Студент (СИ) - Советский Всеволод - Страница 32

Так и поднялся в комнату, не расставаясь с волшебством в девичьем обличье.

Дверь оказалась незапертой, а Витька колбасился по комнате весь на сумбурном позитиве.

— О! — вскричал он. — Наконец-то!.. Не раздевайся!

— Что еще такое? — удивился я

— Сейчас! Сейчас все объясню. Присядь. Слушай!..

— Слушаю, — и я присел на свою кровать.

Витька тоже сел. Взгляд пылал — можно и так сказать. Я вмиг заподозрил, что речь сейчас пойдет о легендарной 312-й комнате. И даже ощутил азарт-не азарт, но какой-то интерес. А что? Пойдем, взглянем, что там за веселая компания.

И не ошибся.

Витькин взгляд стал спокойнее, зато сам он торжественно напыжился и заявил:

— Нас с тобой приглашают на вечерний раут!

— В триста двенадцатую, никак? — прищурился я.

— Естественно.

— Форма одежды парадная, — едко подхватил я. — Смокинг, белая гвоздика в петлице…

— Насчет гвоздики не знаю, а вот вина приобрести придется, — он за словом в карман не полез. — Это будет актуально.

Не очень сложный ход мыслей привел меня к гипотезе: Витек сильно рвется в 312-ю, и я ему для этого очень нужен. Как группа поддержки. Мотив жгучий, а раз так, значит, мяч на моей стороне.

— А кто тебе сказал, что я согласен? По правде говоря, я отдохнуть собрался. Почитать. Устал что-то за сегодня.

— Ну, устал! Я тоже устал… — и он задудел про то, какие феи и нимфы ожидают нас этажом ниже, особо упирая на их интерес к нам:

— Так они к нам тянутся, ну я же вижу! Зачем мы будем это терять? Девчонки как девчонки, может, не самые… но в принципе ничего…

Чем дальше, тем больше Витек впадал в небрежно-развязный тон, явно маскируя тягу к этим девчонкам, которой он стыдился, вернее, комплексовал. И даже выражение лица и взгляда сделалось каким-то неуверенно-виноватым. Мне стало его немного жаль.

— Ладно, — прервал я. — Давай честно: тебе там кто нравится? Помочь? Говори уже…

Витек чуть не задохнулся от счастья, но постарался справиться с собой, не очень удачно сделав равнодушный вид:

— Да как сказать… Ну-у не знаю…

Конечно, я раскрутил его и узнал, что нравятся ему там двое: Люба и Таня. Но…

— Но я ж понимаю, что Любка мне, как говорится, не по Сеньке шапка. А вот Танька… Это да, другая категория. И деваха нормальная. Но вот как к ней подъехать, вот закавыка!

— Я подъеду. Специально для тебя. Заметано! Считай, что ты уже с ней. И… — я вскинул руку, глянув на часы, — когда нам надо быть у них?

— Да как… да когда! — восторженно затрепетал Витек, — ну через час где-то!..

— Так чего же мы сидим? Вперед!

Я встал, он тоже вскочил, но тут я внезапно вскинул палец:

— Стоп!

Он обалдел:

— Чего⁈

— Джентльменское соглашение.

— Это какое? — Витька начал что-то подозревать.

Я четко распедалил: за помощь в покорении Татьяны скидка в оплате «Ливайса». Одна треть.

— Я тебе сколько должен? Восемьдесят?

— Ну.

— Так. Значит, должен буду сорок. Идет?

Он вторично чуть не задохнулся, теперь от возмущения.

— Да ты чо, Базилевс⁈ Не-е, так дело не пойдет!..

— Не пойдет, так не пойдет, — я сел. — Тогда и я никуда не пойду. А ты с Танькой можешь распрощаться. Навсегда, — я усилил эффект сказанного.

И начал стаскивать куртку.

Этот простенький психологический прием сработал.

— Э… ладно, стой. Ну, сорок! Скажешь тоже… Давай пятьдесят! Минус тридцать. Ладно, черт с ним! На «Сейке» намотаю. С руками оторвут! Да и сиги нормалек пойдут. Уже пошли…

Нетрудно было понять, что часы «Сейко кварц», сигареты «Бонд» и «Пэл Мелл» обойдутся желающим подороже, чем планировалось прежде.

Для солидности я еще поломался, поторговался, но согласился. Ударили по рукам. Я должен Витьке пятьдесят рублей.

— Ну все, пошли, — я встал, натягивая куртку.

Пошли. На первом этаже вахту несла бдительная Матвеевна, пила чай, жуя беззубым ртом.

— Далеко? — не преминула спросить она.

— В гастроном, — Витька отдал ей ключ. — Через полчаса будем.

Она задумчиво смотрела на нас, жуя и не мигая. Шут знает, что за мыслительный процесс творился в ней. Во всяком случае, она ничего не сказала, и мы благополучно выкатились за фронтир.

— Блин, — на улице ругнулся Витек и оглянулся. — Мне иногда кажется, что она как рентген! Все насквозь видит.

— Работа такая! — я рассмеялся, хлопнул его по плечу. — Но эти качества можно и в себе развить.

— Это как?

— Как-нибудь расскажу. Слушай, ты мне давай-ка поподробней изложи диспозицию. Итак, она звалась Татьяна…

— Ну, а то ты сам не видишь! — воспрянул Витька. Тема была ему как маслом по душе.

Я смог вытянуть из него следующую информацию.

В 312-й комнате проживали три девушки. Одна постарше — «рабфаковка» Люба. Своего рода звезда общаги, которую раза два уже грозили выгнать за вольность нравов, но на ее защиту вставал насмерть комитет комсомола. Точнее, некоторые из членов. В целом же комитет пребывал от комсомолки Любови Королевой в постоянном нервном стрессе, так как та бесконечно бомбардировала лютым креативом эту организацию, окоченевшую в бюрократизме: отчетно-перевыборных собраниях, протоколах, заседаниях и тому подобном. А комсомолка Королева кипела идеями, от которых начинающих бюрократов сводило судорогой. Они мгновенно представляли, как приходят с этим в партком, и там им возмущенно говорят: «Да вы что, с ума посходили?..» Люба же не стеснялась драть горло, что, мол, ее кумиры — «валькирии революции», проповедницы женской свободы: Александра Коллонтай, Лариса Рейснер, Инесса Арманд. Это пугало многих. В эти времена Коллонтай еще числилась в идейном пантеоне среди божеств среднего ранга, а вот Арманд и Рейснер… Нет, их не ссылали в коммунистическую преисподнюю, подобно давным-давно падшим ангелам типа Троцкого или Зиновьева — молодежь 70-х годов не могла помнить тех лет, когда эти персонажи обитали на «красном Олимпе» почти вровень с Лениным. А в советской мифологии 70-х годов они, конечно играли роли демонов, такие Люцифер с Вельзевулом… Так вот, некоторых знаменитостей революционных лет в позднем СССР не ругали, но предпочли деликатно позабыть, создать вокруг них негласное табу. Особенно женщин, так как тогдашние коммунистки совсем не вписывались в систему постных добродетелей, проповедуемых отделом пропаганды ЦК КПСС. Ну, а Люба только и делала, что разухабисто сшибала эти самые табу. Она даже про Лилю Брик балаболила — между прочим, сия неоднозначная особа еще доживала последние месяцы (став беспомощным инвалидом, она покончила с собой 4 августа 1978 года, ровно в те дни, когда Василий Родионов сдавал вступительные экзамены). Можно представить, как от неистовой рабфаковки икалось институтскому комитету ВЛКСМ, куда она запросто могла влететь с предложением провести вечер знакомств под эгидой «Любовь и первый взгляд», под «Любовью» разумея самое себя. Пусть, дескать, юноши и девушки знакомятся, танцуют, а я могу быть ведущей, подбадривать их, помочь преодолеть робость, да и спою что-нибудь под гитару… Люба ужасно любила играть на гитаре и петь, что делала роскошно. Собственно, это ее и спасало. Когда комитету поручали организовать какое-нибудь представление или конкурс самодеятельности, Королева сразу превращалась в незаменимую боевую единицу. Да и самой ей выступить со сцены — хлебом не корми. И что уж там говорить, исполняла она так, что приводила зрителей в дикий восторг. И однажды уже выиграла для Политеха городской конкурс студенческой песни. Правда, перед выступлением приходилось умолять, чтобы она не вздумала спеть что-нибудь из Высоцкого или, упаси Господь, Галича, а она куражилась и, случалось, поддразнивала организаторов: «А что, вы мне запретите, что ли? Чинуши! Да меня зал не отпустит. На бис!..»

И увы, из песни слова не выкинешь — свободная женщина была слабовата и на лишний стаканчик, и на «передок». Хвасталась, правда, что мужчин выбирает себе сама, но это не спасало от неприятностей, которые приходилось гасить, так как никто не мог дать институту, вернее, комскомитету, ответственному за культурную жизнь, такие огромные плюсы, какие давала она.