Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 65

• Предыдущая
• 65/108
• Следующая

– Прошу, батюшка, проходи, – в самые ноги поклонилась боярину хозяйка – баба лет тридцати пяти.

– Хлеб на стол и молоко, – уверенно распоряжался хозяин дома. Было видно, что здесь его слово – закон.

Стол быстро накрыли: поставили щи, пироги, в блюдах квашеную капусту, в крынках – молоко, сметану.

Боярин почувствовал, что в дороге проголодался изрядно, и, благословясь, взял ложку, не спеша стал хлебать наваристые щи.

– Как тебя звать-то? – спросил боярин, слизывая с губ приставшую капусту.

– Георгием.

– А по отчеству как величать?

– Иванович… – крякнул от удовольствия мужик.

– Баба твоя вкусные щи готовит, Георгий Иванович. – Боярин отправил в рот очередную ложку горячих щей.

– На то она мастерица, – заулыбался Георгий Иванович. – Бабу-то, как коня, выбирать нужно. Присмотришься поначалу, какая она хозяйка. Ежели хорошо готовит, выходит, и хозяйкой доброй будет.

– А князя своего любишь? – вдруг неожиданно поинтересовался Иван Ушатый, макая ломоть хлеба в густую сметану.

– Князя-то… Василия Васильевича? – переспросил Георгий Иванович и замолчал, глубоко задумавшись: было видно, что вопрос этот для него не праздный и требовал сосредоточенности. – Господин он мне. Мы, чернь, – что псы, своему хозяину должны быть верны. А любовь – это дело бабье!

Ушатый доел щи, совсем по-мужицки облизал ложку и бросил ее на стол. Она радостно заплясала и успокоилась под ласковой ладонью хозяйки. Боярин взял стакан кислого вина и выпил его до донышка.

Разговор получался любопытный. Мужик не из простых, с хитрецой, тем интереснее с ним беседовать.

– А воевать-то за великого князя пожелаешь?

– Пойдешь, куда денешься, – вздохнул мужик. – Только это не от большой любви, оторвут от сохи – и в дружину. Здесь у нас всюду поговаривают, будто бы великий князь всю Русь татарам отдал. Хану казанскому – Москву! И не припомнить ведь такого, чтобы великий князь в полоне был. Может, он там и басурманову веру принял? А кто знает! И теперь уже трудно сказать, чьи же мы холопы – великого князя или басурмана казанского. И ладно бы только эта беда, так ведь князья норовят и между собой побраниться. А ведь братья! В народе как говорят? Если брата любишь, то и Бога любишь. Стало быть, не чтят князья Бога, ежели друг на дружку войной идут.

Боярин Ушатый хмыкнул, трудно было возражать этой мужицкой правде, и не только потому, что состояла она из простых и понятных слов, подогнана и прочна, как бревна в добротном срубе, но еще и потому, что вез он князю тверскому от Дмитрия Шемяки послание. И быть может, завтра этому мужику предстоит встать под знамена.

А мужик меж тем продолжал:

– И я, бывает, бранюсь с братьями. Старший я среди них. Шестеро нас. Бывало, по молодости и лупили друг дружку. Что поделаешь, у каждого своя правда. Но чтобы вот так, как князья, друг на друга с оружием… ни в жисть! Вот хоромины я выстроил. Кто мне помогал? Братья! И я, конечно, чем смогу, тем и отплачу за добро. А у князей все по-иному выходит – чем больше один другому досадил, тем и радость полнее.

– Может, ты и прав, – неожиданно для себя согласился с мужиком Ушатый.

Вот ведь как бывает – знакомы едва и неровня совсем, а слова мужика пришлись по сердцу.

Боярин Ушатый достал кошелек, положил на стол две полтины и сказал:

– Вот тебе за обед… лошадь купишь. Только у меня просьба к тебе есть.

– Какая, боярин?

– Сани нам нужны, а наши в версте отсюда поломанными остались. Потом приволокешь, починишь и себе забрать можешь.

Мужик весело подкинул на ладони монеты. Подарок его не удивил, было видно, что деньги у него водились.

– Хоть десяток подвод могу дать, боярин. Эй, дурень, где ты там? – позвал он сына, который тотчас высунул белобрысую башку на отцовский окрик. – Помоги боярину со двора выехать.

Пурга ослабла, и выпавший снег тихо поскрипывал под сапогами Ушатого.

Возница и хозяйский сын суетливо запрягали боярину коня.

– Ось посмотри, – махнул рукой боярин, – не разлетелась бы.

– Сейчас, батюшка, – отозвался возница.

Хозяин только хмыкнул:

– У меня не разлетится… А тебе чего надо? – прикрикнул он на жену, которая, кутаясь в платок, вышла вслед за мужем. – В дом иди! Избу выстудишь.

Как ни коротка дорога до князя Тверского, а боярин продрог изрядно, и, когда впереди показались хоромины князя, Ушатый облегченно вздохнул:

– Ну и дорога! Едва живым добрался.

Никто не встречал боярина Ивана Ушатого на Красном крыльце – гость он был обыкновенный.

Иван Ушатый сбил о крыльцо с сапог налипший снег и, толкнув тяжелую дверь, гаркнул:

– Хозяин! Князь Борис! Где ты там?! Шубу с плеч примите. – Уверенно скинул он одежду на руки челяди и из сеней перешагнул в горницу.

Борис Тверской сидел подле окна. В горнице был полумрак, и глубокая тень легла на скулы князя. Сейчас Борис выглядел старше своих лет и походил на монаха в келье – та же скромность в княжеских покоях да и в одеянии самого князя.

Князь, видно, захворал – парил костистые ноги в глубокой шайке. Пар густо поднимался кверху, скрывая фигуру князя, и тогда казалось, что голова и ноги существовали сами по себе: вот чихнул князь, и из облака показалась правая рука и почесала левое колено. Потом князь вытащил ногу из воды и долго рассматривал желтую пятку.

Мокрая от обильного пара, рыхлозадая девка мяла пальцы князю и приговаривала:

– Застыла кровушка! Вот сейчас мы ее по жилочкам и разгоним. Ой, тепло будет князю, – говорила она так, словно вела беседу не с князем, а с дитяткой-несмышленышем. Борис только улыбался, показывая свои крепкие зубы.

Ласка девки ему была приятна, и он щурился, словно кот на печи. А девка не жалела своих рук, норовила князю сделать поприятнее – мяла его пальцы в своих толстых ладонях, подливала в шайку горячей воды и снова растирала ступни.

Боярин Ушатый стоял в дверях, не решаясь оторвать дворовую девку от священнодействия, а она, видно чувствуя, что на время приобрела над князем власть, нежно ворковала:

– Ноженьку подними, князь. Вот так, а теперь мы еще здесь попарим… Вот так, князь…

Наконец Борис соизволил заметить Ивана Ушатого.

– Чай, не к холопу заходишь. Шапку сними! Эй, стольники, примите у боярина шапку, – хмуро распорядился князь.

Нерасторопные были у тверского князя стольники, нехотя приняли шапку, отнесли в сени. Оно и понятно – не по чину им у чужих бояр шубы да шапки принимать, другое дело – князь! А так, боярин, да еще угличский. Видали мы таких!

– Неласково ты принимаешь гостей, князь. Неласково, – потер озябшие руки боярин.

– С чего мне ласковым быть? Поди, супостату служишь… Дмитрию Шемяке. Князь Василий Васильевич в полоне был, так он сразу стол московский занял и слезать с него не хотел. Великим князем Московским себя видел, нам свои грамоты поганые посылал. Вздумал меня учить!

– Зря обижаешь Дмитрия, князь Борис. – Иван Ушатый понимал, что разговор не стоит начинать с ругани. Вот баба его сейчас подлечит, тогда он и отойдет душой, сговорчивее сделается. – Если он и сел на Москву, то только потому, что Василий в плену был.

– Всех под себя подмять хочет, – не унимался Борис, не дошла до него еще бабья ласка. – А нас, тверичей, вообще своими холопами считает. Два города на Руси всегда первыми были – Москва и Тверь!

Прорвалась в князе давняя обида: если бы не московские князья, был бы город Тверь стольным!

Иван Ушатый сел на лавку, она заскрипела под его тяжестью, вот сейчас-то самое время поговорить о главном.

– Я к тебе от Дмитрия Юрьевича с грамотой пришел, прочти… А потом слово свое скажешь. – Ушатый засунул руку глубоко за рубаху, извлекая оттуда грамоту для князя.

Борис развернул свиток.

– Ишь ты! Понаписал! А говорили, будто бы Шемяка грамоте не обучен. Из чернецов кто помогал?

– Может, и из чернецов… Ты читай, князь, там про все написано.

Борис скривил лицо, и от этого тени на скулах сделались еще глубже. Читал князь внимательно, и боярин следил за его глазами, которые становились все серьезнее, а когда наконец Борис одолел грамоту, боярин Ушатый не выдержал, первый заговорил:

• Предыдущая
• 65/108
• Следующая