Разъяренный (ЛП) - Эванс Кэти - Страница 27

Мы опаздывали на занятия, и каждый раз методы были разными. Иногда, когда пустели коридоры, он по-черепашьи медленно завязывал шнурки на ботинках. В других случаях я роняла свои книги как раз в тот момент, когда он проходил мимо, чтобы у него появлялась причина присесть на корточки поближе ко мне и помочь засунуть книги в рюкзак. На самом деле это было глупо, но день превращался в пытку, если я не обменивалась с ним хотя бы одним словом. Одним словом, с ним.

— Привет, — тихо говорил он, криво улыбаясь.

— Привет. Спасибо, — отвечала я, хотя на самом деле имела в виду, что хочу быть с ним.

И его серебристые глаза говорили с молчаливым разочарованием: «Почему я, чёрт возьми, не могу быть с тобой?»

Меня убивали парочки, которые разгуливали по коридору, держась за руки. Я всегда замечала, как сжимались его челюсти, как он напрягался, когда недоумевал, почему у нас этого не может быть.

— Моя мать, — объясняла я. Она не поймёт. Она следила за мной, как ястреб, с тех пор как увидела, что он провожает меня домой. Моя мать всё бы испортила.

— Да, знаю, просто я расстроен, — шептал он на ухо, обдавая дыханием, словно нежным ветерком, вешал рюкзак мне на плечо и проводил большим пальцем по коже там, где сползла футболка, крадя это прикосновение… и вместе с ним моё сердце.

— Приходи ко мне сегодня вечером, — выпалила я.

— В любое время. Всегда, — сказал он.

Всегда…

Шесть лет — на самом деле чуть больше, — а я до сих пор помню его. Всегда. Когда он возбуждался, — ни с того, ни с сего вдруг: из-за моего взгляда, улыбки, расчёски, шорт, которые я носила, — его глаза становились похожими на тусклое серебро, и я никогда больше не могла смотреть на серебро без боли в груди. Маккенна больше не тот мальчик. И я не та девочка, которая ждёт его в своей постели, нетерпеливо выглядывая в окно. Но прошлой ночью я почувствовала себя очень похожей на неё.

Почувствовала себя точно такой же, как она. Нетерпеливой, полной надежд, боящейся надеяться. Уязвимой.

Маккенна стал самым мощным источником боли в моей жизни, и когда он рядом, мой инстинкт самосохранения пробуждается сильнее, чем когда-либо. Каждая частичка его — угроза: его голос, его поцелуй, наше прошлое, моё собственное сердце. Я была так уверена, что избавилась от своего сердца, но он заставил меня осознать, что где-то внутри меня оно всё ещё есть. Оно оживает, когда он рядом, и кричит: «Берегись…»

Но сейчас я раздражена, потому что он не искал меня, как я хотела, даже если ненавижу себя за это желание.

Ему удалось довести меня до такой степени беспокойства, что я подумываю о том, чтобы принять на ночь клоназепам. Но у меня осталось всего две таблетки. А вдруг нам снова придётся лететь? И если этот дурацкий самолёт не упадёт сам, то я умру от остановки сердца.

Нетвёрдой рукой наливаю дымящийся кофе в чашку, стоящую сбоку на маленьком буфетном столике, и, пью его, изучаю двух девушек в противоположном углу зала. Блондинку и брюнетку.

Тит и Оливию.

О, да. Эти две, судя по всему, — главные зачинщицы. Таких я могу распознать мгновенно.

Тит — блондинка, не натуральная блондинка, как Мелани, а крашеная с тёмными бровями. Оливия темноволосая, почти как я, но её лицо круглее, а черты лица, по-моему… мягче. Но выражение её глаз?! В них нет ничего мягкого.

В упор встречаю её пристальный взгляд, потому что от хулиганов никогда нельзя отводить глаза. Я в совершенстве это практиковала — дома, когда умер отец, а мать запугивала меня, и в школе, где надо мной смеялись, пока Маккенна не убедил всех, что надо мной больше не следует смеяться.

Сейчас дюжина двадцатилетних парней смотрят на меня так, словно я на весь день обязана стать их развлечением. Хореограф хлопает в ладоши, чтобы переключить внимание танцоров на себя.

— Меня зовут Иоланда, — говорит она мне. — И я отвечаю за то, чтобы заставить тебя двигать своим телом так, как будто ты всю жизнь тренировалась профессионально. Задача не из лёгких, поэтому предупреждаю, твоя ванна после занятий будет ледяной. Придётся постараться и не быть нескладной, как бревно, и неуклюжей, как новорождённый жираф. Теперь ты будешь делать растяжку вместе с нами, наблюдать и учиться! — Она щёлкает пальцами, и танцоры начинают делать упражнения на растяжку. Оливия, кажется, впечатлена тем, что даже я пытаюсь что-то делать. Могу я дотянуться руками до пальцев ног? Нет. Я несгибаема, как палка, и чуть не хрюкаю, продолжая предпринимать неудачные попытки.

— Осторожнее! Или ты потянешь мышцу, и нам от этого не будет никакой пользы! — упрекает Иоланда.

В ней течёт латинская кровь — я могу судить об этом по страсти в её голосе и сильному акценту. Её тело прекрасно, с идеальными изгибами во всех нужных местах. Одежда других танцовщиц облегает их прекрасные тела. В отличие от моего. У меня плоская грудь, заднице тоже не помешало бы немного мяса. Изгибов у меня не так уж много. Зато действительно большие соски, которые слишком сильно выпирают, привлекая к себе внимание, вот почему я на самом деле рада, что у меня маленькие сиськи.

Наряд, присланный в мою комнату Лайонелом, на самом деле не скрывает маленькую грудь и задницу.

Стараясь не слишком часто смотреть на себя в зеркало — и, следовательно, избегая напоминаний о том, какая у меня плоская грудь, — я направляюсь к центру. Иоланда подзывает меня к себе.

— Ты. Для тебя с Оливией поставлен другой танец. Представь, что я Джонс. Теперь иди ко мне, твои движения чувственные. Гипнотические. Сексуальные. Установи контакт со своей внутренней сиреной…

Чувствую себя глупо. Нелепо. Но стараюсь идти, слегка покачивая бёдрами. Услышав доносящееся со всех сторон фырканье, останавливаюсь и, нахмурившись, обвожу мрачным взглядом зал, чтобы каждая присутствующая здесь женщина в полной мере ощутила моё недовольство.

— Игнорируй… — ворчит она. — Так, девушки! — хлопает в ладоши Иоланда, а затем обращается ко мне: — А теперь… чувственно. Не так скованно. Как будто занимаешься любовью. Ты будешь заниматься любовью с Джонсом прямо на сцене, только одетой. Все хотят Джонса. Представь себе его тело, двигающееся около твоего. Маккенна Джонс двигается просто классно — Супер-Майку до него как до Луны. Ну что, готова? — Она протягивает руку и обхватывает меня за поясницу, прижимаясь своим телом к моему.

Её грудь упирается в мою. Хореограф изображает Маккенну и смотрит на меня с выражением, которое, как мне кажется, она считает свойственно ему. От одной мысли, что нужно будет появиться вот так, перед аудиторией, еле сдерживаю рвотные позывы.

— Я не могу…

— НЕ МОГУ?! Такого слова здесь не существует. Мы все здесь работаем. А сейчас вращай бёдрами. Руки на талию. Вперёд, вправо, назад, влево. Просто расслабься! — Она отходит и включает музыку. Пока остальные танцоры разминаются, я нелепо кручу задом, совершая волнообразные движения. — Хорошо! — хвалит Иоланда. — Очень хорошо! Теперь добавь руки… Разведи их в стороны… подними вверх… расслабь своё напряжённое тело.

Мы танцуем под песню группы, и музыка начинает отдаваться во мне эхом. Девочки ритмично встряхивают головами, и я, следуя их примеру, распускаю волосы, подхожу к Иоланде и провожу руками по её бокам.

Я представляю, что мы с Маккенной катаемся на коньках, ноги легко скользят, его руки на моей талии, и знаю — он поймает меня. Если упаду, это будет не неловкость, а предлог, чтобы заставить его прикоснуться ко мне и услышать его низкий, рокочущий смех. Мне нравится, как он смеётся. Мне нравится, как он ухмыляется, как поднимает меня, отряхивает мою задницу перчатками, целует в щеку на случай, если нас кто-нибудь узнает, и шепчет:

— Хватит?

И я говорю:

— Никогда!

Он, уже с другим, более глубоким смехом, закручивает меня, как волчок, а затем, прижимая к себе, помогает скользить на коньках по катку.

Неожиданно оказывается, что танцы не так уж сильно отличаются от катания на коньках. Захваченная музыкой, следую примеру девушки передо мной, ноги уверенно повторяют шаги, которые мне показывают, руки чувственно оглаживают моего воображаемого мужчину. Иоланда прерывает свои инструкции, видя, что я начинаю плавно двигаться, вся в своих мыслях, представляя, как Маккенна был на сцене с двумя женщинами. Теперь я буду той, кто танцует с ним рядом.