Разъяренный (ЛП) - Эванс Кэти - Страница 40

— И что ты собираешься делать?

— Она не сможет испортить мою жизнь дважды, она не сможет снова забрать двух людей, которых я люблю. Просто веди себя хорошо, папа — завтра не обязательно должно быть таким, как сегодня. Моё — не будет. Я совершал ошибки. Причинял боль людям, которые были мне небезразличны. Но я всё исправляю. — Я похлопываю отца по спине и наклоняюсь к нему. — Устрой свою жизнь так, как тебе этого хочется. Подумай о другой работе, я подёргаю за кое-какие ниточки. Просто дай мне время, и я верну нас в Сиэтл. И не нарушай условий досрочного освобождения.

— Маккенна… — останавливает он меня, когда я открываю дверь на террасу. — Ты — причина, по которой я держусь. Когда мы потеряли твою маму…

— Ты сделал всё, что мог. Я знаю. Давай, я отвезу тебя домой. А потом попозже куда-нибудь сходим.

Его не было два дня, но Маккенна вернулся как раз к началу концерта. В его отсутствие камеры работали везде и всюду. Оливия, Тит и полдюжины других танцовщиц были ко мне добры. Они даже поинтересовались, не хочу ли я потусоваться с ними вечерком. Девушки собрались пойти потанцевать.

— Пандора? — подстрекали они меня.

— Спасибо, но сегодня я останусь в номере.

Камеры были нацелены на меня с того момента, как я вышла из своей комнаты. Они снимали меня на тренировке с Иоландой и даже тогда, когда я выпытывала у близнецов, есть ли у них новости от Маккенны.

Я свободна только в своей комнате. Но чувствую себя там одиноко, за исключением того времени, когда звоню Магнолии и маме и пытаюсь ответить на электронные письма некоторых клиентов, чтобы не перегружать себя работой по возвращении в Сиэтл.

Сегодня вечером я не смогла посмотреть концерт. Слишком сильно из-за танцев болят ноги. Я приняла холодный душ и использовала пакеты со льдом, но всё равно не могу надеть сапоги и ходить в них, поэтому говорю Лайонелу, что плохо себя чувствую и останусь в отеле на время концерта.

И вот я здесь, сижу на полу в коридоре, прислонившись к двери комнаты Маккенны, и жду, разглядывая потёртости на своих сапогах. Через какое-то время слышу звонок лифта и голоса парней, заполняющие коридор шутками и смехом.

Невозможно объяснить то, как моё сердце переворачивается в груди, когда я его замечаю. Он в розовом парике, очень похожем на тот, что был на нём в первый день, когда я его увидела, в золотистого цвета кожаных штанах, грудь усыпана маленькими золотистыми блёстками. Ну и обычный набор из цепей, браслетов и татуировок.

Так хочется его облизать, прикасаться, зацеловать и затрахать до полусмерти. А ещё мне хочется, чтобы он обнял меня и сказал, что с ним всё в порядке. Что с его отцом всё в порядке. Что ему повезло, что у него вообще есть отец. Как бы он ни портил свою новую жизнь, но по крайней мере, его отец жив. В отличие от моего. У его отца есть шанс извиниться и всё исправить. Мой отец не смог даже попытаться объяснить, что поездка была «не тем, чем казалась» или что он не был «связан со своей помощницей». У него так и не было возможности сказать мне, что, несмотря ни на что, он всегда будет любить меня.

Как только трое мужчин меня замечают, смех стихает. Их сопровождают две женщины, обнимающие близнецов. Маккенна один, и когда он смотрит на меня, я знаю, что он один из-за тех разрядов электричества, тут же вспыхивающих везде, где мы оказывались рядом, и сейчас пробегающих от того места, где стоит он, прямо до того места, где сижу я.

— Привет, Кенна, — говорю я, пытаясь встать. Моя попытка выглядит немного неловкой из-за ноющих мышц.

Он мгновенно оказывается рядом, помогая подняться и поддерживая под локоть.

— Ты в порядке? Лео сказал, что ты неважно себя чувствуешь.

— Болела голова, но теперь прошла. Представляешь? — лгу я, мягко улыбаясь.

Он улыбается в ответ и вставляет электронный ключ в замок. Маккенна тянет меня за собой внутрь, берёт мою руку в свою большую и идёт за зубной щёткой, а у меня подкашиваются коленки.

— Маккенна, с ним всё в порядке? — Я так беспокоюсь за него, потому что не понаслышке знаю, как сильно, очень сильно, Маккенна любит своего отца. — С твоим отцом?

— Да, он нашёлся.

— Тебе нужно что-нибудь?.. — Я сглатываю, потому что так трудно спросить, что будет дальше. — Я тебе нужна?

Он оборачивается, и я поражена обжигающей душу, раздирающей сердце, необузданной потребностью, которую вижу в его глазах. Мне вдруг не нужны слова. Всё тело реагирует на этот взгляд.

— Здесь есть камеры, — шепчет он. Затем, молча, он берёт меня за руку и ведёт по коридору в мою комнату. Закрывает за нами дверь.

— Что с ним случилось? — спрашиваю его.

— Он напился. Вырубился в каком-то отеле с какой-то шлюхой.

— О, боже, мне жаль.

— Да уж. Ну. По крайней мере, он не торговал наркотиками. — Однако, похоже, Маккенна не слишком убеждён в том, что всё хорошо.

Что-то беспокоит его, и желание успокоить его сильнее, чем когда-либо.

— Послушай, Кенна, мой отец тоже облажался, — поспешно говорю ему. — Но он уже никогда не сможет… всё исправить. А твой отец ещё может.

Кенна снимает парик, со вздохом отбрасывает его в сторону, затем идёт в ванную и выходит оттуда с влажным полотенцем, которым медленно проводит по своей сверкающей мускулистой, загорелой груди.

— Ты когда-нибудь задумывалась, как бы всё было, если бы у твоего отца была возможность попросить прощения? — спрашивает меня Маккенна.

— Ему было бы всё равно, он нас предал.

Кажется, всё, что я могу делать — это повторять то, что годами вдалбливала мне в голову моя мать.

— О, Пинк, ему было бы не всё равно, — возражает он. — Любому, кто действительно знает тебя, не может быть всё равно. И той подруге, которая защищала тебя на концерте, когда ты забросала меня овощами? Ей не всё равно.

— Мелани? — улыбаюсь я, думая о ней. Она моя противоположность, и я нуждаюсь в ней. Она нужна мне в моей жизни так же, как любому живому существу, за исключением паразитов, нужно солнце. — Брук, Кайл… Думаю, им тоже не всё равно, — признаю я, затем, повинуясь импульсу, разблокирую свой телефон и, пока он продолжает вытирать блёстки со своих рук, показываю ему фотографию Магнолии.

— Больше всего на свете не всё равно ей.

— Ух ты. Кто эта малышка?

Я так сильно люблю его улыбку, что у меня сладко щемит сердце.

— Моя двоюродная сестра. Её мать боролась с лейкемией, но проиграла. Магнолия спасла нас — спасла мою мать и меня. Если бы она не вошла в нашу жизнь, не знаю, что бы с нами стало.

— Может найти для неё маленький плащ с большой буквой «М», чтобы она знала, что она суперзвезда, как думаешь?

Я улыбаюсь и откладываю телефон в сторону.

— Ты смеёшься надо мной, но мне нравится эта идея. Ей бы тоже понравилось. Она не хочет быть принцессой и, кажется, больше склоняется носить плащ супермена.

— Как её тётя Пинк?

Я улыбаюсь, и Кенна смеётся вместе со мной, а потом мрачнеет. О боже, я скучала по нему. Я пробыла с ним всего две недели, но за последние несколько дней почувствовала его отсутствие. И скучала по нему больше, чем когда-либо.

— Ты знаешь, группа… — начинает он, но останавливается, чтобы перевести дыхание. — Когда папу арестовали… когда в моей жизни всё пошло наперекосяк и я потерял всё, что любил… — Он выдерживает мой взгляд и мрачно кивает. — Группа спасла меня.

Я чувствую эту вездесущую боль, как будто она пронзает и меня.

— Рада, что это спасло тебя, Маккенна, — шепчу в ответ.

— Я облажался, Пинк.

— Почему? Потому что уехал?

Не знаю, почему спрашиваю об этом, но слова вылетают прежде, чем я успеваю это осознать.

— Нет. — Он приближается ко мне медленными, хищными шагами. — Потому что, когда у меня, наконец, появилась возможность за тобой приехать, я этого не сделал. Не думал, что ты этого захочешь, но всё это не важно. Я должен был за тобой вернуться.