Искра (СИ) - Тараканова Тася - Страница 24

Ясное сознание или жизнь? Перед зверем вряд ли встанет вопрос жить или не жить. Мне нравилась мощь моего зверя, способность подниматься в небо, ловить ветер крылом, преодолевать огромные расстояния, легко добывать пищу, но человеческий разум стократ дороже.

После посещения пещеры с гигантом антраксом я улучшила интеграцию человека с телом зверя, но сознание драконицы еще не полностью подчинялось моей воле, оно смешивалось с животными инстинктами зверя, как жидкость в сообщающих сосудах, стирая границы, пугая меня непредсказуемым поведением моей второй сущности.

Закопавшись в листья, свернувшись клубочком, словно ежик, я закрыла глаза. Воспоминания прозрачной рекой потекли сквозь меня: первый полет с Эрвином на Горыныче, наш танец на балу в Энобусе, руки Эрвина, оплетающие меня, его глаза полные нежности, шепот в ночи. Как мало нужно для счастья. Мы не бережем счастливые минуты, растворяя их в суете, спешке, обыденности, спорах, обидах и тревогах. Я нанизывала воспоминания как бусины для ожерелья, перебирала их с невыразимым наслаждением; трогательные и грустные, волнующие, трепетные, отгоняла тоскливые и неугодные сердцу.

Хорошо, что у нас была та ночь.

Уплывая на волнах нежности, вдыхая запах леса, прелой листвы, озерной воды, я провалилась в блаженную пустоту мыслей.

С закрытыми глазами виделось отчетливо; в Башне Ветров в комнате Эрвина на кровати рядом с ним, лежала за его спиной расслаблено и спокойно, будто мы проспали всю ночь. Не было ни удивления, ни восторга: обыкновенное чудо — осознание, что в жизни все просто, стоит только захотеть.

— Эрвин, — произнесла, почти не размыкая губ, — давай купим тебе дракона.

Придвинулась чуть ближе, ощущая спокойную уверенность и правильность происходящего, немного опасаясь прикоснуться к Эрвину и нарушить сказочный сон.

— Давай, — сказал он, не поворачиваясь ко мне, и я радостно вздохнула, услышав его согласие.

***

Эрвин

— Давай купим тебе дракона, — сказала Соня.

Отправила моего маломерку на вольные хлеба, а теперь подлизывается, решила, что в долгу передо мной. Соня хоть с виду и не разделяла мою страсть к гонкам, но понимала, что выступить в Мирограде на «Каменном молоте» мне хотелось сильнее, чем стать владыкой гор, сказку о котором я помнил с детства.

— Давай, — ответил я, ощущая ее легкое дыхание.

Невесомая рука легла мне на грудь, утолив мучительную жажду прикосновения. Соня придвинулась ближе, запах и тепло ее тела окутали меня. Мышцы напряглись, я замер, как канатоходец над пропастью в зыбком воздухе. Нельзя остановиться, нельзя просыпаться, влево, вправо качнуться и двигаться вперед. Только не открывать глаза, длить невероятный сон, идти в бархатной тьме. Под ногами пропасть, но я не стану смотреть вниз.

— «Каменный Молот» не пройдет неопытный дракон, — положив ладонь на Сонины пальчики с обкусанными ногтями, добавил я, — испугается.

Желание проснуться стало нестерпимым, но страх сорваться в пропасть держал крепко. Тысячи ошибок давили на плечи, маячили за спиной, но я решился, сделал последний шаг с каната на земную твердь и открыл глаза. Тонкая рука не исчезла. Медленно развернувшись, я увидел спящую Соню, закутанную в какие-то завявшие лопухи. Наверное, чтобы почувствовать себя безумно счастливым, надо насладиться несчастьем, напиться до обморока, наесться до отвала, задыхаться, не в силах вздохнуть, и тогда все сокровища мира покажутся никчемными игрушками по сравнению с волшебной минутой.

— Девочка моя…

Родное лицо с чуть заметными веснушками озарила улыбка. Соня блаженно посапывала, так и не открыв глаз, и улыбалась. Я в полной мере присутствовал в этом мгновении, наблюдая, как мир для меня сотворил чудо.

— Знаешь, — я аккуратно вытаскивал из растрепанных волос Сони сухие травинки, хвойные иголки, чешуйки коры, — некоторые наездники на «Каменном молоте» драконам завязывают глаза, чтобы пройти все препятствия, но это обычно не помогает.

Соня открыла глаза и посмотрела на меня, как будто мы расстались только вчера.

— Почему? — спросила сонная фея, завернутая в зеленые лопухи.

— Потому что они еще больше бояться, — сказал и легонько поцеловал ее в нос, — я не слышал, когда ты прилетела.

За окном шумел ветер, где-то хлопала открытая ставня, а Соня, словно не в состоянии поверить, моргала заспанными глазами.

— Я, — Соня не то смеялась, не то плакала, наконец, осознавая, что это не сон, — не прилетела. Под утро уснула на берегу Ледяного озера. Просто уснула. Я не знала, как добраться до Башни, меня почему-то к озеру принесло.

Сжав маленькие ладошки своими руками, я всматривался в глубину Сониных глаз, чтобы погрузиться и утонуть.

— Помнишь, как я очутилась на пике Великой Вершины?

Огонь, разгоравшийся в сознании, указал. То, что мы искали, было на виду, но мы не обращали внимания.

— Помню, — ответил я, — научишь меня волшебству? — спросил и тихо поцеловал свою принцессу. Я так долго этого ждал.

Мир перевернулся. Я упал в бездну, в которой светились только серые глаза с алыми крапинками. Безумный вихрь закружил нас в своем танце — вечном танце между мужчиной и женщиной, древнем, как старый мир. Губы соединились в поцелуе доверчиво и нежно. Зеленые лопухи и моя одежда стала лишней. Соня смеялась, слегка стесняясь, когда я раскутывал ее. Трепетные и жадные поцелуи, бережные прикосновения, горячие губы, дающие блаженство, упоение и восхищение друг другом. Мы разделили на двоих дыхание и немыслимое удовольствие близости. Ощущение счастья взорвалось в моей голове огненным фейерверком, проникнув в каждую клеточку тела.

А потом Соня уснула, утомленная и расслабленная. Я, как показалось, на миг сомкнул глаза, но тут же очнулся в испуге, что всё исчезнет, и стал снова всматриваться в любимое лицо. Даже во сне я не разомкнул объятий, страшась вновь потерять свою главную драгоценность. Спящая Соня выглядела такой умиротворенной и беззащитной, такой родной. Невесомым движением я осторожно убрал прядку с ее лица, Соня нахмурила брови. Смешная. Наверное, увидела тревожный сон.

Где-то глубоко внутри меня встрепенулась темная волна, не моя. Вгляделся в любимые черты, подул на лоб. Черты лица моей волшебницы разгладились, и волна в груди улеглась.

Соня. Добрая, искренняя, смелая, честная. Я замер, вдыхая запах кожи и волос, впитывая мягкое тепло ее тела, как сухая губка воду, отчаянно благодаря судьбу, подарившую мне чудо.

Соня пошевелилась, заворочалась, я отодвинулся, выскользнул из кровати, подхватил одежду и бесшумно покинул комнату. У меня созрел план, приготовить угощение для моей путешественницы. Она, несомненно, проснется голодной, я преподнесу ей королевский ужин, а потом задам тысячу вопросов о том, где она так долго была, и что с ней случилось.

Насчет королевского, это я, конечно, поторопился. Из нехитрых продуктов, имевшихся в запасе, я смогу приготовить только что-нибудь обыкновенное. Спустившись на второй этаж в зал, где была оборудована кухня, я разжег огонь — живое тепло и повесил над огнём медный чайник.

Немного подумав, плюнул на готовку, вдруг Соня проснется быстрей, чем я накашеварю, поэтому нарезал хлеб, ветчину, сыр и сложил на блюдо. В закипевший чайник бросил ароматных трав и сушеной ягоды. Рванув с подносом и чайником, у самой двери остановился. Соня же любит хлеб с маслом! Я кинулся обратно к столу. Масло лежало в камере охлаждения, достав его, намазав три ломтя толстым слоем, второпях положил хлеб обратно на поднос, но один кусок, красиво перекувыркнувшись, упал на пол. Эх!

— Извини, что разлучил вас, но один страстный поцелуй вам позволил, — хмыкнул я и соскреб остатки масла с пола.

Поднявшись на два этажа, осторожно открыл дверь и вошел в комнату. Один взгляд, и я чуть не уронил поднос. Соня исчезла. Оставалась надежда, что она в купальне, но оттуда не доносилось ни звука. Зачем я ушел? Надо было держать ее за руку, за ногу, привязать веревкой к себе. Я хотел уберечь ее от всего мира, заслонить от любых невзгод и злых людей. Быть рядом, оберегать, лелеять, растворяться в ее глазах, ощущать ее дыхание, чувствовать тепло тела и вкус ее нежных губ. Даже рядом с ней я грезил о ней. Полчаса назад я проснулся рядом с Соней, боясь пошевелиться и разбудить ее, чувствуя трепет каждого ее вздоха, а сейчас стоял раздавленный и несчастный, готовый завыть, как одинокий волк в каменной пустоши.