Национальность – одессит (СИ) - Чернобровкин Александр Васильевич - Страница 37

Мужчины такие коварные: убедит доверчивую девушку, что он недотепа на розовом пони, а стоит послать его, вдруг бац! — и превращается в принца на белом коне или наоборот. Несчастная теряется, не понимает, как не прогадать с таким негодяем.

40

Павлин приезжает ни свет ни заря, хотя знает, что я не просыпаюсь так рано. Он может сидеть часами на облучке, дожидаясь меня. Никогда не ропщет, не требует прибавку за сверхурочную работу. Впрочем, перерабатывает он редко, скорее, наоборот. Вряд ли бы он случайным извозом имел столько, сколько плачу я, и при этом выматывался бы намного сильнее, потому что нет в нем извознической (таксистской) шустрости, наглости. Видимо, сказывается воспитание в господском доме, где главное правило — не напрягаться. Хотя подозреваю, что приезжает он так рано для того, чтобы попасти коня, сэкономить на кормах. Овес нынче дорог. Лужайки между домами не косили с осени, трава подросла. Да, она сейчас по большей части желтая, сухая, но зимой и такая сойдет. Его мерин подстриг траву почти на всей третьей улочке намного лучше косарей. Газоны ведь появились в Англии, благодаря овцам. Запустили отару на лужайку — и через пару часов идеальный газон. Заодно удобрят.

Я стою у окна, жду, когда будет готова Стефани. Она, еще не отошедшая от утренних ласк, появляется из спальни в своем длинной темном платье, которое абсолютно не вяжется с ее счастливым лицом. Движется плавно, словно боится расплескать любовную истому. Остановившись рядом, ожидающе смотрит на меня. Тут я вспоминая, что, хоть она и получила больше удовольствия, платить все равно придется мне.

— У тебя есть на примете приличная комната с телефоном? — интересуюсь я.

— Возле наших курсов есть меблированные комнаты с пансионом за двадцать восемь рублей в месяц и телефоном на первом этаже. Там живут несколько моих сокурсниц, — отвечает она.

Видимо, соскучилась по террариуму.

— Поехать с тобой или сама договоришься? — без энтузиазма спрашиваю я, доставая бумажник.

— Сама справлюсь, — уловив интонацию, говорит она и просит: — Не мог бы ты дать мне деньги за месяц вперед? Мне надо с долгами рассчитаться.

Я вручаю ей «Катеньку», как называют сейчас желтоватую сторублевку с портретом Екатерины Второй.

— Оденься получше, а то выглядишь рядом со мной, как секретарша, — говорю я.

У Стефани не только щеки, но и шея становятся красными. Мужчине важно не попасть в нелепую ситуацию, а женщине — оказаться нелепо одетой.

— И купи халат, тапочки, зубную щетку и что еще тебе нужно здесь, — продолжаю я, делая вид, что не заметил ее смущение. — Сегодня занимайся своими делами. Привезешь вещи завтра. Заберу в восемь вечера, поедем ужинать. Если что-то случится, позвони заранее, — и вручаю ей визитку, на которой указан и номер телефона.

На улице легкий морозец и падает крупа. Павлин подгоняет пролетку к дому, здоровается, глядя строго на меня.

Я помогаю Стефани сесть, забираюсь сам и приказываю:

— Высадишь меня возле чайной, а потом поможешь барышне перевезти вещи и повозишь ее по магазинам, в какие скажет. Сюда возвращайся к обеду.

На эту чайную в начале Порто-Франковской я наткнулся случайно, гуляя пешком по окрестностям. Заглянул чисто из любопытства. Я меня есть правило выбирать заведения общественного питания по запаху в них. Если понравился, значит, проверю, соответствует ли «заявка» основной части, если нет, ухожу сразу. Это, конечно, если имеется возможность привередничать. В остальных случаях ем, где удалось и что дадут. В чайной пахло приятно, по-домашнему и было чисто. Я заказал чай и выпечку. Всё без выпендрежа, но вкусно, к тому же, недалеко от дачи «Отрада», поэтому наведывался к ним время от времени.

Держала заведение семья старообрядцев, которых при советской власти и позже невежды, в том числе и я, называли староверами. Первые — это раскольники, отказавшиеся признавать новые обряды патриарха Никона, а вторые — язычники, поклоняющиеся славянским богам. Отец, кряжистый, густоволосый и длиннобородый, облаченный в белую рубаху навыпуск с красной вышивкой по вороту и подолу, черную жилетку и шаровары, заправленные в сапоги, орудовал за стойкой, центральное место на которой занимал медный трехведерный самовар, а рядом были стопки белой керамической чайной посуды. Жена в белом платке, заколотом булавкой под подбородком, и белом сарафане с красной вышивкой трудилась на кухне, выглянув всего раз, чтобы посмотреть на необычного посетителя. Родителям помогали старшие дети: две дочери-погодки, старшей лет пятнадцать, простоволосые, с косой до задницы, одетые в красные сарафаны с желтой вышивкой, перехваченные желтой лентой под невыразительными у обеих сиськами, и обутые в лапти, благодаря которым передвигались бесшумно, и сын лет одиннадцати, одетый в точности, как батя, и старавшийся — до смешного — подражать ему в движениях и речах.

Зайдя в чайную, я поздоровался с порога, как здесь принято. В будни по утрам здесь пустовато, а сегодня заняты все три длинных восьмиместных стола, причем за одним даже десять человек, еще двое расположились у торцов. Видимо, рядом что-то типа молельного дома, и после богослужения пришли сюда. При этом оба четырехместных столика пустуют. Старообрядцы застряли в позднем средневековье, когда человек не существовал вне общины, не было «я», а только «мы». Они не пьют спиртное, не курят, не лапают девок, не буянят, не сквернословят, не обманывают, не бедствуют, но при этом и не шикуют, только часы носят серебряные или золотые на цепочке из того же металла. Чай пьют из блюдца, громко сёрбая, даже остывший, и вприкуску. Кусочек наколотого сахара макают в чай, потом откусывают намокшую часть и запивают. В промежутках между сёрбаньем разговоры разговаривают, в том числе заключают деловые сделки. Акцент сибирский — с четким «о». Не знаю, как они оказались в Одессе, когда правительство всячески помогает переселяться на Дальний Восток, но не сомневаюсь, что после революции вернутся туда по своей воле или не очень. Поскольку я тоже не курю, не ругаясь матом, не выпендриваюсь, не беден, не появляюсь здесь пьяным или с тяжкого похмелья, а выпивший мало — это трезвенник, меня считают своим, отошедшим по каким-то причинам от старых обрядов, но ведущим праведный образ жизни.

Я вешаю пальто на один из шести деревянных колышков вешалки, прибитой к стене, и на полку над ними кладу шапку. Едва сажусь за четырехместный столик, как возле него бесшумно материализуется старшая дочь Агафья, девка на выданье, которая с первого моего визита строит глазки, а я, тупой, не замечаю.

— Как обычно? — спрашивает она.

Я киваю молча. Если заговорю, обязательно ляпну какой-нибудь комплимент, который при непритязательной внешности девицы, низкой самооценке и полном отсутствии чувства юмора будет принят за издёвку, как уже случились в один из моих первых визитов.

Подают здесь китайский зеленый плиточный чай, но могут заварить и байховый или черный, который называют, как и китайцы, красным. Белого или желтого нет, а после того, как я спросил о них, утвердились в мысли, что я приехал сюда из их краев, а когда узнали, что из Порт-Артура, сочли чуть ли не родственником. К чаю подают разнообразную выпечку: пирожки, ватрушки, расстегаи, булочки… «Как обычно» — это расстегай с ливером и два пирожка с маком. Сёрбать из блюдца я не желаю, поэтому мне наливают чай в стакан в серебряном подстаканнике и приносят вместе с серебряной ложечкой и сахаром-песком в белой керамической сахарнице.

Я неторопливо съедаю расстегай и пирожки, запивая крепким ароматным чаем. Когда проведешь ночь с красивой женщиной, всё кажется вкусным. Позавтракав, оставляю на столике серебряный полтинник, почти треть из которого — чаевые. Пальто не застегиваю, потому что идти метров пятьдесят до «Мужской парикмахер А. Покровский».

Это было помещение шириной метра три и длиной около пяти, пропахшее табачным дымом и одеколоном, в котором у входа стояли три старых кресла и журнальный столик с несколькими газетами, а дальше три приделанных к полу, вертящихся кресла, каждое перед отдельным большим овальным зеркалом в резной раме и столиком, на котором располагались ручные машинки для стрижки волос, ножницы, опасные бритвы, салфетки, стаканчики для пены, кисти для бритья, флакончики с одеколонами… К столешнице спереди прибит одним концом кожаный ремень для правки бритвы. В противоположной от входа стене находилась дверь в следующую комнату. Мастеров было двое, а клиентов всего один, поэтому шестнадцатилетний подмастерье Станислав Цихоцкий, перебравшийся из Польши в Одессу вместе с родителями года три назад, сидел во втором вертящемся кресле, читал газету. Увидев меня, сразу отложил ее на полку и заулыбался.