Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 69
- Предыдущая
- 69/108
- Следующая
Сани въехали на гору, поравнялись с группой стражей, и по отлогому спуску полозья заскользили дальше, увлекая за собой санный поезд.
– Стой! – окликнул головные сани страж. – Остановись, тебе говорят! Что ты под тулупом прячешь? Говоришь, в монастырь рогожу везешь, а сам доспехи надел! Поворачивай сани! – орал отрок.
Страж не успел опомниться, как рогожа отлетела и с соседних саней два дюжих детины с боевыми топорами ринулись на разгневанного воина. Один из них размахнулся и, вкладывая в удар всю силу, опустил топорище на голову отрока.
– Вяжи их, мужи! Вяжи крепче! – орал тысяцкий.
Рогожи, ставшие ненужными, разлетались в разные стороны. И дюжина ратников, утопая в глубоком снегу, уже мчалась вдогонку за стражами. Снег мешал бежать им, и они, путаясь в длинных тулупах, вязли в глубоком снегу.
– Держи их! Не дайте им уйти! – орал тысяцкий, срывая на морозе голос.
Рядом с тысяцким Иван Можайский нетерпеливо поигрывал плетью, сбивая с сапог рыхлый снег. Иван Можайский видел, как один за другим вязли в глубоком снегу дозорные Василия Васильевича и, неловко барахтаясь, пытались выбраться на твердый наст, который обламывался под их тяжестью, и вновь они оказывались в прочном плену. Ратники Ивана Можайского без лишней суеты окружили стражей Василия Васильевича и после недолгой борьбы повязали их по рукам и ногам. А потом, бесчувственных, изрядно помятых, побросали в сани.
Плеть Ивана Можайского гибкой змейкой извивалась в воздухе, резала его со свистом и опускалась в глубокий снег.
Путь в Троицкий монастырь был свободен.
Иван Андреевич еще медлил, понимал, что от его воли зависит не только судьба великого княжения, но и самой Москвы. А что, если повернуть против Шемяки? До чего додумался супостат – великих княгинь в холодных сенях держал, пока с боярами решал, как с московским князем поступить. Софья Витовтовна (горда шибко!) накидку соболиную брать не пожелала, так и простояла в одном сарафане на стуже. И Василий Васильевич ведь не чужой, а брат двоюродный! К кому первому он за помощью обращался, когда против ордынцев укреплялся? К Ивану Можайскому! С кем планами своими делился? И здесь Иван Андреевич. И даже с братом Шемякой мирил его можайский князь.
Гибкая плеть изрезала вокруг весь снег, неровные, извилистые линии глубокими шрамами оставались на белой поверхности. Вот удар пришелся мимо цели, и кожаный ремень, крепко обвив голенище, причинил князю боль.
– Ну что ты стоишь?! – сжав зубы, простонал можайский князь. – Погоняй дружину скорее в Троицу! Вели князя брать! Не ровен час, уйдет!
Тысяцкий, укоряя себя за медлительность, уже покрикивал на дружину, подгонял ее к Троице.
Иван Можайский видел, как поле стало наполняться людьми, и ратники, облаченные в тяжелые доспехи, терпеливо и уверенно направлялись по глубокому снегу к Троице.
Он еще раза два хлестнул плетью снег, наказывая его за строптивость, а потом обломил древко о колено и с силой отшвырнул прочь.
– Государь, Василий Васильевич! – орал Прошка. – Шемяка у Троицы! За тобой приехал!
Василий Васильевич поднялся на стены и увидел, как к Троице, пробираясь через рыхлый снег, торопилась дружина.
– Как же это? Ведь на кресте клялись! – не верил князь своим глазам.
– Да что же ты, государь, стоишь? Бежать надо! – Прошка потащил великого князя к лестнице. – Успеешь уйти! Пока они через снег пройдут, время уйдет, а ты другой стороной от монастыря ускачешь! Там путь накатан, всю неделю монахи хворост ко двору возили. Авось смилостивится Господь, убережет! Скорее же, государь, на конюшенный двор!
Конюшенный боярин побитым псом увивался подле Василия.
– Да как же, батюшка, сам же не велел коней держать запряженными. Все говорил, что крестное целование у тебя с братьями. Не посмеют они против Бога… Вот тебе и раз, кто же знал, что так обернется!
Несмотря на мороз, конюшенный изрядно вспотел, и на лбу выступила обильная испарина. Длинные волосья свалялись и грязными сосульками спадали на ворот шубы. Для него Василий Васильевич еще оставался московским князем.
Боярин пытался заглянуть в глаза великому князю, а поймав его взгляд, съежился, словно получил сильный пинок.
Василий размашисто шел по конюшне. В стойлах, неторопливо пожевывая сено, стояли распряженные лошади.
– Бери, государь, любую да скачи прочь от монастыря, – торопил Прохор. – Дружина Шемяки сейчас во врата стучать начнет.
– Нет! – воспротивился вдруг Василий. – Чтобы я, как тать, убегал из святой обители на неподседланной лошади?! Это Московская земля, и я здесь хозяин! Если уезжать, так не вором, а на тройке, как подобает великому князю! Вели запрячь! – распорядился великий князь.
– Сейчас, государь! Это я мигом! – волчком закрутился конюшенный. – Челядь! Да куда же они все запропастились!
– Государь, Василий Васильевич, ворота ломают! Прятаться тебе нужно! – торопил Прохор.
Василий вышел с конюшенного двора. Челядь приуныла, шапки поскидали, как будто мимо покойника пронесли. А может, это последняя честь некогда великому московскому князю? Чернецы гуртом стояли подле собора, великого князя уже и не замечают. Стало быть, уже другого хозяина присмотрели. Ладно, хоть руки еще не крутят!
– Батюшка, родимый ты наш! Прячься, авось укроют тебя троицкие стены. От татар они нас спасали, быть может, тебя от братьев укроют! – подался вперед игумен.
– К Троицкой церкви, государь, беги! К Троицкой! – вопил пономарь. – Там стены мурованные. Пойдем, я тебя спрячу. Не пожалеет ведь Шемяка, порешит разом! Господи, что же это делается на земле нашей, если брат на брата опять идет!
Василий продолжал стоять.
– Василий Васильевич, беги за мной, спасайся от смертного боя!
– От татар не прятался, а от братьев скрываться придется? Неужели князья хуже татар будут?
Зазвонили колокола. И непонятно было, к чему этот звон: к печали горькой или радости великой. В ворота уже рассерженно стучали, и резкий басовитый голос распорядился:
– Открывай, братия! Чего затаились? Или гостям не рады? Князь к вам приехал!
Вратник-чернец отворять не хотел:
– Что же это вы, господа, в гости с оружием ходите? Сложили бы рогатины у врат да зашли бы в монастырь. Аль нас, чернецов, перепугались?
– А ну отворяй, Божий человек, кому сказано! Не любит князь у ворот топтаться! Мигом взломаем!
Вратник долго не мог совладать с засовом: он выскальзывал, обжигал холодом руки и, походило, намертво застыл на морозе. А когда щеколда наконец поддалась усилиям, руки были избиты в кровь.
Дзинькнуло на холоде железо, словно просило прощения, а следом заскрипела дверь, впуская в церковь великого князя.
– Не майся, государь! Здесь будешь! Церковь каменную не взломают силой. Я ухожу, а ты изнутри запрись.
– О сыновьях позаботься.
– Будет сделано, государь, позабочусь.
У алтаря горели свечи, и копоть тонкой струйкой тянулась к каменному своду, растекаясь по овальным углам, где и умирала, оставляя после себя темные разводы. Казалось, сам Христос проникся бедой Василия Васильевича и в этот час выглядел особенно скорбящим, и узкое чело глубоко прорезала продольная морщина.
– Спаси меня, Господи, не дай причинить зла, – просил государь. – Убереги от лиходеев, не дай свершиться худому. Не оставь малых деток без отца, а отчину без хозяина. Чтобы не попала она в худые руки, чтобы не предали ее разорению и позору.
Христос скорбел вместе с государем. Василию показалось, что морщина становилась глубже, чем обычно, а у корней волос зародилась другая, едва уловимая полосочка.
Теперь Василий радовался, что в монастыре не было его сыновей – Ивана и Юрия. Вчера вечером они упросили его отъехать в село Боярово к князю Ивану Ряполовскому. Обещали вернуться к вечеру. А ведь отпускать не хотел и, если бы не Прошка, который был привязан к князьям особенно тепло, видно, придержал бы их подле себя.
Село Боярово славилось своими стариками, каждый из которых был кудесник и чудный сказатель, и приезжали сюда из окрестных пригородов князья, чтобы послушать удивительные истории. Особенно охоч был до дедовских притч старший из сыновей – Иван. Он мог часами слушать чудное житие мучеников и видел себя стойким отшельником, прославившимся своими пережитыми испытаниями.
- Предыдущая
- 69/108
- Следующая
