"Стоящие свыше"+ Отдельные романы. Компиляция. Книги 1-19 (СИ) - Денисова Ольга - Страница 89

– Нет. Я не занимаюсь судебными и тем более полицейскими делами Светлой Рощи.

– Он был арестован как мрачун. Это не полицейское дело. Некто Стриженый Песочник, ты о нем должен был слышать.

– Предводитель местной шпаны? Странно, что его арестовали как мрачуна… Хотя по нему давно плачет тюрьма.

– Его арестовали после разговора с Йокой Йеленом. И едва не арестовали четырнадцатилетнего Дмиту Малена, который утаил от правосудия тот факт, что Стриженый Песочник последним встречался с Йеленом-младшим. Дмита Мален на всю жизнь останется на заметке у чудотворов, это закроет перед ним многие возможности. В частности, поступление в университет.

– Я не понимаю, о чем вы говорите. Я не понимаю, какое отношение встреча моего сына с бандитом могла сказаться на судьбе бандита. И тем более на судьбе Дмиты Малена, которого я хорошо знаю и который не имеет к местной шпане никакого отношения.

– Этому «бандиту» недавно исполнилось восемнадцать. И я бы тоже не связал встречу Йоки Йелена со Стриженым Песочником и с обвинением того в мрачении. Если бы не допрос Дмиты Малена. У него спрашивали, с кем встречался Йока Йелен, а не с кем встречался Стриженый Песочник. Кстати, мальчик этого не сказал, это выяснилось другим путем, через хозяина лодочной станции.

– Что вы хотите этим сказать?

– Только то, что говорю. Хотелось бы обратить твое внимание на то, что Йоку Йелена после этого куда-то увезли. Я думаю, его увез Инда Хладан. Я прав?

Иногда этот «сказочник» говорил так, что холод волной проходил по телу. И Йера пугался, еще не совсем понимая, чего боится.

– На чем построено обвинение против Стриженого Песочника? – помедлив, спросил он.

– Из клиники доктора Грачена пришел официальный донос… прошу простить, официальное извещение о том, что в драке на сытинских лугах один из подростков пострадал от удара мрачуна. Удар был очень сильным, мальчик надолго останется в клинике. Стриженый Песочник не соглашался, но и не опровергал обвинения. Экспертиза подтвердила, что он мог это сделать.

– Когда состоится судебное заседание?

– Какая разница? Дату еще не объявляли. Но считайте, он уже осужден, заранее. Он признан опасным для общества и изолирован. Поскольку ему нет двадцати одного года, он избежит смертной казни. До суда он отправлен в Магнитогородскую каторжную тюрьму. Я думаю, он оттуда выйдет только тогда, когда сбудется Откровение Танграуса.

– Опасный для общества мрачун должен находиться подальше от людей. Вы так не считаете? – спросил Йера.

– Он невиновен. Дело в том, что я был на сытинских лугах и наблюдал за дракой. Стриженый Песочник этого не делал. Это сделал Йока Йелен.

– Вы в своем уме? – Йера привстал.

– А чего ты ожидал? Может быть, ты знаешь настоящих родителей мальчика? Может быть, ты поинтересовался, как младенец попал к чудотворам? Может быть, ты не замечал, как другие дети иногда убегают от него в слезах? Это не самое страшное, поверь. Подумай лучше, зачем чудотворам понадобилось прикрыть Йоку Йелена, подставив Стриженого Песочника. Из уважения к судье и депутату Государственной думы? Вполне возможно, что так. Но почему тогда мальчика увезли? Почему не поставили тебя в известность?

– Это… Это неправда. – Йера упал в кресло. – Это как раз и есть плод вашей фантазии. Уходите.

– У меня богатая фантазия, ты прав. Но все же… Куда они увезли мальчика? Ты уверен в том, что он не оказался за колючей проволокой?

– Да нет же! Он поехал в Ковчен, поступать в школу! – выкрикнул Йера. – Какая колючая проволока? Вот документы, приглашение, расписание экзаменов, письмо ректора…

Он с грохотом выдвинул ящик стола и швырнул на стол конверт, который принес ему Инда Хладан.

– Тебя обманули, Йера Йелен. В Ковчен не берут мрачунов. – «Сказочник» поднялся. – Жаль. Я думал, ты знаешь больше.

Йера не мог уснуть до самого утра. И, как только позволили приличия, телеграфировал в Ковчен, запросив подтверждение приглашения Йоки Йелена. Подтверждение пришло через полчаса, и лишь тогда Йера, еще не совсем успокоенный, поехал в Думу, опоздав на заседание комиссии на сорок минут, чего с ним никогда не бывало.

Как же это было хорошо! Еще не рассвело, и сквозь заиндевевшие стекла в дом пробивался тусклый ночной свет. Зимич не успел снять полушубок, а Бисерка открыла ему дверь в ночной рубахе.

– Холодный, холодный, – шептала она, терла ему щеки ладошками, прижималась к груди разгоряченным со сна телом. И целовала – короткими обжигающими поцелуями, и ласкалась – теплым зверьком, податливым и доверчивым.

В ее просторной спальне горел камин и были задернуты шторы.

– Я всю ночь писал тебе стихи.

– Читай. Только не убирай руки, хорошо? У тебя такие хорошие руки…

И он читал: шепотом, в самое ухо, держа ее на коленях, как ребенка. А она перебирала его волосы и гладила по плечам.

Она была целомудренна. Он понял это, едва попытался ее раздеть, – но не причислил к своим победам, не его победа это была, а ее доверие. И доверие надо было во что бы то ни стало оправдать. И уже не столько страсть, сколько нежность говорила в нем, осторожность и страх за нее. Посвящение в любовь должно быть чудом, сказкой, а не горечью, стыдом и болью. Он за руку вел ее в эту сказку, полутьма и сполохи огня в камине ему помогали. Ничего, что может напугать ее или оскорбить ее целомудрие, смутить, вызвать отторжение. Он шептал ей самые нежные слова, какие только знал, и на этот раз они не были фальшивыми.

Ее тело таяло в руках воском, исходило истомой, дрожало от вожделения. И когда он целовал ее живот, и когда от кончиков пальцев ног поднимался губами к лону, она еще смущалась, но уже не могла противиться его ласкам, уже отдавалась им с тем же упоением, что и он. И гладила его голову, шею и спину, еще боясь чего-то более откровенного. Он не настаивал. Он ждал, когда она будет готова к главному. И волновался, как мальчишка.

– Я хочу… я хочу… этого… – прошептала она, глядя на него широко открытыми глазами.

– Тебе будет больно…

– Я знаю. Но ведь тебе будет хорошо?

– Да.

– Я хочу, чтобы тебе было хорошо.

Получилось на удивление легко, она даже не вскрикнула, только зажмурилась. И слезы покатились у нее из глаз, но это были хорошие слезы, счастливые; она прижимала его к себе, и он не смог остановиться, пока не вылил всю любовь до конца.

Она беззвучно плакала и гладила его щеку пальцем. Он не чувствовал обычной апатии, только усталость.

– Тебе было хорошо? – еле слышно спросила она.

– Да. Мне никогда еще не было так хорошо.

– Мне тоже. Я бы хотела, чтоб ты всегда был так близко ко мне… И чтобы тебе всегда было хорошо.

Он обнял ее и притянул ее голову к себе на плечо.

– А так?

– Да, и так тоже. Я счастлива.

– Больно?

– Совсем немного. Это скоро пройдет.

– Теперь давай дружить. – Он улыбнулся и погладил ее по плечу. – Я добился желаемого, и теперь мы будем дружить, правда?

– Ты надо мной смеешься?

– Конечно. Я опытный волокита и, добившись желаемого, тут же охладеваю к своей жертве. – Он поцеловал ее растрепанные волосы. – Мы будем дружить до самого приезда твоего дяди.

Она рассмеялась сквозь слезы и потерлась щекой о его плечо. Как котенок. Милая, милая… Разве можно к ней охладеть?

Они долго лежали в постели, прижимаясь друг к другу, и целовались, говорили смешные глупости и смеялись над ними. И был огонь в камине и завтрак на скорую руку…

А потом – Зимич забыл о такой возможности, просто забыл, он даже не насторожился, когда она начала говорить об этом…

– Еще мой дед научил меня угадывать судьбу по руке. И сейчас я все про тебя узнаю.

Она взяла его руку в свою и повернула к себе ладонью.

– Ой…

И поздно было отдергивать руку…

Наваждение исчезло. Иллюзия возможного счастья разлетелась на куски – вмиг. Вот оно, доказательство того, что есть сон, а что явь. Явь – это молнии, от которых в жилах вскипает кровь. Явь – это книга о змеях, оставленная в комнате на площади Совы. Явь – это чудотворы, с которыми можно поторговаться за спасение университета. Явь – это солнечные камни в храмах, которые могут убить ее дядю так же, как убили старого колдуна из Бровиц.