Темное безумие (ЛП) - Ромиг Алеата - Страница 14
- Предыдущая
- 14/102
- Следующая
— Ты просила о честности. Не сомневайся, можешь не рассчитывать на меньшее.
Я сжимаю губы.
— Хорошо. Деньги.
— Карьера.
— Голод.
— Ненасытность.
Я скрещиваю ноги, отмечая, как он взглядом следит за моими движениями.
— Плохое.
— Хорошее.
— Смерть.
— Наказание.
— Любовь.
— Болезнь.
— Женщина.
На этом он делает паузу.
— Ты.
— Секс.
Его ноздри раздуваются.
— Трах.
— Грех.
— Спасение.
— Счастье.
Он делает выпад вперед. У меня нет времени отреагировать. Парализованная, я жду, что будет дальше. Он не трогает меня, но он близко — достаточно близко, чтобы я ощутила запах его лосьона после бритья.
— Так не бывает, — говорит он. — Прекрати задавать стандартные вопросы и получишь ответы.
Я стою на месте, не отступая. Я дрожу, но не от страха. Каждая молекула в теле сражается за то, чтобы приблизиться к нему.
Прикоснуться к нему.
Я перестаю сдерживать дыхание и выдыхаю, в то время как Грейсон делает резкий вдох, словно пытается украсть этот воздух, что вызывает во мне первобытную дрожь.
— Ответ за ответ, — наконец говорю я.
Это вызывает у него улыбку.
— Хорошо. — Он откидывается на спинку стула, не прикасаясь ко мне. Я не уверена, что чувствую — облегчение или разочарование. Обе реакции сбивают с толку.
Я складываю руки вместе, собираясь с мыслями.
— Откуда ты?
Он не колеблется.
— Из Делавэра.
Я приподнимаю бровь.
На его щеке появляется ямочка.
— Ну, родился в Келлсе. Северная Ирландия.
— Что привело в Штаты?
Он качает головой.
— Моя очередь. Откуда ты?
Мои плечи опускаются. Он задает вопрос так, будто уже знает ответ.
— Из Холлоуза, Миссисипи.
— Это ненастоящее место.
— Настолько настоящее, насколько это возможно, — возражаю я.
— Фермерское сообщество? — Давит он. — Или оно известно чем-то… другим.
Я упираюсь локтями в бедра.
— Расскажи мне о шрамах, Грейсон.
Мой вопрос производит именно тот эффект, на который я надеялась. Его внимание смещается с моего прошлого на его.
— О каком именно?
Я рефлекторно перевожу взгляд на его руки.
Пальцы скользят по испещренному чернилами предплечью. Он наблюдает за мной, пока я слежу за его движением.
— Некоторые были подарком, а некоторые — наказанием. У моего отчима был особый способ выражать и то, и другое.
Это первый раз, когда он сообщил мне об отчиме.
— Значит, твой отчим обижал тебя.
Веселая улыбка освещает его лицо.
— Тебе не нравится следовать своим собственным правилам.
— Туше. Спрашивай.
Он прикусывает нижнюю губу, когда думает. Мое дыхание становится размеренным, слишком громким, слишком откровенным.
— Боль в спине. Скажи мне, что случилось.
Я смахиваю челку со лба, резко дергая головой. Затем я озвучиваю отработанный ответ, который придумала много лет назад.
— Когда я была подростком, то попала в автомобильную аварию. Сломала спину в нескольких местах. Больше всего пострадал поясничный отдел. Я так полностью и не восстановилась.
Его глаза щурятся от разочарования.
— Это не все.
— Это все, Грейсон. Это все, что есть.
— Почему ты закрываешь татуировку на руке? Расскажи мне об этом. Почему ты вообще ее сделала?
— Ты задал свой вопрос, — перебиваю я. — Моя очередь.
— Нет. Ты не ответила честно. Поэтому я хочу получить ответ на этот вопрос.
Я быстро втягиваю воздух. Мое волнение растет.
— Я сделала ее, когда была молода…
— Примерно во время аварии?
Я колеблюсь.
— Да. И, как любой подросток, я сделала это спонтанно. Из-за требований профессиональной этики сейчас я ее скрываю.
— Тогда почему бы просто не свести ее?
Мое сердце беспорядочно колотится, биение пульса в висках вызывает резкую паутину боли в голове. Я потираю затылок.
— Даже не знаю, почему, — говорю я, не имея другого ответа.
На данный момент это, кажется, утолило его любопытство. Он не давит, требуя продолжения.
— Все твои шрамы от отчима? — Спрашиваю я. — А что насчет мамы?
— Нет. Не все.
Когда я тарабаню пальцами по подлокотнику, он вздыхает. Будет справедливо, если он раскроет больше, если ожидает от меня большего взамен.
— Мама любила смотреть. Но мы не будем говорить об этом сейчас. Ты не готова.
— Сама моя работа заключается в том, чтобы быть готовой поговорить с тобой обо всем, Грейсон.
— Но не сегодня. — Он касается широкого шрама на предплечье, эмоции скрываются за суровой маской. — Кое-какие я нанес себе сам, — признается он. — Боль, которую я причиняю себе, служит наказанием, когда я возбуждаюсь, наблюдая за их страданиями.
Их страдания. Его жертвы. Если у меня и возникали какие — либо сомнения относительно того, является ли мой пациент садистом, Грейсон одной фразой их развеял.
— Ты выглядишь… удивленной.
Я открываю рот, но не могу подобрать слова, чтобы передать то, что я чувствую. Отвращение. Ярость. Тошноту. Это приемлемые ответы, но я их не чувствую. Тревогу. Любопытство. Очарование. Темный уголок моего разума захватывает все больше пространства. Я чувствую притяжение.
Я прикасаюсь ко лбу, давая себе время собраться с мыслями и отгородиться от него.
— Я не удивлена, просто размышляю. Я редко сталкиваюсь с такой откровенностью. — Я смотрю на него. — Не приправленной стыдом.
От его пристального взгляда атмосфера сгущается.
— Чего я должен стыдиться? Я мог быть слабым, как Банди или BTK4, и от моей болезни страдали бы невиновные. Вместо этого я научился контролировать свои порывы и направлять их на нечестивых. Я даже научился управлять своими желаниями, нанося себе увечья вместо того, чтобы терять себя, позволяя другим наносить их. И позволь мне сказать, Банди и многие другие страдали за это освобождение. Они пировали, а затем наказывали себя. Удовольствие и сожаление, снова и снова. Это гораздо более порочный круг, чем тот, который создал я.
Я чувствую силу его слов, чувствую, как они манят меня — и я бессильна против них. Я хочу большего. Я хочу закрыть шторы и укрыться от мира осуждения, прожить этот час, где не место стыду.
Когда вы сталкиваетесь с гравитацией черной дыры, силой настолько мощной, что даже свет не может вырваться из ее водоворота, у вас нет шансов противостоять тьме. Даже если я смогу найти какой-то лучик света в этом темном мире, тьма поглотит его, если я буду и дальше двигаться этим курсом.
— Итак, скажи мне, — говорит он, вытянув руки вдоль подлокотников, — как ты получила такое имя? Лондон очень необычное имя, особенно для маленького городка в Миссисипи.
— Мне сказали, что моя мать назвала меня в честь… — я замолкаю. Улыбка. — Она назвала меня в честь своей любимой мыльной оперы.
Он хмурится.
— Тебе сказали, — повторяет он, подчеркивая мою оговорку.
От него ничего не ускользнет. Обращает внимание на каждое слово и интонацию. Моя очередь уклониться. Я смотрю на часы.
— Итак, мы договорились, — говорит он, привлекая мое внимание. — Сегодня мы не будем говорить о матерях, док.
Я выпрямляю спину.
— Это может быть темой другого дня. — Темой, к которой я не буду прибегать, так как мне нечего сказать. Осталось всего несколько размытых фотографий, которые сохранил мой отец, и ее сад на заднем дворе. — Большинство моих пациентов тратят годы на эту тему. У нас не так много времени.
От упоминания о том, что его время кончается, его лицо каменеет.
— Тогда на что у нас есть время?
— Боюсь, сегодня уже ни на что.
Когда я начинаю вставать, он сдвигается вперед.
— Мы очень похожи, — начинает он.
Пора заканчивать сеанс — разумно прекратить его прямо сейчас, — но любопытство заставляет меня откинуться назад и остаться.
— Чем же?
Он смотрит на камеру.
— Мы оба любим записывать наши сессии. Я использую это для размышлений.
- Предыдущая
- 14/102
- Следующая