Мироздание по Петрову - Прашкевич Геннадий Мартович - Страница 16

• Предыдущая
• 16/19
• Следующая

– Ну ты прушник, Кручинин, – подул Роальд на кулак.

Это он не знал, что такое настоящий прушник. Володька Колосков из Института ядерной физики ловко увернулся от несущейся на него машины. Ревущий гигантский КРАЗ почти наехал на него. Спасая идущую рядом женщину, Володька оттолкнул ее в кювет и сам туда свалился. Женщина здорово поломалась, хотя не оттолкни ее Володька, там и ломаться было бы нечему: от раздавленных остатков отказался бы и Харон. А самого Володьку тот же КРАЗ (местная автоколонна) сбил только через неделю, причем на том же самом месте. Нашлись свидетели, показавшие, что Володька уже второй раз бросается под одну и ту же машину. Заподозрили личную неприязнь, тем более, что водила, которого Володька видел впервые, оказался троюродным братом бывшей Володькиной любовницы. Кстати, эта сучка явилась в суд и заявила, что Володька всегда относился к ней с неприязнью. Таких, как Володька, сказала она, судить надо особенно строго. Они, как кобели, мечутся по дорогам.

– Зачем вы его так? – спросил Перов-Беккер.

– Когда трупы начинают всплывать напротив рыбного ресторана, – загадочно ухмыльнулся Роальд, – посетителям это не нравится. – И, связав руки Тараканычу, приволок паяльную лампу.

– Вы будете его пытать? – заломила руки Алиса.

– Помолчите, – грубо попросил Роальд. – Вашу подругу сейчас привезут.

Алиса сразу расцвела. „Вы ему рот замотайте скотчем, чтобы не кричал, а то Алиночка испугается“. Тоненький, повторяющий изгибы фигуры плащ. Придется вернуть двадцатку. И делать ремонт на свои деньги. С судьбой не поспоришь. На том же перекрестке, напротив Ядерной физики, где Володьку Колоскова судьба дважды так страшно подловила, я сам видел козу, на которую, ревя, газуя, весь в сизом угарном облаке, вывалил из-за поворота все тот же огромный, как мамонт, КРАЗ. Водиле дураку не ездить бы там больше, так нет, вывалил в третий раз и только в самый последний момент сумел круто вывернуть руль. А коза сволочь уже перебежала дорогу в самом что ни на есть опасном месте, остановилась и стала блеять. Дескать, она от бабушки ушла, она от дедушки ушла, она от внучка ушла, а теперь и от вонючего КРАЗА уйдет. В этот момент ревущая, стреляющая сизыми выхлопами махина с грохотом врубилась в бетонный столб. От удара столб переломился у основания и верхушкой из кованного железа убил козу.

– Я могу идти?

Никто мне не ответил.

Мавр сделал свое дело, мавр может идти.

Присутствовать при пытках не хотелось, Роальд скучно предупредил:

– Иди верхней дорогой.

– Почему верхней?

– Мало ли…

Он хмуро зажег паяльную лампу и поиграл шипящим синеватым язычком огня. Связанный Тараканыч в траве сразу пришел в себя и засопел. „Зачем тебе уходить, Кручинин? Потом вместе уйдем“. – „Да ну. Потом тебя тащить придется“. Но Тараканыч настаивал: „Как ты потом без свидетелей? Тебе свидетели понадобятся“ Роальд угрюмо смотрел на нас. Потом небрежно вывернул вонючий рюкзак. Зеленые купюры потекли на траву. Алиса вскрикнула и молитвенно прижала руки к груди. Только Тараканыч не спускал глаз с белого язычка, бьющего из паяльной лампы.

– Дергаться не будешь? – пожалел его Роальд.

– Вот те крест! Я сам пришел сжечь это дерьмо.

Роальд кивнул и развязал ему руки. Тараканыч сразу отсел, схватившись за голову, а Роальд беспощадно повел шипящим белым язычком по сворачивающимся, скукоживающимся купюрам. Они корчились, как живые. Противный пепел понесло по двору. Фальшивые деньги – больные деньги. Их пепел тоже казался больным. На крылечке соседнего коттеджа появился здоровенный охранник, закурил, сквозь тьму берез посмотрел в нашу сторону. Бесчисленные звезды светились на фоне страшного бесконечного бархата. Запах паленого… Куда мы все деваемся?…

Молчание…

Все утро субботы я отсыпался.

Девчонкам по телефону бормотал: „Никакого дня рождения“.

Они злились и ничего не могли понять. Юля плакала. Оказывается, родители еще не вернулись и квартира бездарно пропадает, простыни шелковые, прохладные. Поломанную мебель я выкинул на лоджию, в квартире стало пусто и грустно. Маринке заявил: „К одиночеству клонит“. А Света сама бросила трубку, когда я начал объяснять, что слушать „Пиковую даму“ в некотором смысле даже приятней, чем заниматься любовью в противогазах.

„Таганка! Все ночи, полные огня…“

Насвистывая, валялся на надувном матрасе. Листал сценарий.

Деревня Лыковка… Пронизывающая метель… На обороте третьей страницы рукой режиссера было начертано – молчание… Может, как вариант подзаголовка. Меня передернуло. Я даже позвонил полковнику Якимову, но он только что запузырил „глубинную бомбу“ и в нем явно всплыли все рыбы. Охотно издавал некоторые животные звуки, но дельного ничего.

Молчание…

Неужели все в жизни уходит, рассеивается?

Звонок отвлек меня от размышлений. Поднял трубку.

Вот новости. Юлю чуть не изнасиловали. Она всхлипывала. Думала, наверное, что я сразу брошу все и примчусь целовать ее прекрасное молодое тело. В Институт генетики (через квартал от Юлиного дома) недавно привезли орангутанга Гошу. С характером парень. В служебные командировки выезжал с телогрейкой ватной, с ремнем солдатским, кружкой жестяной. Прибыв на место назначения, бросал в угол телогрейку и от полноты чувств так вмазывал ремнем по стене, что в лабораториях гибли мухи дрозофилы. Директор института, завлаб, два сотрудника, юная аспирантка и красномордый служитель сошли к орангутангу в подвал. Гоша как раз подоткнул телогрейку под плоскую потертую задницу. В отведенной руке держал солдатский ремень, в другой – кружка. „Неужели закладывает?“ – удивился директор. Орангутангу намек не понравился. Все содержимое кружки (он в нее перед этим опрятно помочился) выплеснул в лицо директору. Одновременно со страшной силой врезал железной пряжкой по стене. Завлаб долго потом оправдывался, что Гоша любит арбузы.

Поднялись в кабинет, умылись.

Потом всем составом снова спустились к вольере.

Орангутанг, увидев таких упорных, впал в оторопь. „Вы осторожнее, – предупредил директора завлаб, – как бы снова не обдал“. Но Гоша надул щеки и показал людям кружку: вот, мол, совсем пустая! А потом выплюнул в лицо директора весь огромный запас мочи, которую, оказывается, набрал в рот. Аспирантка сама чуть не уписалась. А директор рассердился: „Сколько Гоша должен нам крови?“ – „Оплачено два литра“. – „Выкачайте из него все пять!“ Красномордый служитель тут же напихал сонных таблеток в большой банан, но Гоша эти гнусные таблетки выцарапал. Пришлось стрелять сонными ампулами. Несчастный Гоша задрожал и припал грузным торсом к любимой телогрейке. Ремень намотан на кулак, в головах – жестяная кружечка. Красномордый наивно вошел в вольеру, вот тут Гриша и показал, на что способен. „Сволочь ты, Кручинин, – плакала Юля по телефону. – У меня пятый этаж, балкона со стороны леса нет, а ты вдруг заглядываешь в окно. Я еще думаю, чего это Кручинин такой небритый, с ремнем и с кружкой? Как. думаю, влез по отвесной стене? Лапка, говорю, сладенький, иди скорее! А ты в меня мочой, мочой! Наверное, Архиповна научила?…“

Сниму со сберкнижки несколько сотен, соображу легкий обед.

Телефон отключу, дверь запру. С меня хватит. Так я решил. А на месте Гоши я бы сначала надругался над Юлей, а уж потом сдался милиционерам. Вот какое было у меня настроение. Шел по улице мимо бабулек, торгующих морковкой, садовой ягодой, луком, домашним молоком, жирным творогом. Назойливые призывы, все надоело. Возле почты кто-то взял меня за руку. „Да иди ты! Не нужна мне морковка“, – отмахнулся я, но остановила меня не бабулька. Я посмотрел на плоское, ничего не выражающее лицо человека в штатском и возражать не стал. Лучше, наверное, провести день рождения в камере, чем валяться на полу в пустой квартире.

Повинуясь молчаливому человеку, свернул с улицы.

• Предыдущая
• 16/19
• Следующая