– Ноет еще, – произнес Эйрих.

– В ближайшее время уже должно перестать, – заверил его Виссарион.

Кости срастаются быстро, он ведь еще так юн, но приятнее процесс заживления от этого не становится.

Идею с мирным путешествием Эйриха на юг не оценил никто. Зевта сказал, что это несвоевременно, потому что они еще не покорили все оставшиеся восемь окрестных деревень. Отец Григорий сказал, что Эйриху лучше вообще не рисковать и держаться рядом с отцом, чтобы сын был там, где отец добивается успехов и славы.

Эйрих же сильно хотел в Афины. Но что ему там нужно? Во-первых, он хотел поскорее выполнить обещание, данное Виссариону. Виссарион – ценный человек, научивший его говорить и писать на латыни, чего Эйрих никогда не забывал и был ему благодарен.

Во-вторых, у них скопилось некоторое количество денег и ценностей, которые можно потратить на действительно полезные вещи. Например, на доспехи, оружие, трактаты философов и ученых…

В-третьих, ему до одури хотелось посмотреть на настоящую цивилизацию, на настоящую Римскую империю. Ту самую, которую с восторгом описывал Марцеллин или сухо констатировал Август. Это стоит как минимум увидеть, а лучше пощупать.

«Если не сейчас, когда все начало немного успокаиваться и вошло в верную колею, то когда еще?» – подумал Эйрих.

Зевту он сумел подкупить тем, что обещал привезти по-настоящему хорошие доспехи и лучшее оружие, а отца Григория тем, что обязался купить пару-тройку грамотных рабов, способных записывать за священником на латыни и греческом. Ради последней покупки отец Григорий даже выделил часть личных сбережений.

Остальных жителей деревни Эйрих не спрашивал. Мать понимает, что Эйрих – это взрослый мужчина, сам решающий, как ему действовать, а братья с сестрой не настолько привязаны к нему, чтобы не желать его убытия в неизведанную даль.

Вместе с Эйрихом в Афины пошло пятьдесят воинов, выделенных Зевтой под его командование. Каждого снабдили кольчугой, шлемом, хорошим топором и щитом. Также с ними поехали две телеги с награбленным добром. Нужно будет реализовать все это за хорошие деньги, после чего приобрести товары по списку. Список находился у Виссариона, который лучше всех подходил для такого рода деятельности.

– Только вернись, сын, – напутствовала Эйриха Тиудигото.

– Обещаю, – ответил Эйрих.

– Никого не грабь, – сказал ему Зевта.

– Я не дурак, – ответил Эйрих.

– Ступай, сын, – улыбнулся Зевта. – Ждем тебя с надеждой.

Эйрих обернулся на построившихся в колонну воинов. Здесь Ниман Наус, как заместитель юного командира, здесь Хумул, как желающий посмотреть на южные земли, тут же Виссарион и Татий, эти ради практических целей, то есть взаимодействия с римлянами.

– За мной! – приказал Эйрих и пошел по дороге на юг, но затем вновь повернулся назад. – Альвомир, ты тоже!

– А-а-а, – посмотрел на него здоровяк и пошел вслед за остальными.

Здоровенный детина, внук покойного Гундимира, после похорон оказался никому не нужен. Это было ясно еще в момент гибели старейшины, потому что все как-то резко охладели к раненому Альвомиру. Он умственно отсталый, раненый. Зачем такой кому-то? Но Эйрих оценил боевые способности этого гиганта и провел с ним беседу, напрямую предложив службу в будущей дружине. Пришлось сказать, что Эйрих будет ему как дед, потому что Альвомир очень плохо понимал концепцию службы в дружине.

Пришлось обещать сытную кормежку, теплое спальное место, а также «блестяшки», то есть, вероятно, блестящие украшения, которые очень нравятся Альвомиру. Женщины его не интересовали, как и богатство. Альвомиру нужны были «блестяшки», вкусная еда, сладости и дом.

Когда Альвомир полностью восстановится, Эйрих использует его как собственного чемпиона, если кому-то придет в голову бросать ему вызов. В условиях поля боя от Альвомира, судя по всему, мало толку, потому что он слишком глуп для этого, но в поединке один на один он крайне опасен.

Гундимир экономил на экипировке своего внука, но Эйрих такой ошибки допускать не собирался. У Марцеллина описывались некие «парфянские катафрактарии». Это конные воины, победившие Марка Красса во время его похода. Конники эти были облачены в тяжелую броню с ног до головы и пользовались длинными копьями. Ужасный лобовой удар сметал даже самых лучших легионеров, потому что никто не в силах выдержать такой натиск. Но катафрактарии Эйриха интересовали не копьями, а броней. Если такую броню способны сделать в Афинах, то она нужна Эйриху.

«Заковать Альвомира в катафрактскую броню, вооружить двуручной секирой… – представил он картину. – Его нельзя будет убить, а он сможет убить любого. Ведь будь у него в руках топор…»

Будь у Альвомира на поединке топор, Эйрих бы сейчас не думал. Уже давно бы сыграли по нему тризну, погоревали и забыли. Кувалда на длинной рукояти – это зрелищно, но медленно. Секира – это оружие поединщика и палача.