Яд минувшего - Камша Вера Викторовна - Страница 36

Пролог. «Десятка Мечей»[2]

Бокал был не первым и даже не четвертым. Робер пил выдержанное кэналлийское, словно дрянную касеру, не замечая ни запаха, ни вкуса, ни послевкусия. Что поделать, если лучшие вина и красивейшие женщины пьянят слабей беды и усталости… Франимские виноторговцы при виде того, как герцог Эпинэ глотает достойную Рассвета влагу, попадали бы в обморок или схватились за ножи, Марианна мило улыбалась. Она не была в Доре! Робер сжал зубы и налил себе еще, потом спохватился и наполнил бокал хозяйки. Баронесса улыбнулась.

– Вы порой все же вспоминаете обо мне, это радует.

– Кто вас видел хотя бы раз, тот вас не забудет, – соврал Иноходец, заливая чужую смерть и собственную ложь «Черной кровью».

– Герцог, – женщина гортанно рассмеялась, – эти слова не вызовут сомнений лишь у юной северяночки. Не забудьте угостить ими девицу Окделл.

– Она в Надоре. – Проклятье, о невесте так не говорят. А как говорят? С любовью? Но влюбленные женихи не врываются на ночь глядя к куртизанкам. Ничего, невлюбленные женихи тоже отнюдь не редкость. Эпинэ хлебнул «крови» и нашелся: – Сударыня, когда моя невеста вернется, я стану уделять ей столько времени, сколько потребуется, но сегодня я у ваших ног.

– Вы истинный рыцарь, маршал, – красавица с осуждением глянула на перевязь со шпагой, брошенную Робером на оранжевую софу, – кладете между собой и дамой меч.

– Времена рыцарей прошли. – Эпинэ наскоро допил и спровадил шпагу на пуфик, золотистый, как шкура Дракко. Голова наконец соизволила закружиться. Чуть-чуть, но и это было спасением. – Времена рыцарей, но не прекрасных дам!

– Теперь вы клевещете. На себя. – Марианна Капуль-Гизайль грациозно пересела на освобожденную от орудия убийства софу. Качнулись, поймав огонек свечи, длинные серьги, в вырезе лимонно-желтого платья вызывающе алела роза. Осенняя женщина, осенняя комната, осенняя ночь, то есть уже зимняя…

– О чем вы думаете? – В глазах баронессы плясали свечи, пахло цветами и духами. Здесь тепло и спокойно, а из городских ворот вторую ночь выползают закрытые мешками фуры, набитые покойниками. Мешков не хватает, фур тоже, из-под кое-как наброшенных тряпок вываливаются руки, ноги, головы. Жуткие лица истоптаны, измазаны засохшей рвотой, забуревшей кровью, какой-то пеной. «Погибших хоронит корона»… Хоронит или прячет?

– Я забыл извиниться за позднее вторжение. – Эпинэ поцеловал благоухающую вербеной ручку. – Но зима не лучшее время для одиночества.

– Лучшего времени для одиночества не бывает, – покачала головкой Звезда Олларии, переплетая свои пальчики с пальцами Робера, – а оправдание у мужчины одно – усталость, но его еще нужно заслужить. Вы готовы?

Готов, иначе зачем бы он явился в этот дом? Маршал Эпинэ больше не в силах думать о бредущих меж серых стен горожанах с вожделенными узелками и пустыми лицами. И о забитых досками позорных ямах. Доски не выдерживали, ямы становились могилами, наполнялись доверху телами, на которых стояли люди. На уже мертвых и еще живых…

– Сударыня, вы часто вспоминаете своих… друзей? – На то, чтоб забраться в чужую постель, его хватит. Забраться и забыть о задавленных, задохнувшихся, сошедших с ума.

– Иногда вспоминаю, но не тогда, когда у меня приятные мне гости. – Женщина улыбнулась и тронула цветок на груди, Эпинэ вновь поднес ручку с роскошным венчальным браслетом к губам. Кто купил ей браслет? Муж? А кто купил мужа и титул?

– А ваш супруг? – Можно подумать, ему есть дело до маленького барона. И можно подумать, маленький барон не знает, откуда в его доме берется золото. – Он помнит ваших гостей?

– О, – красавица томно вздохнула, – лишь самых близких. Им Коко дарит морискилл, а своих питомиц он никогда не перепутает и не забудет, кому они достались. У вас тоже будет птичка.

– В самом деле? – Робер не отказался бы забыть всех, кроме крыс и лошадей, но как выдрать из памяти Мильжу, гоганского мальчишку, дочек Эммы Маризо?! Их все-таки нашли, в тех самых ямах… – Здесь кто-то есть?

– О да, – подмигнула баронесса и легонько причмокнула алыми губками.

Из-за расшитой бабочками-фульгами занавески выскочила левретка, повела узкой мордочкой, вильнула хвостом, приветствуя очередного полухозяина. Марианна рассеянно погладила любимицу.

– Ее зовут Эвро.

– Неожиданно.

Сюзерен только что учредил орден Эвро. Кавалеры Эвро. Левретки его величества… Робер не выдержал, усмехнулся и тут же был вознагражден.

– Ваша жизнь, монсеньор, без сомнения, богаче моей. – Нежные пальчики коснулись алого цветка на груди. – Расскажите что-нибудь бедной затворнице, ведь вы так много видели…

Видел. Ноги и обрывки цепей, торчащие из-под принесенной Бирой скалы. Кровь и вышибленные мозги на мраморе у камина. Добротно одетую горожанку с измятым чужими каблуками лицом и вырванными косами. Она еще жила, запрокидывала голову, пыталась дышать, а по лбу, щекам, глазам топтались невольные убийцы.

– Сударыня, то, на что я смотрю сейчас, много прекрасней того, что я встречал за пределами вашего особняка.

– Герцог, вы удивительно немногословны, а ведь вы южанин.

Даже южанин не расскажет, как из превратившейся в смертельную ловушку канавы вытащили восьмерых мертвецов и одного живого. Бедняга ничего не понимал и только просил пить. Снизу и сверху была смерть, а он выжил. Маленький кашляющий человечек в ученой мантии, чем-то похожий на похудевшего Капуль-Гизайля.

– Вы больше не пьете? – В черных глазах отражались рыжие огоньки, превращая женщину в фульгу. – Вам надоела «Кровь»? У нас есть и «Слезы».

Лейэ Астрапэ, как же ему надоели настоящая кровь и настоящие слезы, но куда денешься?

– Я уже пьян, сударыня, – выдал желаемое за действительное Эпинэ, – пьян и счастлив.

Радушный барон любит птиц, его жена – мужчин. Или не любит, какое это имеет значение? В будуаре пахнет вербеной и померанцами, здесь можно не думать, а пить и еще целовать выпирающие из золотистой пены плечи.

– Если вы пьяны, поставьте бокал, – потребовала Марианна.

– Непременно, – пообещал Робер, – но не раньше, чем выпью за ваши прекрасные глаза.

Никола сбросит трупы в карьер Святого Павла, ему не в первый раз. Гоганы и мулы остались у леса Святой Мартины. Святой Павел, святая Мартина, святая Октавия, святая Дора, что скажут они осквернившим их имена погромами и убийствами?

– Только за глаза? – Марианна быстро облизнула губы. – А мне казалось, вас больше занимает… роза.

– Она и впрямь прекрасна, – пробормотал Робер, проглатывая вино, – а ее… ложе достойно ее красоты.

– Наконец-то вы сказали нечто приятное, – одобрила баронесса. – Мне ничего не остается, как подарить эту розу вам. Возьмите ее… Пока она не увяла.

Золотая с алмазной пылью брошь расстегнулась сразу, ей часто приходилось это делать. Освободившийся цветок упал на затканный незабудками простенький коврик, Робер нагнулся за подарком, но затянутые голубым шелком стены пошли волнами, и Повелитель Молний глупейшим образом свалился с софы под жемчужный женский смех.