Яд минувшего - Камша Вера Викторовна - Страница 37

– «Черная кровь» полна коварства. – Марианна протянула гостю руку, и Робер честно за нее ухватился. Слишком честно, потому что прелестная баронесса оказалась на роскошном холтийском ковре рядом с пьяным гостем. Гость извинился и принялся собирать рассыпавшиеся ландыши. Жаль вазу, но завтра он пришлет другую, серебряную, ее не разобьешь.

– Вы порезались? – Дрожащий, полный ужаса голосок. Глупышка никогда не видела настоящих ран.

– Сударыня, я готов отдать вам всю кровь, а не жалкие четыре капли.

– Не шутите так, если с вами что-то случится, я… Я не смогу жить!

– Со мной ничего не случи…

– …Эпинэ! Вам плохо?

Золотистый ковер, черноволосая женщина с широко распахнутыми подведенными глазами. Баронесса Капуль-Гизайль… Он напился, и баронесса подарила ему красную розу. Вот эту! Он напился, потому что хочет забыть Дору. И забудет, хотя бы до утра!

– Сударыня, как это ни прискорбно, я все-таки пьян. – Иноходец поднял злополучный цветок, он ничуть не пострадал, а вот рукав отчего-то сделался черным, а прежде был красным. Робер это помнил совершенно точно. Красным, обшитым золотом, нелепым и вызывающим, ничего другого в праздник Повелитель Молний надеть не вправе.

– Робер, – баронесса силилась улыбнуться, но в глазах черными бабочками бился страх, – что с вами?!

– Кто здесь? Кто здесь, кроме нас? Там, за портьерами?

– Только Эвро… Мы одни, клянусь вам!

С комнатой все в порядке, она по-прежнему золотистая, а рукав – алый. За портьерой возится левретка, в руках у него роза, а не ландыши. Откуда взяться ландышам на Зимний Излом?

– Почему вы молчите? Что-то случилось? Что-то плохое?

– Говори мне «ты». Только «ты», договорились?

– Мне страшно.

– Не бойся. Я сумею защитить тебя.

– Но не нашу любовь. Они никогда не согласятся, никогда!

– Нам не нужно ничье согласие, мы будем вместе.

– Или умрем.

– Умрем? Нет, маленькая, мы будем жить вечно. Что с тобой?

– Холодно… Окно в спальне, я закрою.

– Боишься замерзнуть?

– Я боюсь потерять тебя. Ты поможешь мне закрыть окно? Его надо закрыть, надо…

– Я не войду в спальню своей невесты до свадьбы. Лучше я закрою дверь.

Двустворчатая дверь со смешными пляшущими человечками, ручка в виде цветочной гирлянды, голубые портьеры… Голубые? Золотые с алыми бабочками!

– Сударыня, что за этим занавесом? Дверь?

– Ложная… Успокойтесь, Коко в отъезде, и он не ревнив, а Эвро я заперла.

– Там двустворчатая дверь, и за ней кто-то есть.

– В моей спальне? Вы шутите! – Хозяйка звонко расхохоталась, вскочила и отдернула занавес. Закатным пламенем сверкнули бабочки-фульги, в окно ударил пахнущий сиренью ветер.

– Смотрите, герцог!

Одностворчатую дверцу украшают виноградные гроздья, костяную ручку-шар поддерживают белые кошачьи лапки с золотыми коготками.

– Первый маршал Талигойи удовлетворен?

– Дверью – да, – лучше казаться пошляком, чем сумасшедшим, – но не в двери счастье.

– Тогда вам следует съесть этот персик! Надеюсь, в моей спальне сегодня кто-то и впрямь будет. И этим «кем-то» станете вы.

Золотистый пушистый шарик в холеных ручках, лукавая улыбка, тихий смех.

– Сударыня, персик хорош, но вы – прекрасны!

– Я знаю…

Розовые губы пахнут земляникой, в фиалковых глазах тает весенняя ночь. Они впервые вместе. По-настоящему вместе, одни, не считая весны и ландышей. Он нашел свою девочку в окошке и не выпустит даже на мгновенье. Родня переживет, и король переживет, и весь мир, а кому не нравится, могут убираться к Змею.

– Есть в этом доме что-то, без чего ты не можешь жить?

– Ты… Только ты… Я не могу без тебя!

– Тогда идем.

– Куда?

– Разбудим какого-нибудь клирика. Завтра я представлю ко двору свою супругу.

– Так сразу? Я никогда не смогу. Отец…

– Отец простит, ему ничего не останется. Ты пойдешь или понести тебя на руках?

– Пойду… Только… Ты не смейся, но я надену другое платье. Я быстро…

– Ты, и в этом лучше всех.

– Старое платье – дурная примета.

– Ты справишься или позвать Линду?

– Не надо Линду… Создатель!

Треск за спиной, живое, трепещущее тепло у плеча, сдавленный крик. Закатные твари, их все-таки выследили.

– За меня! Слышишь, за меня! Быстрей!

Распахнутые дверные створки, сорванное голубое полотнище, опрокинутый столик, перевернутая шкатулка с бисером. В дверях – десяток человек с обнаженными шпагами. Лица под масками, но одежду и осанку не спрячешь. Это не «висельники», это дворяне. Родичи или заговорщики? За ней или за ним?

– Доброй ночи, господа. Как вас много…

Молчат и готовятся, молчат и прячут лица и голоса, но второй слева знакомо сутулится, а тому, кто рядом, не хватает ладони роста. Даже с каблуками. Родичи оказались заговорщиками, а заговорщики – родичами.

– Вы отказываетесь здороваться? Вы невежи или все-таки трусы?

Шаг вперед и в сторону, поклон, улыбка, родное тепло за спиной. Старое платье – «дурная примета», но малышка будет жить! Значит, к Леворукому отправятся убийцы, сколько б их ни заявилось.

Перед глазами – шелковые бабочки, в руке – обнаженная шпага. Бред! И вино тут ни при чем, он не пьян, до такой степени не пьян, что самому странно. Бедная Марианна, такого гостя у нее еще не было.

– Герцог, полагаю, я просто обязана подарить этих мотыльков вам. Вы без них просто жить не можете.

– Сударыня, прошу меня простить.

Нужно засмеяться, вложить клинок в ножны, налить вина, сказать что-то куртуазное, только почему внутри все орет об опасности? Почему чудятся ландыши и голубые глаза?

– Вы не знаете, здесь кого-то убили? – Теперь его точно прогонят, и поделом!

– В этом доме? – не поняла хозяйка. – Когда?

– Весной. – Что за чушь он несет? Ему точно пора в сумасшедший дом.

– Весной? – Баронесса улыбается из последних сил; она испугана, и красавицу можно понять: сумасшедший в спальне – это неприятно. – На моей памяти нет, но, монсеньор, вы так и не съели персик.

– Я искуплю свою вину. – Взбунтовавшиеся пальцы нипочем не желают отпускать эфес, улыбка на личике Марианны застывает, превращается в маску, сквозь золото стен рвется голубизна.

– Робер, ну что же вы…

Шаг, но не к женщине на ковре, а назад, к двери, и она распахивается. На самом деле. С треском. Люди в масках топчутся на пороге, сжимая шпаги и дубины…

Наступают полукругом, медленно, с опаской, хотят взять в кольцо… А луну вы часом не желаете? А солнце?

Кресла, столик, цветы в вазе… Как кстати! Воду в глаза первому, вазу в грудь – второму, и вперед. Удар, и еще, пока не опомнились! Не убил, но задел! Обоих… А теперь назад. Три шпаги бьют в пустоту. Что теперь? Ага, задумались, сбились плотнее. Пока мнутся – малышку в угол. Не надо меня держать! Не надо! Обернулся, успел… Кресло – в ноги тем, кто посередине, сам в сторону и вперед. Сбить в кучу, отвлечь. Скатерть… Намотать на руку, пригодится.

Мы выживем, родная, выживем, Леворукий нас побери! Назло твоим дядьям и моим «друзьям»!

– Сударь, мы, кажется, где-то встречались?

Ждать удара глупо, полшага вбок и в атаку.

Взмах скатертью и укол. Из-под бархатной тряпки – в грудь. Есть! А вы предсказуемы, господа! Предсказуемы, как нищие на ярмарке. Стягиваете кольцо? Ну-ну… Пируэт, левой – отмахнуться от ближайших клинков, еще и портьеру на них… Сапоги топчут ландыши… а теперь еще и чью-то ступню. Сейчас твой черед… Есть… Второй! Передай привет Карлиону!

Эпинэ с силой выдернул шпагу из тощей груди. В лицо плеснула чужая кровь, Иноходец отпрянул. Там, где он только что был, пролетела дубина. Среди хрустящих осколков кто-то корчится, зажимает лапой брюхо. Лэйе Астрапэ, он же только что вскочил. Когда он успел? Как?!