Эвис: Заговорщик (СИ) - Горъ Василий - Страница 14

На пересечении Серебряной и Поточной я привычно замедлил шаг и заколебался. Посмотрел на нависающий над горизонтом Полуночный Крест[7], почесал затылок и подумал: «А не заглянуть ли к матушке Оланне?». Но реально оценив свое состояние, понял, что платить целый золотой за ночь, большую часть которой наверняка просплю, глупо. Поэтому решил, что красотки никуда не денутся, а усталость и испортившееся настроение можно сорвать на Пустоши. И вытащил из нагрудного кармана зелье кошачьего глаза.

На этот раз дрянь, сваренная Майрой, обожгла горло и ударила в голову чуть слабее, чем раньше, но все равно вышибла слезы из глаз и «одарила» мерзостным вкусом во рту. Я перетерпел, через полторы сотни ударов сердца удовлетворенно порадовался тому, что непроглядная тьма в подворотнях начала ощутимо сереть. А еще через половину кольца, то есть, к моменту, когда добрался до пересечения Поточной и Сторожевого переулка, прибавил шаг, ибо ночь окончательно превратилась в светлые вечерние сумерки.

Слух обострился куда слабее, чем зрение, но теньканье пересмешника, обосновавшегося где-то в центре Пепельной Пустоши, я услышал задолго до того, как дошел до окраины Поместной слободы. Тем не менее, переступив через границу единственной части Верхнего города, которую никогда не посещала стража, на всякий случай остановился, проверил, как вынимается меч из ножен и пару раз подпрыгнул. Убедившись, что меня не слышно, подобрался и двинулся вперед. От тени к тени. Не делая ни одного резкого движения и ни на мгновение не замирая.

Шел по большому кругу. Так, чтобы не пропустить ни одного укромного уголка бывшей Золотой слободы. Слободы, выгоревшей то ли шесть, то ли семь лет назад, затем переименованной в Пепельную Пустошь и с тех пор ставшей местом для не самых законных развлечений некоторых… хм… благородных.

Как ни странно, не нашел никого. Если не считать за благородных пару бездомных псов да невесть как попавшую в Верхний город свинью. Расстроился. Но так, слегка. Поэтому, мельком оглядев площадку за развалинами некогда самого большого постоялого двора в Лайвене, быстрым шагом двинулся в сторону дома.

Через половину кольца я, перебежав Мутную по здоровенному бревну, валяющемуся поперек русла с прошлой весны, уже подходил к Служивой слободе. Обогнул по правому краю болотце, расположенное в сотне шагов от начала переулка Мечников, перескочил через канаву, заваленную каким-то мусором, перелез через забор особняка ар Витзеров и принюхался. Благо, как обычно, приближался к своему владению с подветренной стороны и основательно проголодался.

Как ни странно, ветер не пах ни жареным мясом, ни выпечкой, ни ягодным взваром. Кроме того, в моем доме не топилась баня! У меня мгновенно испортилось настроение, ведь если Генор из-за преклонного возраста и слабого здоровья иногда засыпал даже днем, то Майра приготовила бы мне ужин и согрела воду для купания даже будучи при смерти.

«Опять не вернулась из похода по лавкам?» — принюхавшись еще раз, спросил себя я. И насторожился, запоздало вспомнив о тех самых наблюдателях, о которых говорил Генор.

Нестись вперед, сломя голову, я, конечно же, и не подумал. Наоборот, нырнул в тень от каретного сарая соседей, краем сознания порадовавшись тому, что ар Витзеры до сих пор в опале у короля. И, все еще надеясь услышать радостное повизгивание Рыка, который просто не мог не почувствовать моего приближения, плавно переместился в тень от конюшни. Там снова принюхался, почувствовал запах крови и мысленно застонал, ведь по другую сторону забора, разделяющего наше поместье и поместье ар Витзеров, располагались только караулка, в которой жил Генор, и будка Рыка. А за жизнь любого из них я был готов изрубить на мелкие кусочки кого угодно!

Чтобы снять с себя все лишнее, потребовалось совсем немного времени. Чтобы настроиться на бой — и того меньше. И я неслышной и невидимой тенью двинулся обратно. Точнее, мимо каретного сарая и домика для обслуги в давно заброшенный и основательно заросший сад.

Подножие старого ореха, одна из ветвей которого нависала над нашим двором и поэтому в детстве исправно снабжала меня бесплатным лакомством, оказалось укрыто ковром из подгнивших плодов. Но для человека, родившегося в семье Тени[8] и научившегося правильно ходить раньше, чем читать, пройти по нему бесшумно проблемы не составило. Ну, и взлететь по стволу, добраться до середины «моей» ветви и внимательно осмотреть свое родовое владение — тоже.

А и во дворе, и в доме было тихо. Слишком тихо даже для полуночи. Да и лампа горела всего одна. Причем не в кухне и не в предбаннике, где ее могла оставить Майра, а в большой гостиной. Вероятнее всего, на столе, сдвинутом к двери для обслуги. Определенная логика в таком ее расположении была, ведь теперь свет, падающий из окон, освещал калитку и кусок забора далеко в стороне от ворот. При этом караулка, будка Рыка и обе тяжелые створки оказались в густой тени.

А еще твари, проникшие в мой дом, засыпали свежим песком площадку перед калиткой. На мой взгляд, зря: да, так они, вероятнее всего, скрыли следы крови. Но, тем самым, сдуру сообщили о том, что продолжают находиться внутри — отсутствие натоптанной тропинки там, где я каждое утро пробегал по пять десятков раз, трудно было расценить иначе.

«Что ж, главное, чтобы вы не сбежали…» — мстительно подумал я, оглядывая заднюю стену родового особняка. Затем спустился на крышу бани, бесшумно пробежал по ее коньку и взметнулся к никогда не закрывающемуся окну своей детской спальни…

…В доме пахло не травами и чистотой, а подгнившей кожей, маслом для смазки кольчуг, мужским потом и кровью. На втором этаже, то ли в покоях родителей, то ли в кабинете отца, негромко поскрипывал пол, а со стороны большой гостиной изредка слышался тихий шепот. Зато на третьем посторонних не было. Поэтому я взял с подставки некогда любимую дайру[9], ослабил нижний колок и осторожно снял с нее самую тонкую струну. Затем нащупал на подставке для оружия деревянный тренировочный нож и засапожником вырезал из него рукояти для проволочной удавки…

Бесшумно передвигаться по дому я научился лет в пять. Ибо уже тогда до безумия хотел стать таким же великим бойцом, как отец. И, подогреваемый его рассказами о тренировках в школе Теней, старательно учился быть неслышимым и незримым. Папа объяснял, как правильно ходить по лестницам и деревянным полам, как прятаться за гобеленами, украшающими стены в некоторых спальнях, в каждой гостиной и в большом зале, придумывал игры, во время которых я мог проявить нарабатываемые навыки — говоря иными словами, всячески поддерживал любые мои начинания. А еще учил думать и запоминать. Важное, не очень важное и то, что на первый взгляд никогда не пригодится. В результате годам к восьми я точно знал, что дверь в мою спальню не скрипнет, если ее чуточку приподнять стопой. Что пробираться в дом через окно отцовского кабинета и окна покоев родителей бессмысленно, ибо они намеренно сделаны «поющими» и «заедают». Что наступать на гвозди лестницы, ведущей с первого этажа на второй, не стоит: ступени подадутся вниз на добрую пядь, и в стопу воткнутся остро заточенные штыри, обычно прячущиеся под «шляпками» из подкрашенного воска. Поэтому с третьего на второй этаж я спустился абсолютно бесшумно. И ни разу не задумался, куда ставить ногу. Да и по коридору пролетел приблизительно так же. К большой гостиной, чтобы через щель между дверью и косяком посмотреть, кто и чем там занимается. Ну, и подтвердить или опровергнуть свои догадки.

Подтвердил. Ибо там действительно терпеливо ждали. Вероятнее всего, именно меня — один из двух ожидающих стоял у окна и, не шевелясь, смотрел во двор в щелочку между тяжелой шторой и стеной. Стоял правильно — не спиной ко мне, а вполоборота, прижавшись плечом к гобелену и постоянно касаясь правой ладонью рукояти короткого меча. Второй нашелся на диване, стоящем под парадным портретом отца. Лениво поигрывая кинжалом, ни на миг не отводил взгляда от дверного проема. Что самое неприятное, и этот держался правильно. То есть, был готов при любой неожиданности оказаться на ногах и ударить. Или уйти в перекат, выводящий в атаку. А вот цвет их волос и стати[10] этой парочки заставили задуматься: ну нечего было делать в моем доме чистокровным хейзеррцам аж через три с лишним года после гибели матери и через два после того, как я взял жизнями за ее жизнь!