Том 2. Рожденный для мира / Том 3. Рожденный для любви (СИ) - Васильев Ярослав - Страница 35

Для горожанина не так уж важно уметь различать запахи. Конечно, и в городе мы всё время принюхиваемся: не испортилась ли еда, не протекает ли газовая плита, торопливо и на бегу вдыхаем аромат цветов на городских клумбах или какой-нибудь сирени вдоль тротуаров. Гораздо важнее многие ароматы не замечать, к примеру, когда морщишься и сдерживаешь дыхание от вони перегоревшего бензина или запаха заводских дымов. В лесу — наоборот. Нужно помнить и разбираться в десятках и сотнях разновидностей. В лесу запахами наслаждаешься не меньше, чем красивыми закатами и пением птиц. Но ещё они зачастую расскажут тебе намного больше глаз. Ту же потерянную дорогу можно отыскать, вспомнив, какие запахи встречались в пути: шёл ты сосновым бором, просекой или берёзовым перелеском. Ещё — кто из зверья находится рядом или пересекал не так давно твою тропу. Но куда важнее запах становится ночью. Темнота не только гасит зрение, но и сильно меняет звук, скрадывает и искажает. Вот обонянию отсутствие света не помеха.

Полтора суток одиночества и ночного мрака дались Михаилу крайне тяжело. Вроде бы всё продумал заранее. И место для лагеря удобное, и дров заготовлено достаточно. И даже есть какое-никакое занятие. Тушу свиньи он разделал, что-то сразу пошло в еду и на суп — сидя на месте, питаться в основном мясом, а крупы оставить на переход. Тем не менее мяса оставалось немало, выкидывать его было жалко, пусть рюкзак пока и так не самый лёгкий. Михаил что-то закоптил на утро, из остального решил сделать пеммикан: мясо в сыром или варёном виде, мелко порубленное чуть ли не в фарш, дальше на сухой сковородке сушится над огнём до полного обезвоживания. Вроде бы занятие муторное, долгое, как раз на весь день, который ночь…

Очень быстро руки мешали и переворачивали всё сами. Голова же при этом оказалась не занята. Глаза высматривали странные тени за границей огня, но куда больше говорил нос: стоило ветерку отогнать дым от костра, как в лагерь заносило странные ароматы. Чужие запахи, от которых хотелось рычать, как дикарю, встретившему что-то неведомое. Сколько угодно разум мог шептать — всё это игра, память тысяч поколений орала в голос: вокруг чужой лес, на Земле такого никогда не было и не может быть. Промучавшись полдня непроглядной ночи, Михаил, упрекая себя за трусость и уговаривая, что обещал так не делать — не выдержал и спрятался в Библиотеку.

Яркий свет ударил по глазам. За окном царил рассвет, прохладный ветер залетал в приоткрытую форточку, волновалось ещё сиреневое от тусклого начала дня море. Но от горизонта колол взгляд блеск едва взошедшего солнца, а море с восточной стороны светлело, уже сменив цвет на зеленовато-лазоревый. И сразу будто тяжёлый груз рухнул со спины, аж дышать стало легче. Михаил несколько минут любовался рассветным морем, дальше сделал себе кофе и достал книжку Клиффорда Саймака, строго разрешив себе передохнуть не больше часа…

Стоило вернуться, как лицо мгновенно окутал непроницаемый бархат черноты ночи, и стало трудно дышать. Настолько яркий был контраст. Острой жалостью к самому себе первый раз Михаила укололо, что на время пребывания в Библиотеке снаружи всё останавливается. На другой стороне реки, видимо, на запахи мяса — подошёл неизвестный зверь. В темноте над обрывом берега зачернело, выделяясь этой чернотой даже среди темноты ночи. Надо было бы обеспокоиться, но пока Михаила ещё цепко держал возврат к непроглядной черноте леса после яркого морского утра.

Вслух, больше чтобы развеять морок и услышать хотя бы свои слова, Михаил сказал:

— Никогда. Вот никогда так не стану делать. Рехнуться можно.

И сразу в глубине души ехидный голосок посоветовал не обещать то, чего не факт сможешь исполнить. Ибо дальше будет другая такая же бесконечно длинная, тоскливая ночь, а за ней одна за другой, снова и снова.

С рассветом Михаил проснулся от холода, к счастью, не такого сильного, какой, по всем расчётам, должен был наступить после ночи на тридцать шесть часов. Видимо, и тут сработали какие-то механизмы игрового Полигона. По небу тянулись ещё робкие первые розовые полосы, сквозь сероватую мглу чуть виден массив леса, он разрезан рекой, которая сама расплылась, растаяла в туманах. И никаких чужих, посторонних ароматов, кроме привычного для утренней тайги запаха сырости, мокрой коры и отсыревшей земли. Скоро, не торопясь, взойдёт солнце, на посветлевших чёрных гривах лесов вспыхнут огни ночной росы, и начнётся всеобщее движение. Сначала уйдёт туман, засеребрится в солнечном луче и стечёт в реку, а за ним из белого марева появятся кусты и деревья.

Ждать некогда — окрылённый началом дня, Михаил не стал сидеть в лагере, пока три часа будет заканчиваться рассвет, а быстро позавтракал, спихнул в реку остатки костра и неиспользованные куски туши. Дрова оставил, повесив сверху яркую метку — может, кому пригодится. Сам же бодрым шагом двинулся вперёд, распланировав маршрут ещё ночью. Всё-таки стоило поискать людей. Да, сразу подходить он не станет, понаблюдает сначала. И всё равно — в одиночку слишком тяжело. А раз он решил искать людей, то правильнее всего двигаться пока вдоль внешней дуги Полигона. Даже с учётом дополнительных локаций, которые как бы удлиняют путь и расширяют пространство, так больше шансов кого-то встретить. Пускай механизм невидимых игровых стен и отогнал людей от самого края Полигона, всё равно часть людей наверняка пока не рискнёт заходить дальше вглубь. Постарается обустроиться в первом же подходящем месте поближе к границе в надежде на помощь. если идти зигзагами в полосе пятнадцать-двадцать километром, есть шанс наткнуться на следы или лагерь. Не разведывательный рейд по территории врага, следы или дым костра маскировать никто не станет. Второе соображение — если всё подчиняется в первую очередь игровой логике, то ближе к краю Полигона монстры должны быть попроще, а отсюда — идти безопаснее.

К концу следующих полутора суток дневного времени, оптимизм Михаила заметно поугас. После болот и саванны он радовался возвращению тайги? Сейчас лес казался бесконечным, способным без следа проглотить сколько угодно людей. Изредка попадались поляны, озера, болота и скалы. Лес то опускался в ложбины, то вновь поднимался на холмы, порождая незнакомые виды растений и невиданные разновидности животных. И магия отныне далеко не всегда указывала, когда появляются изгибы пространства и карманы. Михаил вообще не увидел в периодических сбоях дальних плетений никакой логики. Однажды его дорогу пересёк самый настоящий гигантский олень, который вымер пятнадцать тысяч лет назад — Михаил его узнал, так как это красивое животное украшало первую страницу школьного учебника зоологии. Животное мчалось с головокружительной быстротой. Его голова с большими рогами была закинута назад, с губ капала пена, смешанная с кровью, ноги подгибались. Ибо следом за оленем на прогалину выскочил самый настоящий гигантский пещерный лев. Сильная и рослая зверюга не менее полутора метров в холке, песчаного цвета, лев двигался огромными прыжками. Казалось, что зверь не бежит за оленем, а скользит по воздуху. Михаил еле успел спрятаться и порадовался, что мяса в нём куда меньше, чем в олене.

В целом участок, который ему приходилось сейчас преодолевать, напоминал скорее тайгу эпохи плейстоцена, если Михаила не подводила память, а соответствующий раздел школьного учебника не сильно ошибался. В том числе и по наличию съедобных видов. Как оказалось, палеонтологи не соврали: так называемый «донской заяц», напоминавший современного, только на треть больше, бегал тоже заметно медленнее эволюционных потомков. Не зря пещерные люди всех таких толстых зайцев догнали и съели — потому что Михаил его тоже без особого труда поймал, зажарил и с удовольствием поужинал жареной зайчатиной. И тем чужероднее в местном лесу выглядели представители «инопланетной» флоры. Например, высокое и зелёное — даже ствол, дерево с широкими крупнозубчатыми листьями, целиком от ствола до листьев покрытое длинными белёсыми волосками. Наверняка ядовитыми, рядом часто валялись дохлые птицы или грызуны. Или другое растение, где от невысокого центрального грязно-коричневого ствола из самой вершины пучком выходило множество длинных шипастых ветвей, чтобы плетьми раскинуться во все стороны.