Разъяренный (ЛП) - Эванс Кэти - Страница 59

— Мне тоже, — печально говорю я, затем прижимаю Магнолию к своим ногам и хочу вобрать в себя её маленькую счастливую энергию, прежде чем она потащит меня в свою комнату.

— Что это? — спрашиваю я, когда Мэг протягивает мне листок, исписанный аккуратными красными буквами.

— То, что я хочу сделать, когда вырасту, — отвечает она с широкой улыбкой. — Ты сказала составить список! Он очень длинный. — Мэг переворачивает его, и я вижу ещё буквы.

Покрасить прядь в розовый цвет, как у Пандоры.

Испечь торт с сотней леденцовых свечей.

Отправиться на сафари.

Завести домашнего жирафа (из сафари).

Я читаю все эти маленькие детские желания, чувствуя рядом её воодушевление, и вспоминаю, что когда-то была такой же, как она. Мечтательной, полной надежд и живой.

— Знаешь, у меня когда-то был такой, — признаюсь я. — Когда я составляла списки.

— Что ты там писала?

— Там… — я потрясённо замолкаю. Вспомнив вдруг, что мы с Маккенной делали во время нашей недавней поездки, и я в шоке.

Ах ты подлый ублюдок, ты вспомнил мои дурацкие списки, ведь так?

— Первое — прокатиться на заднем сиденье мотоцикла. Второе — отправиться в путешествие. И ещё я хотела поцеловать рок-звезду…

Не могу продолжать. Это просто невозможно. Я замолкаю и изображаю на лице улыбку, в то время как сердце раздувается, словно в мою грудь закачали гелий.

— О-О-О!!! Это правда? Это правда? Ты отправилась в путешествие, Пан? Ты путешествовала, каталась на мотоцикле и целовалась с рок-звездой?

Я киваю, чувствуя, как опасные эмоции стремятся вырваться наружу — но разве не это делают Маккенна и Магнолия? Вытаскивают на свет ту сентиментальную начинку, которую больше никто не видит? С бесконечной нежностью целую её в висок.

— Да, правда. Я влюбилась в него. Ещё до того, как он стал настоящей рок-звездой, он был моей рок-звездой.

— А ты моя рок-звезда, — говорит она, ухмыляясь.

— И ты тоже, моя великолепная Магнифисента.

Я в гримёрке. Сижу в дурацком кресле и поигрываю зажигалкой, пока Кларисса, моя визажист и парикмахер, подводит карандашом мне глаза.

— Давай ты сегодня наденешь белый парик с серебристыми прядями, он так подходит к твоим глазам, — говорит она. — С чёрной кожаной курткой и брюками будет выглядеть ещё более эффектно.

— Сегодня я без парика.

— Да?

— Да, что-то не хочется сегодня играть в ролевые игры, — снимаю парик с головы и провожу рукой по голове. Вижу в зеркале, как блестит серебро радужек глаз, подведённых чёрным. Как сверкает бриллиантовая серьга. Мне так хочется надрать кому-нибудь задницу, но в тоже время чувствую, что где-то в этом мире есть девушка, которая надерёт задницу мне.

И я до сих пор не знаю, придёт ли она.

Пандора отвела взгляд, когда сказала, что сделает это. Верный признак того, что она лжёт.

Но, твою мать, я не могу сейчас об этом думать.

Внешне она притворяется и держит лицо — и всегда была такой. Но я знаю эту девушку изнутри. Я, блядь, знаю, что она скрывает. Своё сердце — большое, как океан.

Сердце, которое говорит: «Маккенна. Хренов. Джонс».

— Слушай, Лео сказал, что ты попросил его связаться с ней? — спрашивает Лекс со своего места, тоже накладывая макияж.

— Она не отвечает на звонки. — Я щёлкаю зажигалкой и наблюдаю за пламенем, затем даю ему погаснуть и снова зажигаю.

— Думаешь, она появится здесь? Как-то скучно без неё.

— Появится, — вру я. По крайней мере, я должен притворяться, что так и будет, потому что, когда я пойду туда сегодня вечером и буду петь свою новую песню, я хочу, чтобы её услышала именно она. Пожалуйста, просто приди на мой чёртов концерт, Пинк, и тогда мы решим, что делать с тобой и со мной…

Бог свидетель, эта девушка издевалась надо мной всю мою жизнь. Когда я был уверен, что Пандора меня любит, она меня бросила. Когда я был уверен, что она не хочет иметь со мной ничего общего, она пришла на мой концерт и забросала меня помидорами.

На все сто уверен, что не знаю, чего от неё ожидать, но понимаю, что я больше не семнадцатилетний парень без будущего. Я Маккенна, мать твою, Джонс, и я, чёрт возьми, заполучу её, если захочу.

А я её хочу, вне всякого сомнения.

Я обеспокоен, устал и взвинчен, но больше всего я жажду ощутить её вкус. Почувствовать её. Мне нужно затащить её в свою постель, — туда, где Пинк меньше всего протестует, и держать её ошалевшей. Ошеломлённой оргазмами. Мне нужно сорвать с неё одежду и показную смелость, чтобы она задрожала в моих объятиях. Забыла, как ругаться и дразнить, потому что занята стонами и мольбами о том, чтобы я трахал её сильнее.

Нет смысла отрицать, что с ней у меня был самый лучший секс в моей жизни.

И не только потому, что она грёбаная богиня, а потому что она такая, какая есть. Тёмная Медуза Горгона, я попал под её чары, и всё, чего я хочу, — обладать ей. И мне это нравится, потому что я её люблю.

Люблю, как она пахнет.

Как она улыбается, словно не хочет, но ничего не может с собой поделать.

Как она целуется со всей своей яростной страстью внутри.

Как она превращается в пудинг в моих объятиях, но как только мы заканчиваем, вытаскивает наружу свою внутреннюю сучку, просто чтобы вывести меня из себя и заставить ещё раз трахнуть…

Она отдавалась физически, но мне этого уже недостаточно. Я могу мучить её, заставлять принять каждый сантиметр моего члена. Могу схватить её запястья, прижать к себе и заставить её влагалище меня поглотить.

И всё равно этого будет недостаточно.

Представляю, как это будет происходить. Как всё получится. Что я с ней сделаю. Что она сделает со мной…

— Кенна, — станет стонать она. И она не может быть ещё сексуальнее, чем есть на самом деле, потому что этого просто не может быть. Потому что она — идеальна.

И всё же мне очень хочется услышать эти слова.

Я не буду с ней нежен, но, мне кажется, она и не захочет, чтобы я был нежен. Я буду целовать, лизать, чувствовать, как она извивается от желания, как её тело льнёт к моему.

Она будет дрожать, когда я стану сосать её грудь, и продолжит дрожать, когда я раздвину её бедра. Она будет извиваться подо мной, прижимаясь к моему телу так, как это делает только она — жадно, голодно, как будто она рассыпется на куски, если я в неё не войду. Как будто мой член — это всё, что удерживает все её части вместе. От моих поцелуев её соски покраснеют и напрягутся, и я дам им отдохнуть и стану терзать её рот, пока она сама не покраснеет и не начнёт задыхаться. И тогда она скажет это.

Скажет то, что я годами умирал от желания услышать.

Я буду смотреть, как губы формируют слова.

Три. Всего три слова.

Но я всё равно буду хотеть их услышать.

Её прекрасное лицо, совершенно белое в темноте. Округлые плечи, пухлые груди, идеальная попка и горячие, влажные, восхитительные половые губки. Всё это будет принадлежать мне, когда она скажет: «Я тебя люблю…»

И когда это произойдёт, я прижму её так, чтобы она не смогла пошевелиться. Она вскинет голову, пока я буду её удерживать, и ни за что не узнает, кто на самом деле овладел ею. Её ногти вопьются мне в спину, когда я буду погружаться в её тепло, снова и снова говоря ей, что чувствую то же самое. Что она для меня единственная. Покажу ей своими руками, своими губами, своим телом, что она единственная для меня.

— Что ты будешь делать, пока она не пришла? — допытывается Лекс, возвращая меня обратно в гримёрку. Я отбрасываю зажигалку в сторону, поднимаюсь на ноги, засунув обнажённые руки в карманы кожаной куртки.

— Буду ждать.

— А если она не придёт?

— Тогда я сам её найду.

Поэтому я прислушиваюсь к её совету.