Темные Пути (СИ) - Удалин Сергей Борисович - Страница 24

- Да нет, глупости всё это! Какой из него веркувер? Он и леса-то совсем не знает. Додумался ягоды в рот тащить! Сразу видно – городской.

- А то ты много городских видел?

Похоже, моё присутствие совершенно не мешало им спорить. И если уж честно, то доводы Шаи не казались мне совсем уж глупыми. С веркуверами у меня общего действительно больше, чем с любым из членов нашего маленького отряда. В том смысле, что веркуверы - хоть и странные, но всё же люди. А эти - не поймёшь кто. И тем более не поймёшь, что они обо мне думают. Стоят себе и к разговору прислушиваются. Ждут, кто кого переубедит.

- Да ты, девка, сама подумай, зачем ордену своим лучшим колдуном рисковать? - Тляк решил зайти с другой стороны. - А он уже сколько раз у меня на глазах умереть мог.

- Ну и как, умер?

Однако эта девка приставучая, хуже свиной колючки.

- Нет, не умер, - неохотно согласился Тляк. - Но и не веркуверы его спасали. Между прочим, умные фраи говорят, что все мы когда-то пришли из города. Ну пусть не мы, но деды наши. Так что, давай тогда всех в предательстве подозревать?

- Да хоть бы и из города! - огрызнулась смазлица. - Только в Переходе этом не меняют облик только веркуверы. И ещё твой колдун. Почему, как думаешь?

Тляк не нашёл, что ответить, лишь хмуро оглядел попутчиков и проворчал:

- Ладно, хорош балаболить! Пошли, светает уже.

И зашагал вперёд по тропе. Но я успел заметить, что остальные сперва посмотрели на Кута. Сын старосты молча кивнул, и только тогда все поспешили догонять Тляка.

Странно, я-то думал, Тляк здесь главный. А до меня им как будто и вовсе дела нет. Одна Шая оглянулась, словно надеялась, что я в последний момент передумаю и останусь. Но я в деревне ничего не забыл, хотя, если разобраться, и в лесу тоже.

- Ладно, пошли! - сказал я самому себе и пристроился в хвост колонны. Вернее, к хвосту последнего из девяти свинов, которых мы вели с собой.

- Надо же, он и разговаривать умеет! - вполоборота сказала на ходу смазлица. - А я думала, колдуны только девок щупать способны. Да и то одним лишь щупаньем и обходятся.

Четверо фраев дружно засмеялись, и только Тляк грозно посмотрел на шутницу:

- Ты прекратишь парня задевать или нет? Сказано же: не знает он наших обычаев, вот про него и подумали чёрти что.

- Ага, не знает, - вроде бы согласилась Шая, но тут же добавила. - Но куда лезть, быстро догадался. А ты, Тляк, так и дальше ему заместо мамки будешь? Сопли вытирать, комаров отгонять, да за него ходить с блядями договариваться.

Все заржали ещё громче прежнего. Даже Тляк не выдержал и в конце концов присоединился к общему веселью. Знать бы, о чём речь, может, и я бы посмеялся за компанию. Впрочем, я уже успел заметить, что у простодушных поселян любое упоминание о молитве и даже просто о самках неизменно вызывает кривоватые усмешки. И обрастает кучей непонятных слов, вроде "миловаться", "хахаль", "зазноба". Вероятно, и то звучное слово, что произнесла напоследок Шая, с ними как-то связано. И с Тляком, выходит, тоже.

Ну, конечно! Вспомнил, куда карлюк вместо меня ходил. Вернее сказать, передо мной. Я уже давно подозревал, что не могли фраи при всей своей примитивности не додуматься до такой очевидно необходимой вещи, как храмы. Но либо не хотели приводить туда чужака, либо просто решили поиздеваться надо мной. Но накануне похода Тляк наконец-то понял, что мне действительно нужно помолиться, и привёл меня к неприметной хижине на краю деревни. Видимо, это всё-таки было тайное святилище, потому что карлюк строго соблюдал ритуал. Сначала зашёл сам, но пробыв внутри всего несколько мгновений, позвал меня.

В храме была всего одна самка, не слишком молодая и не особо пышнотелая. Но зато она не пыталась делать вид, будто не понимает, что от неё требуется. Не скажу, что молился я с воодушевлением, было немного непривычно и, откровенно говоря, тесновато. Но умиротворение и чувство выполненного долга того стоили. А самое главное - самка не болтала всякие глупости, как делают её молодые соплеменницы. За что я был ей очень благодарен, вот только не знал, как выразить свою благодарность словами. Вдруг опять нарушу какой-нибудь местный обычай. Так молча и ушёл. А Тляк после занёс в хижину объёмистый мешок. Вероятно, в жертву богам. Дикари, что с них взять?

И вот теперь мой поход в храм показался этим недоумкам смешным. Я даже и обижаться на них не стал. Но и разговаривать дальше посчитал ниже своего достоинства. Нет, не скоро ещё цивилизация доберётся до столь глухих мест. И уже за одно это я готов надавать под зад веркуверам, держащим поселян в страхе и невежестве.

*****

Левый сапог на мгновенье задумался, стоит ли продолжать изнурительную и бессмысленную борьбу с трясиной, но, подгоняемый железной волей жестокого хозяина, издал протяжный, тоскливый вздох и начал подниматься вверх. Ничего хорошего его там не ожидало, лишь такой же грязный и измождённый правый собрат.

Я остановился и плюнул в густую коричневую жижу. Подождал, не пойдут ли по ней круги от плевка – как же, дождёшься, тут хоть сам падай, ничего не шелохнётся – и плюнул ещё раз. Надо же, какая чушь лезет в голову, когда целыми днями бредёшь по болоту! Я-то по наивности думал, что болото – это та местность, по которой мы двигались первые три дня похода. Но там хотя бы можно было прыгать с кочки на кочку, выбирая дорогу. Здесь же, куда не ступи, почва под ногами тут же начинает предательски проседать. А грязища…

Я поднял ногу и покачал носком сапога в воздухе. Боже мой, во что превратились любимые сапожки, сшитые на заказ у лучшего в Вюндере мастера! Раньше по всему голенищу красовалась серебряная вышивка, подчёркивающая безукоризненную черноту кожи самого сапога. А сейчас… Настоящий аристократ никогда не одевается ярко и крикливо. Два-три цвета, гармонирующих между собой – вот и вся неизменная гамма, и по ней можно было издали определить, кто движется тебе на встречу. Теперь же моя одежда гармонировала разве что с самим болотом. И различить Луффа де Кантаре в толпе грязных измученных поселян не смог бы даже самый утончённый знаток моды.

Приступ ностальгии не прошёл бесследно. Сапог другой ноги медленно и неотвратимо погружался в трясину. Я с трудом вытянул его обратно и поспешил за уходящим вперёд отрядом, стараясь больше не думать о темах столь далёких. Так недолго и целиком в трясину провалиться, не то, что сапоги оставить. Впрочем, тут хоть босиком шагай – не велика разница. Вода снаружи, вода внутри. Смазлева дочка, даже теперь, когда сама едва не падает от усталости, продолжала меня поддразнивать. Сказала однажды на привале:

- Ты бы, колдун, хотя бы колдовством свои сапоги просушил. Воняют ведь.

Я, как обычно, промолчал. Сама ненамного чище меня. А то, что она полночи себя в порядок приводит – её личные заботы. Было бы зачем – как только мы с утра двинемся дальше, её по одежде снова не отличить от других. Разве что проваливается она не так глубоко, даже худой и низкорослый урд Шадох, и тот тяжелее её.

А я на привалах из-за болей в спине порой не могу и пошевелиться. Первые два дня только по утрам порошок принимал, а вчера у Тляка двойную порцию выпросил. Тот поворчал немного, но дал. Впрочем, и после этого долго не спалось. Холодно, мокро, как не повернёшься, позвоночный червяк всё равно донимает.

Устали все, даже свины. Вернее, свины в первую очередь, потому что они ещё и тащат на спинах тяжеленные тюки. Однажды, когда вытаскивали бедное животное из трясины, из мешка выпало что-то круглое, размером с глыбарью голову, завёрнутое во влажные синеватые листья. Я хотел посмотреть, но Кут быстро и даже зло вырвал предмет у меня из рук:

- Нельзя разворачивать, товар сгниёт.

И всё, больше не слова.

Не доверяет он мне, это даже без порошка понятно. И боится. Меня все здесь боятся, кроме Тляка и ещё почему-то Олтея. Он, видать, за свою жизнь в таких передрягах побывал, что устал бояться. Поэтому просто не доверяет. Зато дочка его так меня боится, что позволь ей кто-то нести лютобой, тут же в меня бы и выстрелила. Правда, лютобоев у нас всего два, один у Кута, второй у Олтея. И бедная Шая вынуждена стрелять в меня только словами. Честно говоря, у неё получается. Глупо обижаться на самку, но иногда очень хочется оборвать ей язык.