Разночинец (СИ) - Прутков Козьма Петрович - Страница 25

— Семён Семёнович! – радостно воскликнул он, — Голубчик, какими судьбами?

— Вы-с знакомы? – удивленно спросил полицейский.

— А как же, — радостно сказал Бреднев, — Семен Семенович мой…

Я не дал ему договорить и бросился ему на шею.

— Антон Герасимович, дорогой мой, — воскликнул я, заключая его в свои объятья, — как же давно я вас не видел. Ставьте, ставьте любезный чай! Не здесь же в участке… Мне столько вам нужно рассказать!

Я отодвинул ошалевшего доктора Бреднева на вытянутые руки и сделал, как бы сказали в Одессе, «умоляющий взгляд». Наверное, от моего жалкого вида и дрожащего голоса, расплакался бы самый жестокий палач, поэтому доктор Бреднев, будучи умным человеком сразу смекнул, что все не просто так.

— Да, да…, дорогой вы мой… Семен Семенович, прошу ко мне в кабинет, там все и расскажете.

Неожиданно встреча с Бредневым спасла меня от перекрестного допроса, а Ефима от сидения в местной тюрьме. Хотя я бы сказал, что в самой камере условия были более чем комфортные. Печь, утеплённые стены и большой тюфяк, набитый мягким сеном. Окно, хоть и зарешеченное, но достаточное, чтобы пропускать много солнечных лучей, делая камеру светлой и уютной. Тут же в камере был туалет, отделенный от остального помещения отдельной кабинкой. Доктор Бреднев, осмотрев его и остальных участников битвы, зашил раны, пересчитал выбитые зубы, наложил лангеты на сломанные конечности, смазал ушибы, перебинтовал порезы, вправил одному мужичку челюсть, а Ефима, который совершенно неожиданно оказался самым пострадавшим, перевел в небольшую больничную палату.

Ефим лежал молча, отвернув голову к стене. И даже не смотрел в мою сторону. Я видел, что он готов сквозь землю провалиться под моим укоряющим взглядом.

— Ладно, потом с тобой разберемся, — сказал я ему, и мы с доктором вышли из палаты.

Ефим сопроводил наш уход жалобным стоном и невнятным жалким бормотанием, что-то вроде «убей меня грешного холера», «порази меня молнией заступник Николай» и прочими причитаниями.

— Ну голубчик, мой, Семен Семенович, рассказывайте, — сказал доктор Бреднев, разливая чай и раскалывая щипцами сахар.

Я ему рассказал все, про Выкреста, наш побег, про мертвеца на дороге, про деньги — в моем положении правда была лучше лжи. Доктор долго молчал, только попивал, чай изредка прикусывая куском сахара.

— Да-а, ситуация, — наконец сказал он, — вот что голубчик, вам надо будет, конечно, уходить отсюда. Но друг ваш дороги не осилит. Неприятель очень чувствительно его дубиной приложил, еще чуть-чуть и перелом свода черепа мог случиться. Ему отлежаться надо.

Он поставил чашку с чаем.

— Вот что дорогой Семен Семенович, я как человек порядочный обязан сохранить ваше инкогнито… Но есть у меня к вам одна просьба, уж не откажите любезный. Вы приходите завтра, утром ко мне, я вас с одним человеком познакомлю, ему помощь нужна. Так сказать, услуга за услугу.

Утром, я застал у доктора Бреднева посетителя. Сурового вида мужик в одежде казацкого офицера сидел на стуле, слегка облокотившись на край стола.

— Семен Семенович, вот, позвольте вам представить моего старинного друга. Прибыл ночью с недалеких окраин нашей империи, что прилегают к неспокойным землям Маньчжурии и Китайской Империи.

Казак встал, пожал мне руку.

— Ольховский Егорий Николаевич, — представился он.

Потом достал серебряный портсигар, раскрыл и вежливо протянул мне.

Я отказался.

— А я, с вашего дозволения, закурю, — он неспешно раскурил папиросу и устроился обратно, на стуле рядом со столом доктора Бреднева.

Было видно по запылившейся одежде и усталым, налитым кровью глазам, что последние несколько ночей он провел в седле, а может и более того. Но несмотря на жесткий волевой профиль и грубоватую кожу лица, закаленную сибирским житьем, Егорий Николаевич, обладал приятными манерами и спокойным голосом.

— Мы давние друзья, — повторил Бреднев, — вместе служили под общим началом Павла Степановича Нахимова, когда, почитай, вся Европа на нас штык свой подняла. Мда-а… Я врачевал в лазарете у знаменитого нашего хирурга Николая Ивановича Пирогова, а Егорий Николаевич в составе первого Уральского казачьего полка под командованием доблестного Хорошхина Павла Борисовича. После неудачной атаки на лагерь английских войск под Кадыковкой, его серьезно ранило, попал в лазарет в мои руки. Там мы с ним сдружились на многие годы. А судьба нас опосля привела в эти дальние края, меня вот, нелегкая, доктором в кандальном обозе сделала и по иркутским землям докторский надзор осуществлять, а Егория Николаевича читинскими казаками управлять.

Любопытно было смотреть на человека прошедшего эпохальную оборону Севастополя. Тем более удивительно, слушать рассказы людей, ставших героями «Севастопольских рассказов». А доктор-то Бреднев еще тот фрукт – шкатулка, блин с секретом.

— Тут вот какое дело Семен Семенович или, вернее, оказия. Завелась у нас пренеприятная напасть в виде китайских разбойников, будто своих не хватает. Вон кандальников не счесть, что скитающихся иудеев Моисеевых, прости, Господи… — доктор задумчиво побарабанил пальцами по столу. — Да уж, Егорий Николаевич, сам расскажи.

Тот кивнул и отложил в сторону папиросу, на край бронзовой пепельницы.

— С вашего позволения, Антон Герасимович. Ну так вот-с… Они поначалу себя не шибко проявляли. Так, захаживали иногда, пощипывали своих китайских купцов, которые фактории держали на нашей земле, бывало, скот угоняли в деревнях, амбары очищали, безобразничали, словом. А вот с некоторых пор, как пошла золотодобыча в больших количествах, стали дерзкими набегами беспокоить и наше население. Убийства, грабежи поджоги. Опять же, налеты на серебряные и золотые артели. Тактику они сильно поменяли и оружие новое появилось в руках. Могу предположить, что в их ряды прибыло множество дезертиров из армии императора Китая. Зовут их хунхузы…

— Хунхузы? – машинально переспросил я, услышав знакомое слово из истории.

— Да, сударь, мой именно хунхузы. В переводе с ихнего китайского языка значит «краснобородые» или «рыжебородые».

— Китайцы рыжебородые? – удивленно спросил доктор Бреднев.

— Да Бог их разберёт, — вздохнул Ольховский, — мы написали бумагу от губернаторского имени китайскому чиновнику с твердым желанием положить конец набегам. Но те сами с ними ничего поделать не могут. Я как раз разговаривал с одним из китайских чиновников, он мне и сказал, что хунхуз это обозначает краснобородый. Так и сказал, дескать, местные удальцы когда-то любили украшать свои ружья красными шнурами и кистями. А когда целились — зажимали шнур в зубах, чтобы не мешал. Издали казалось, что у стрелка красные усы и борода. Вот и пошло сие общее название.

— А как давно они начали свои набеги? – поинтересовался я.

Ольховский задумчиво огладил с редкой проседью бороду и сказал:

— Раньше было очень спокойно. Землица с той стороны пустынная была. Дело в том, что земли северо-востока до некоторых пор находились под заповедным владением правящей маньчжурской фамилии китайских императоров, и простому люду под страхом жесточайшего наказания селиться там воспрещалось. Да и далековато от наших краев. Но вот после потрясений и разрухи, вызванных крестьянской войной, голодом и вооруженной кампанией западных держав супротив китайского императора, сила запрета ослабла до такой степени, что переселение с южных провинций составила пару миллионов человек.

— Эх, — покачал головой доктор Бреднев, — это не наш русский мужичок. Тому лишь бы на печи полеживать, нежели земли восточные во славу государства российского осваивать.

— Да-с, — согласился казак, — так оно и есть. Народишку китайского потянулось тьма, а вот средств к существованию на всех нет, ни пропитания, ни всяких припасов и средств к житию, вот и началась у них самая настоящая вакханалия. Во многих местах нахальные негодяи стали настоящими хозяевами земель, а притеснение слабых, убийство и поджог – обыкновенное дело. И если раньше они в Забайкалье больше по границе промышляли, то недавно одна шайка проникла очень глубоко.