Княжий удел - Сухов Евгений Евгеньевич - Страница 76
- Предыдущая
- 76/108
- Следующая
У Дмитрия Юрьевича епископ погостил еще два дня: пил сладковатый квасок, парился в баньке, служил вечернюю службу в домовой церкви и тешился с великим князем в долгих разговорах, наставляя его на путь истины. Уж больно много нехорошего стали поговаривать о московском князе, а весть, что он выколол глаза брату, удивила даже чернь.
И Василия Васильевича, князя бедового, прозвали в народе Темным.
Дмитрий Юрьевич терпеливо выслушивал назидания отца Ионы: обещал в меру пить хмельное вино; девок обязался не портить; слова матерные говорить только по злобе, а не забавы ради; мяса в пост не есть; песен срамных не петь и плясками бесовскими не развлекаться.
Дмитрий Юрьевич смиренно сносил упреки и терпеливо дожидался отъезда епископа, а когда возок владыки миновал Спасские ворота и пушка на прощание выстрелила, Дмитрий Юрьевич тотчас скинул с себя личину и, крикнув боярина Ушатого, повелел:
– Зови ко мне в горницу скоморохов да девок-шутих! И пусть хари наденут посрамнее, посмеяться хочу! Пусть до утра пляшут и песни поют. Скажи им, что пива будет вдоволь и вина белого! Ой, уморил меня владыка ростовский своими разговорами, надумал чернеца из меня вылепить! Но разве черта заставишь ладан вдыхать?
Тяжело расставался с Москвой ростовский владыка Иона. Вроде бы и немного пробыл, а привык. И размахом Москва пошире будет, и соборов понастроено поболее, чем в удельных городах, только там и должен быть митрополичий стол. Дорога развеяла грусть отца Ионы, и он с интересом посматривал по сторонам, узнавая знакомые места. Еще три десятка лет назад, проезжая этой дорогой, он видел только дремучий лес, который сейчас поредел. В разных местах теперь можно рассмотреть засеянное поле, на котором уже пробивались зеленые ростки яровых. Раньше места эти были дикими, разве что иногда среди деревьев мелькнет скит пустынника. Сейчас навстречу попадались крестьяне с возами дров, они во все глаза пялились на важного гостя, забывая порой и шапку-то снять.
В одном месте владыка увидел, как водили хоровод девки, песни пели. А рядом парни игры затеяли, видать, удаль молодецкую показывали. И сладко защемило в груди у Ионы – вспомнилась юность. Вот такой же он был бестолковый, когда впервые девку отведал – сграбастал ее ручищами, а она, дуреха, глазенками хлопает, под ласками вздрагивает и только раз из себя и выдавила:
– Не надо…
Да чего уж там! Есть что вспоминать, не всю жизнь кадило в руках держал. И поганым был, и грешил понемногу, только будто все это в другой жизни происходило. И сам, задрав штаны, через огонь сатаной прыгал.
На пути попалось большое село, дворов эдак четыреста. Издалека виднелась церквушка; наверно, звонарь узнал владыку и ударил запоздало в колокола. Голос у колокола оказался басовитый, разнесся звон над лесом, будоража Божью тварь.
В селе отец Иона не остановился, даже не вылез из повозки, слишком путь далек, перекрестил издали толпу крестьян и поехал дальше. А за селом поле – гладенькое, словно ковер тканый. Из зелени синие глаза васильков выглядывают. И уж совсем диковинное зрелище: на вспаханной полосе, подняв голову кверху, стоял тур. Зверь тревожным взглядом провожал повозку епископа. Тур был крупный, рога огромные, но, видно, и его не миновало зло – на мускулистой шее большой кривой шрам. Махнул бык хвостом и, наклонив тяжелую голову, повернул к лесу.
Дорога уводила отца Иону все дальше и дальше к Мурому.
Князья Ряполовские встретили владыку с почтением: хозяйская дочь вышла с хлебом-солью, а сам Никита Ряполовский на подносе держал чашу с вином.
Отломил ломоть хлеба владыка, посолил его круто да и проглотил, не мешкая. От хмельного зелья тоже решил не отказываться – разговор предстоит долгий, и не следует его начинать с отказов. Запил он соленое сладким и по красному крыльцу поднялся в хоромы князя.
Ростовского владыку уже дожидались – в светлой горнице накрытый стол, на котором пироги да снедь разная. Ишь ты как оно получается, каждый его на свою сторону тянет. Только он всегда сам по себе. На то только и слуга Божий.
Расселись гости. Пили вина и квас, шестой раз сменили блюда, а о делах и слова не сказано. Наконец отодвинулся отец Иона от стола, ослабил пояс, который начинал стеснять распиравшее от обильного угощения брюхо, и заговорил о главном:
– Послан я к тебе, Никитушка, московским князем Дмитрием Юрьевичем… – Заметил отец Иона, как скривилось лицо князя, а лоб прорезала глубокая морщина.
– Слушаю тебя, владыка.
– Просит он дать на его попечение детей Василия Васильевича. Обещал их пожаловать, а великому князю Василию вотчину дать достаточную.
Мясо было постное и соленое, и владыка почувствовал, как горло одолела сухота, он взял со стола кувшин и выпил до капли.
Князь Ряполовский терпеливо дожидался, пока Иона утолял жажду, внимательно наблюдал, как двигается его острый кадык, проталкивая в бездонное брюхо епископа питье.
– Не могу я так сразу дать ответ, отец Иона. Подумать нам надо, – засомневался князь.
Владыка поднялся из-за стола:
– Слово свое даю, что возьму детей на свою епитрахиль и беречь их стану. Завтра за ответом явлюсь.
– А разве не останешься у меня, владыка? Или обидел чем? В моих хоромах тебе перина постелена.
– Непривычно мне на перинах лежать, – возражал отец Иона. – Неужто запамятовал, что я монах? Келья мне нужна и лавка жесткая.
Ушел монах. Ряполовские остались одни, с ними Прошка Пришелец.
– Что делать-то будем? – спросил сразу у всех Никита и, повернувшись к Пришельцу, добавил: – Может, ты скажешь, Прохор Иванович? К Василию Васильевичу ты ближе всех стоял, хоть и не княжий чин имеешь.
– Не верю я Шемяке. Деток Василия Васильевича хочет получить, чтобы потом измываться дальше. На московском столе он укрепиться хочет, а сыновья государя для него только помехой будут.
– Так-то оно так, – несмело согласился Никита, – только ведь он епископа послал. Его слово что-то должно стоить.
– А вы что думаете, братья?
Младшие братья Василий Беда и Глеб Бобер, такие же скуластые, с косматыми сросшимися бровями, как у самого хозяина дома, передернули плечами.
– Оба вы правы: и ждать нельзя, и отдавать надо. Епископ Ростовский послан. Если не отдадим отроков, тогда вроде Церкви не доверяем. Выходит, правда где-то посередке. А вот где эта середка?
– Вот что я думаю, братья, – снова заговорил Никита. – Если мы сейчас епископа не послушаем, будет лишний повод у Шемяки, чтобы гнездо наше разорить. Дружина у нас здесь небольшая, сопротивления серьезного не дадим. Тогда уже точно деток в полон захватит. Ионе мы скажем, пусть возьмет в соборной церкви на свою епитрахиль. Если согласен, тогда и отдадим.
Едва заутреню отслужили, братья Ряполовские с Прошкой пришли в келью к епископу. Отец Иона выглядел необычно: на голове митра высокая, а на груди на тяжелой цепи золотой крест висит. Епископ ходил всегда в простой рясе, отличаясь от остальных священнослужителей игуменским жезлом и большим крестом. Сейчас он казался особенно праздничным, даже ростом выше стал.
– Надумали мы, владыка, – отвечал за всех старший из братьев. – Твоими устами сам Бог велит отпустить детишек к Дмитрию. Но только позволь сказать тебе… Отпустим, если на свою епитрахиль отроков возьмешь.
– Именно этого я и ждал от вас, – отвечал просто владыка. – Пелену Пречистой велел приготовить. Вот с нее и возьму на свою епитрахиль отроков Василия Васильевича. А теперь, братья, на свет пойдемте.
Рассвело уже.
Майский воздух был еще прохладен, и бояре, стоявшие у церкви, поеживались. От ветра ли? Ведь детей великого князя Василия Темного в руки бесу отдавать приходится. А как тут не отдать, если сам епископ за ними прибыл!
Набились бояре в церковь, а когда епископ запел высоким голосом, восхваляя Богородицу, подхватили разноголосо.
Молебен больше напоминал заупокойное пение, слишком высоко взяли бояре, и голоса их то и дело срывались, словно от плача. Когда служба закончилась, епископ накрыл сыновей Василия епитрахилью, и они, как цыплята, прячущиеся от опасности под крылышком, прижались к святому отцу.
- Предыдущая
- 76/108
- Следующая
