Студент (СИ) - Советский Всеволод - Страница 33

Секретарь комитета, аспирант Хафиз Музафин, подающий надежды ученый и аккуратный карьерист, в узком кругу хватался за сердце, охал, ныл:

— Ну вот что делать с этой дурой, скажите на милость⁈ За какие грехи нам ее послали? Ведь подведет под монастырь!..

Друзья подшучивали:

— Ну и пойдешь настоятелем в монастырь, всего делов-то!

— Да я ж вроде как технический мусульманин… — с оглядкой острил Хафиз.

— Ничего, перекрестят, никуда не денешься!.. — ржали приятели.

Они-то знали, что все религиозные организации в Советском Союзе находятся под плотной опекой ЦК и КГБ, и кадры туда поставляются строго проверенные, «свои». Отбор в духовные семинарии был пожестче, чем в самый престижный в те годы МГИМО.

Примерно это поведал Витек, и должен сознаться, меня разобрало острое любопытство увидеть эту Любу. Какая она?.. Спросить в лоб я естественно, не мог, зато воображение раскочегарилось, и я чуть было не упустил нить беседы, однако, вовремя спохватился.

— Так, так, — поощрил я, — слушаю!..

Узнал, что летом Любу, уж Бог весть зачем, подселили к трем абитуриенткам. Одна, правда, провалила первый же экзамен и отчалила, а две сдали, теперь полноценные студентки. Таня и Ксюша. Обе ничего так, симпатичные. Таня темноволосая шатенка, вроде бы с первого взора неприметная, но если присмотреться… Вот Витек и присмотрелся. Ксюша? Ну, эта тоже годится. На лицо не красотка, но с отличной фигурой, стройная, изящная такая…

Из суммы данных я сделал косвенный вывод: выходит, Люба все-таки красотка.

— Таня, значит, — сказал я. — Ладно, будет тебе Таня. Готовься!

Это было произнесено уже на пороге магазина, не ближайшего гастронома, а другого, «дежурного»: он работал до 23.00, а главное, в нем продавали спиртное после 19.00, когда в обычных магазинах продажа прекращалась.

Ох уж, эти советские вина! Может, их выбор и уступал мировому, но в нем была своя прелесть. Вина молдавские, крымские, грузинские, туркменские, узбекские (это я еще не все назвал!)… Вина из дружественных южных стран: Венгрии, Болгарии, Румынии, и даже из Алжира (но тут особый случай)… Все они обладали своим особенным, неповторимым букетом, все имели своих преданных ценителей. Вокруг иных слагались удивительные мифы. Было, например, кубанское вино «Улыбка»: черная этикетка с красавицей-блондинкой, чье декольте благовоспитанно прикрыто виноградными листьями и гроздьями. Так вот, якобы очень крупный советский функционер Дмитрий Полянский, будучи одно время первым секретарем Краснодарского крайкома КПСС, безнадежно влюбился в местную артистку, приму Театра оперетты Евгению Белоусову. Безнадежно потому, что будучи очень осторожным человеком, не решился на адюльтер. Но решил увековечить свои возвышенные чувства вот таким образом. Чуть видоизмененный портрет актрисы был помещен на этикетку вина «благородных кровей»: «Улыбка» производилась из урожая Абрау-Дюрсо. Правда это, неправда?.. Ну, это тот случай, когда сказка сильнее истины, скажем так.

А вот что правда — то, что прилавок гастронома нам с Витькой, конечно, больших изысков не предоставил. Сухое грузинское «Ркацители» было отвергнуто, как «кислятина». Шампанское?.. Не тот все же случай. Оставались венгерское токайское, бутылка с чудовищно длинным горлышком; опять же мадьярский зеленоватый вермут. Портвейны. Болгарская «Медвежья кровь». Ну, и плодово-ягодные, нижний ценовой регистр. Как бы сейчас сказали, эконом-класс. Именно то, что называли: бормотуха, шмурдяк, чернила… и еще ряд столь же благозвучных словечек.

Об этой продукции тоже складывали предания. Одно из них, впрочем, имеющее реальную основу таково: СССР, помогая Народно-демократической республике Алжир, принялся закупать производимый там так называемый виноматериал, то есть сухое «Мерло» и «Каберне», причем везли его из алжирских портов в Новороссийск в трюмах танкеров, предварительно каким-то образом промытых и пропаренных. На новороссийском винзаводе в это сырье добавляли в определенных пропорциях спирт, сахар, еще что-то… и таким образом получалось вино «Солнцедар» — по названию поселка, в 1962 году поглощенного городом Геленджиком. Изначально напиток был недорогим, но в рамках нормы. А потом, говорят, все стандарты были геленджикскими виноделами похерены, и «Солнцедар», «Осенний сад» превратились в нечто неописуемое.

Ну и тут, наверное, не пройти мимо народного творчества! Помимо «бормотухи» и «шмурдяка» неизвестные авторы ухитрялись найти меткие созвучные и смысловые пародии конкретным названиям вин. «Ркацители» называли «раком до цели», азербайджанский портвейн «Агдам» — «как дам». Или с более тонким подтекстом: «ах, дам» — при употреблении этого продукта женщинами. Было литовское дешевое яблочное вино «Obuolys» — естественно, его переиначили в «оболтус», что очень подходило к контингенту потребителей… Продавалось это обычно в крупных толстостенных бутылках, типа шампанских, емкостью 0,75 литра, в данном случае их называли «бомбы», «фугасы» или «огнетушители». Короче, едва ли не на все находилось какое-нибудь острое слово.

Все это промелькнуло у меня в памяти в одну секунду, а в итоге дедукция свелась к классическому портвейну 777, «Три семерки», опять же у шутников — «три топора». Или «очко». Вообще говоря, номерных крымских портвейнов в СССР хватало. Были №№ 15, 33, 72… И все же самым популярным был 777, отнюдь не только массандровский. Честно сказать, производили его где ни попадя. Происхождение этих номеров? Загадка. Конечно, и тут имелись потешные версии: дескать, комиссия, дегустируя портвейн № 7, додегустировалась до того, что в глазах стало троиться, и в официальный акт попало название 777… Но это, конечно, анекдот. А реально — толком никто не знает.

Я сверил свое мнение с Витькиным — совпало.

— В общем, берем два пузыря «семерок», — начал он…

— Три, — перебил я.

— Три?

— Три. Не хватит, ты побежишь?.. Я — нет.

Аргумент показался убедительным. Правда, я тут же предложил взять два портвейна и токайское, но Витя закривлялся, руками замахал — «токай» стоил заметно дороже. Ну, я возражать не стал. Купили три портвейна, закуски — сыр, колбасу, я опять же взял любимый болгарский сок, правда, сливовый, а не томатный. Деньги честно располовинили, тут Витек не ловчил, не жопился: слишком силен был стимул. Аккуратно упаковали покупки в матерчатой сумке так, чтобы ничего не звякнуло, и пошли.

Витька заметно ускорил шаг, нетерпение подхлестывало. Я немного над этим подсмеивался, и все намекал на то, что смогу ловко приворожить Татьяну к моему приятелю, видя, насколько данная тема ему по сердцу.

Барьер в лице Матвеевны вновь пришлось брать посредством пятиалтынного. Зоркий, как у Чингачгука, глаз вахтерши просек запрещенное содержимое сумки, несмотря на отсутствие бряканья.

— Та-ак, а ну стоять, добры молодцы! Чего несем?

— Продукты, — отрезал я и звонко припечатал монетку на стол. — Помощь нашим девушкам!

Зачем я это брякнул, сам не понял. Язык сболтнул быстрее мысли. И неожиданно в масть. Матвеевна изменилась в лице:

— Это куда, в триста двенадцатую, что ли?

— Да! — я несколько удивился, но вида не подал.

— Ну да, ну да, Любочка говорила… Ладно, поняла.

И мы победно потопали вверх. Я соображал: ага, похоже, Матвеевна к Любе сильно благоволит… Ну что ж, это хорошо. Скосился на Витьку — по его лицу заметно было, что волнуется. И побледнел.

— К себе зайдем или сразу к ним? — спросил я, когда миновали второй этаж.

Витька трусовато пожал плечами. Его уже потряхивал мандраж.

— Ладно… — сказал я, но больше не успел.

— Эй, кавалеры! — звонкий голос сверху. — Курс — прямо!

И легкий переливчатый смех.

Я вскинул голову, увидел высокую смеющуюся девушку, и сразу понял, что это Люба.

Сказать, что она была прямо вот раскрасавица или притягательно-миловидна, как Лена, к которой меня влекло?..

Да вот как-то черт его знает!