Студент 2 (СИ) - Гуров Валерий Александрович - Страница 28

Андрей Степанович копнул стопку бумаг, извлек мой рукописный труд, посвященный 1 сентября.

— Вот, — сказал он. — Ознакомился. Спасибо комсомолу.

И он кивнул на Хафиза, а тот кивнул утвердительно.

— Ну что скажу… — продолжил редактор, — мне понравилось. У тебя определенно склонность есть. Больше пока сказать сложно. Жизнь покажет. А этот очерк беру. Первого сентября дадим. Не возражаешь, надеюсь?

Как можно вежливее я сказал: разумеется. Не то, что не возражаю, буду очень рад!.. Все это, повторюсь, как можно более сдержанно и корректно. Успел заметить, как редактор и секретарь мгновенно переглянулись и расценил это в свою пользу.

— Очень хорошо, — сказал редактор. — Только надо будет подкорректировать. Смотри…

И он очень профессионально указал мне на недочеты в тексте и подсказал, как их выправить.

— … вот смотри: у тебя тут два союза «но» подряд. Может, и невелика беда, а все же лучше заменить…

— Синоним поставить.

— Именно, — сказал Андрей Степанович с явным одобрением в голосе. — Например: «однако». Или: «хотя»… Ну и так далее. Посмотришь.

В руках у него был остро отточенный красный карандаш — оружие редактора. Быстро и четко он испещрил листок броскими пометками, и по тексту, и на полях, и перекинул мне:

— Поработай над этим, принеси исправленный вариант.

— Когда?

И этот деловой вопрос, похоже, понравился Столбову. Он взялся за перекидной настольный календарь:

— Так… Завтра нет, в отъезде буду целый день. Значит, послезавтра.

Я начал было объяснять ему, что отрабатываю в технопарке, он понимающе кивнул:

— В курсе. Послезавтра в это же время. Решено?

— Да, — я улыбнулся и уже приготовился встать, полагая, что беседа закончена. И лихорадочно соображая, как бы мне выйти на нужную тему… Но Хафиз вдруг сказал:

— Постой, постой. Ты что, уходить собрался?

— Да нет, — мгновенно переиграл я. — У вас же ко мне наверняка вопросы есть?

— Конечно! — подтвердил секретарь. — Мы ведь тебя не знаем толком. Как говорится, анкета анкетой, а неформальный разговор — особая статья. Давай поговорим.

И заговорили. На вопросы о жизни Василия Родионова до 11 августа 1978 года я отвечал очень аккуратно, обдуманно, и в то же время как можно более естественно, простодушно, сознавая, что передо мной матерые странники бумажных джунглей, психологи-практики, умеющие ловить оттенки душевных движений. Мне удалось с задачей справиться: все мои слова звучали совершенно правдоподобно, хотя кое-что пришлось присочинить. Тем не менее, как я понял, это толковище именно так и было построено, чтобы ненавязчиво проверить меня на косвенных вопросах. Уж кто-кто, а советская бюрократия умела это делать.

И вовсе не скажу, что мои собеседники разыгрывали классическую партию «добрый следователь»-«злой следователь». Нет. Оба они были совершенно доброжелательны, и я понял, что я изначально вызвал у них симпатию, но и они все же не упустили возможность «прокачать» меня всякими невинными расспросами, в которых, разумеется, была система.

Итак, я сумел успешно пройти полосу вопросов «до 11 августа». Дальше пошло полегче.

— Так ты в общежитии проживаешь?.. — спросил Хафиз с доверительно-уточняющей интонацией. — В нашем, химфаковском?

И мы немного поговорили об условиях проживания. О них я отозвался одобрительно, совершенно не кривя душой. Да и приятный плюс в виде Любы вряд ли где еще мог найтись, кроме общаги. Об этом бонусе я, разумеется, умолчал, но он сильно повлиял на позитивную окраску моего рассказа.

Тут вопросительная инициатива полностью перешла к комсомольскому секретарю. Да, похоже, ему это просто стало любопытно, без всяких хитроумных подтекстов.

— С кем-то познакомился уже? Что скажешь о них?..

— Да, с рабфаковцами в основном. Есть интересные ребята. Саша Лавреньев, Люба Королева…

— О-о, Королева!.. — вскричал Хафиз, не удержавшись от смеха. — Андрей Степаныч, ну вы же ее знаете! Да и писали как-то о ней, помните⁈

— Ну как же. Это гитаристка, что ли?

— Она самая!.. Ну как тебе она? — обратился Хафиз ко мне.

— Талант, но без царя в голове.

— Точно! Один в один! — восторженно вскричал он, страшно довольный совпадением мнений. — И я то же самое говорил…

Тут секретарь как будто позабыл, что обязан быть замкнут в броню должностной сдержанности. Пустился в увлеченный рассказ о Любе Королевой — персоне, сотканной из противоречий.

— Ох не знаю, что из нее выйдет! Иногда даже… как-то страшновато становится. Она, похоже, и сама не знает, что у нее в мозгах включится через минуту…

Андрей Степанович осуждающе покачал головой:

— Знаю я такой тип людей. Ненадежные. Положиться на них нельзя.

— Да вот это как сказать! — рассудительно возразил Хафиз. — Если она берется за дело, то делает на все сто и даже чересчур. Загвоздка в том, возьмется или нет. Вот это невозможно угадать. Да она и сама не знает. Загорится, а через час остынет, махнет рукой, вот уж тогда ее с места не сдвинешь. Может и матом послать…

Тут секретарь и лицом и корпусом невольно сделал некое неуловимое движение. По нему я безошибочно понял, что такой грустный феномен имел место. Ну, Любе первого попавшегося обматерить влегкую, все равно, что палец обоссать…

Хафиз преодолел секундную запинку:

— А то наоборот: вспыхнет, и так ее занесет, что не знаешь, как остановить. Как-то вздумала такое исполнять со сцены, чуть ли не «Мурку», что ли!.. Наши ее прибить готовы были, честное слово. Ну, думаю, сейчас ведь тебя, дуру, так по башке треснут, что мозги вышибут!

Андрей Степанович едва заметно усмехнулся. И оба они развили веские рассуждения психологического характера, далеко уйдя от Любы. Заговорили вообще о знании людей, о мудрости администратора. Разгорячились. Редактор принялся приводить примеры из жизни…

Я слушал и на ус мотал. Все это было поучительно. Оба деятеля были неглупые люди, хотя и каждый по-своему. Столбов — тот, конечно, нес на плечах практический разум, плод многолетнего опыта. Музафин же при всей своей молодости был умственно хваток, цепок. Метко соображал. Смекалка — это ведь скоростная дедукция, умение набросить на текущую ситуацию запас знаний и выбрать лучшее решение. Пусть даже этот запас и не очень-то велик. Другими словами, от Хафиза можно было ожидать, что он далеко пойдет.

В какой-то момент собеседники мои спохватились, что забрались в отвлеченные материи.

— Однако! — со смехом воскликнул Хафиз. — Как-то мы в другую степь уехали… Слушай, Василий! Ты ведь и с преподавателями уже дело имел? Ну, с Дорониным уж точно?

— И не только.

— Так! И…

Здесь он как будто оборвал себя. И заговорил иным тоном, особо доверительным.

— И ты имей в виду: разговор у нас откровенный. Принципиальный. По-комсомольски! Андрей Степанович, конечно, член партии. И нам важно знать твои впечатления. Вот именно с твоей, студенческой стороны. Тем более свежего человека, первокурсника. Тем более парень ты толковый!

Андрею Степановичу такой поворот темы пришелся заметно по душе. Я отметил, как он подобрался, взгляд остро блеснул из глубоких глазниц.

Про «толкового парня», показалось мне, Хафиз сказал искренне, без всякого двойного дна. Или же здесь открытость и расчет совпали. Что, собственно, неважно. И я тоже ответил искренне, при этом стараясь репутацию «толкового» поддержать. Сказал, что ЛСД произвел на меня самое благоприятное впечатление. Пока не знаю, какой он специалист в своей отрасли, но человек он явно умный, остроумный, знает, как найти подход к людям. Широко мыслящий — и эту фразу я нашел для характеристики декана. Не упустил и то, как подчеркнуто со вкусом он одевается — и нашел, что это существенно для руководителя, тем более в молодежном коллективе. Здесь это даже необходимо.

По мере изложения я, конечно, ловил реакцию слушателей по всяким малозаметным приметам. И убеждался, что все сказанное находит у них позитивный отклик. И только последнее — о подчеркнутом щегольстве Льва Сергеевича — вызвало «вилку». Хафизу это пришлось очень по душе, видно, совпало с его собственными наблюдениями и выводами… А редактор слегка насупился. Видать, не одобрял, считая это бессмысленным пижонством. Сам, кстати, он был в светлой рубашке, темных брюках, все подчеркнуто свежайшее, отглаженное — но очень аскетичное. Ни малейшего, самого невинного намека на элегантность и изящество. И он не удержался буркнуть: