Пошел купаться Уверлей - Высоцкий Сергей Александрович - Страница 47

— Володя! И вы надеетесь на успех? В лучшем случае этот тип пошлет вас по матушке, в худшем — засадит в тюрьму за хулиганство. Кстати, он уже давно не главбух. Предприниматель.

— Заговорит! Он у меня заплачет кровавыми слезами!

— Прикуете наручниками к машине и пригрозите поджечь? Как меня?

— С волками быть… — Фризе вспомнил, как разогревал паяльник у себя на даче на Николиной Горе, когда поймал незадачливого воришку. Вспомнил, с каким ужасом тот смотрел на раскаленный носик паяльника.

Корнилову нравился молодой сыщик. Умен, энергичен, ловок. Как лихо он управился с наручниками! И все же генерал не чувствовал себя с Фризе свободно, раскованно. Что-то, какая-то малость мешала этому. «Может быть, я боюсь показаться вышедшим в тираж, отставшим от жизни ворчуном?» — думал он и сердился на себя за такие мысли.

— А у вас в угро с убийцами и бандитами сильно миндальничали? Цирлих-минирлих разводили?

— Чего только у нас не бывало, — Корнилов вздохнул. — И в милицию садисты попадают. Скажу за себя — в моем управлении они не задерживались. Но и преступность была другая. Таких отморозков, как сейчас, встречались единицы.

— А вы лично били преступников?

— Бил. Еще как. Если при задержании возникала драка. А в камере, в кабинете при дознании — никогда.

— Да-а?

— Не верите? Напрасно. Да тронь я хоть пальцем арестованного урку, он меня на весь мир ославил бы. «Корнилов руки распускает!» Рукоприкладства они за мной никогда не числили.

— А для вас это было очень важно? Мир-то блатной.

Генерал молча разлил водку. Отломил очередную корочку хлеба.

— Мне же с ними дальше работать. Попробуй расшевели вора на признанку, если он к тебе без доверия? Когда он сидит и ждет, что я его метелить начну.

— Какое доверие? Все равно обманет.

— Это в вас бывший следователь прокуратуры говорит. Прокурорам они только лапшу на уши вешают — знают, ничего, кроме лишнего года, от них не дождешься. А к уголовному розыску отношение другое. Дескать, у каждого своя работа: один ворует, другой ловит.

— Ну-ну!

— Владимир Петрович, а вы когда-нибудь плакали? Хоть раз в жизни?

— Ничего себе вопросик! — Фризе опешил — таким неожиданным показался ему вопрос генерала. — В детстве…

— Не в детстве, не в детстве!

— Фу-у! Да. Плакал. И кровавыми слезами плакал. — Увидев, что Корнилов покачал головой, он добавил: — И простыми, горючими, плакал. Теперь довольны?

— Вполне. — Они снова выпили.

— Вы романтик, — сказал Фризе. — Генерал-романтик. Наверное в юности начитались Каверина. «Конец хазы». И прочее. Веру Инбер: «Васька-Свист, хоть на вид и прост, но он понимает людей, он рака берет за алый хвост и как розу подносит ей».

— Я в детстве блатных песен наслушался. А «Конец хазы» прочитал, когда участковым оперуполномоченным служил.

— Наверное, и на гитаре играете?

— Нет музыкального слуха. А вы чего ершитесь? Из-за Кюна переживаете?

— Сейчас выпью еще и опять размякну. А какие песенки вы помните? «Каюр погоняет собак…»

— Это не блатная песня. Да и поздний репертуар. А в нашем детдоме пели про Колю Кучеренко:

По Варшавской железной дороге

Молодой Кучеренко шагал,

Вооруженный «наганом» и финкой,

Воровскую он песню напевал…

Корнилов пропел негромким приятным баритоном, чуть-чуть заунывно. Как и полагается по законам жанра.

— Никогда не слышал! — Владимир удивился не столько тому, что генерал поет почти незнакомому человеку блатную песенку, а что помнит ее с далеких детских лет. — А еще?

— Могу и еще! — задорно ответил Игорь Васильевич. — Могу на всю ночь вам концерт закатить.

Саратов спит, Саратов дремлет,

Сара-а-а-тов в тишине ночной,

А с уголовки номер первый

Бежал преступник молодой…

А потом, без перерыва, спел еще:

На Седьмом, на переулке

Кто-то крикнул: беги.

Восемь пуль ему вдогонку,

Две застряли в груди.

На столе лежит покойник,

Ярко свечи горят,

Это был убит разбойник,

За него отомстят…

Он резко оборвал песню.

— Ну как?

— Память у вас прекрасная. А вот с музыкальным слухом проблемы. Это вы правильно отметили.

— Очень заметно? А я-то надеялся по ресторанам выступать. Когда пенсию платить перестанут. Интеллигенция в Москве все еще поет блатные песни?

— Ей нынче не до песен. Их чиновники разучивают. — Владимир лукаво улыбнулся: — Игорь Васильевич, а если бы вы были не отставным генералом…

— При должности? При должности блатные песни я тоже пел. Жене. Да и то высоко в горах.

— Вот бы сюда лейтенанта Лысенко!

— Ну ничего, когда-нибудь я и ему спою.

— Жаль, что ученые дяди, пишущие учебники по судебной психологии, ничего не знают о душе преступника, — посетовал Фризе. — Их бы послать к вам на стажировку!

— Они, Володя, душу в расчет не берут. — Корнилов разлил остатки водки. Кивнул на стаканы: — Закроем тему?

Фризе с удовольствием вытянулся на широкой кровати. Чистое крахмальное белье слегка пахло лавандой. Он вспомнил, что, когда были живы родители, постельное белье в доме и на даче всегда имело такой запах.

Хозяин заснул моментально. Его узкий диванчик стоял вдоль старой кирпичной стены, наверное, оставшейся от разобранной русской печи. Фризе лениво размышлял о том, почему не довели дело до конца и не разобрали стену. И почему генерал спит на узком диванчике, а его положил на просторную кровать?

Время от времени по комнате пробегал луч от фар припозднившейся машины, где-то рядом девичьи голоса тихо пели старую ласковую песню:

Вот кто-то с горочки спустился,

Наверно, милый мой идет,

На нем зелена гимнастерка,

Она с ума меня сведет.

«Вечер народной песни, — улыбнулся Владимир. — И все песни тягучие и грустные». Он попробовал представить себе, как прозвучала бы этой тихой ночной порой песенка про зайчика и про пальчик, и улыбка у него стала еще шире.

Уже проваливаясь в сладкую дрему, он услышал далекие раскаты грома и стук по крыше первых капель дождя.

Утром они проснулись бодрые и веселые. Корнилов выкупался в Оредеже, а Фризе в это время варил кофе. Он уже не мучился, как прошлым вечером, от того, что дал себя провести. Чувствовал только хорошую спортивную злость — как боксер перед выходом на ринг — и уверенность в удаче. Лишь где-то глубоко-глубоко в запределье души пульсировал крошечный родничок: «Лиза, Лиза, Лизавета».

За кофе Корнилов поинтересовался:

— Не появились светлые мысли?

— Светлые мысли в моей голове присутствуют постоянно. Нынешнее утро — не исключение. — Он вытащил фото Кюна: — Ошибки быть не может? Федя Кавалер?

— Сто процентов.

— Тогда одну из своих светлых мыслей я постараюсь осуществить в ближайшие полчаса.

Корнилов молчал, ожидая продолжения.

— Все очень просто, Игорь Васильевич. Меня для чего наняли? Отыскать этого благородного мужчину. — Он бросил фотографию на стол с такой гримасой, как будто смахнул с себя таракана. — Правильно? Правильно! За мной пустили «хвост», от которого я мгновенно избавился. Из Бологого отправил в обратный путь. Это так, между прочим. Голос за кадром. В Питере пытались опять прицепиться. Не получилось.

— Классная работа.

— Не иронизируйте! В Павловске я сам наскочил на одного из этой банды. И сдал ментам. А зря! Так вот — сейчас я поеду на почту. Позвоню в Москву. Скажу своему клиенту, что господин Кюн, он же вор в законе Федя Кавалер, найден в селе Рождествене Ленинградской области. Как вам моя идея?

— Он же не найден!